Где твой дом? - Любовь Воронкова

— Хм!.. Останавливали. Предупреждали. Но сами знаете: «Я знатный человек, мне не перечь!» А теперь вот вместе с ней краснеть приходится.

Корреспондент уехал. А дня через два в газете появилась заметка. Арсеньев, разбирая газеты, сразу увидел ее.

«Обманутые ожидания». Разговор с директором совхоза «Голубые озера» С. П. Каштановым».

Арсеньев, не веря глазам, еще раз прочитал заголовок.

Что такое, о чем?

«…Мы предупреждали т. Грамову, что обязательства, которые она берет, невыполнимы. Но т. Грамова не хотела слушать никаких советов благоразумия…»

— Что?! Он ее предупреждал? Ну, уж это слишком…

«…И хотя мы всячески обеспечили и кормами и вниманием т. Грамову, она все-таки, как и следовало ожидать, своих обязательств выполнить не смогла…»

Арсеньев позвонил Анне Федоровне. Голос ее глухо и печально отозвался в трубке:

— Ты что, насчет заметки небось?

— Да. Я хочу знать, как вы смотрите на эту ложь. Он ее предупреждал. Это он-то!.. Вы же сами рассказывали, как он подбадривал!

— Не кричи, — остановила его Анна Федоровна. — Криком не поможешь.

— Но что-то надо же сделать! Зачем же все сваливать на Веру, разве это честно?! А вы еще боитесь слово ему сказать…

Тут Арсеньев почувствовал, что кричит он все это в пустоту — Анна Федоровна положила трубку.

— Ах вот как, стало неприятно слушать.

Он отдал ключи от клуба уборщице и поспешил на шоссе. Там постоянно идут грузовые машины — Арсеньев должен был немедленно попасть в партком.

Анна Федоровна, увидев его, не удивилась.

— Так и знала, — сказала она, убирая в папку какие-то бумаги. — Примчался. Ну, а что делать-то — опровержение писать, что ли?

— Да хотя бы и так, — ответил Арсеньев. — А вы как считаете — надо мириться со всякой ложью?

— А кто — ты, что ли, напишешь?

— Я напишу.

— Сядь, — сказала Анна Федоровна, указав на стул возле своего письменного стола, — давай поговорим спокойно. Ну, что случилось? Савелий Петрович дал неверные сведения? Так. Но тогда пиши и о том, что парторг в свое время не вмешалась, не удержала Веру от невыполнимых обязательств. Пиши про все.

— Что ж, — нахмурясь, сказал Арсеньев, — если так… то об этом надо написать. А зачем же все сваливать на Веру? Зачем приписывать себе и «советы благоразумия», и «внимание», и всякую заботу, которой, по существу, не было?

— А вот мы сейчас у него у самого и спросим: зачем? Слышишь? Идет.

Каштанов вошел наигранно весело. Однако, увидев Арсеньева, сдвинул брови, улыбка его пропала. Он понял, что Арсеньев вмешался в это дело, и тотчас приготовился к отпору.

— Вы, надеюсь, понимаете, зачем я вас пригласила, Савелий Петрович? — сказала Анна Федоровна, не поднимая глаз от газеты, которая лежала у нее на столе с подчеркнутым красным карандашом заголовком — «Обманутые ожидания».

— Еще бы! — усмехнулся Каштанов. — Все ясно.

— Почему же вы, Савелий Петрович, сообщили в газету не совсем верные сведения?

— Неверные? Хм! Значит, я не в курсе дел. Значит, у нас Вера Грамова обязательства выполняет. Значит, это не у нее мы только что списали двести штук уток, и я не уверен, что только двести.

Анна Федоровна жестом остановила его.

— Я не о том, Савелий Петрович. Я хочу понять, почему вы приписали Вере нашу с вами вину?

— Ах, это… — Директор чуть-чуть смутился, — Да это газетчик переврал. Я ведь не так ему сказал. Да и велика важность, вздор какой. Ну, сама взяла обязательства или мы посоветовали — какое это имеет значение.

— Не тот разговор, Савелий Петрович, — холодно сказала Анна Федоровна, потирая пальцами лоб. — Мне кажется, тут прежде всего надо вспомнить, что Вера — человек.

— Ах, вот как! — Глаза директора остро сверкнули. — А кто же забывал об этом? Что не сделано для нее? В чем отказано? Заработок — больше любого специалиста. Комната в новом доме. Что же еще? На руках носить?

— «На руках носить»! — Анна Федоровна хмуро усмехнулась. — Ну, до этого далеко, чтобы мы ее на руках носили. Навалили непосильные обязательства, в непосильный воз впрягли — и вези как знаешь.

— Э, нет, нет! — остановил ее директор. — Никто на нее этих обязательств не наваливал, сама взяла, голубушка, сама взяла. Весь мир удивить хотела.

— Вот мы и подошли к сути дела, Савелий Петрович. — Анна Федоровна легонько похлопала по газете рукой. — Если бы она победила, то и мы к ее победе примазались бы. А если вот так случилось, что сил у нее не хватило, сорвалась, — так мы, оказывается, в сторонке были. Да и не в сторонке даже. Вы забыли разве, как в этом самом кабинете, сидя на этом самом стуле, на котором теперь сидите, кричали: «Давай, Вера, давай! Бери больше, чтобы прямо в герои!» А теперь оказывается, что мы ее предостерегали? Что это она не послушалась нашего благоразумного голоса?!

— Ох, Анна Федоровна, — вздохнул Савелий Петрович, — ну, закралась неточность. И все. Ну, стоит ли из-за этого столько разговаривать!

— Хорошо. Не будем разговаривать. Давайте подумаем, как помочь Вере. Может, подберем ей бригаду? В конце концов, ведь страну массы кормят, а не единицы.

— Пожалуйста, — охотно отозвался Каштанов, явно желая разрядить накалившуюся атмосферу, — все, что необходимо для ее хозяйства, будет доставлено. Жаловаться не будет повода. Пускай работает спокойно. И если ей нужно, чтобы я… Ну… извинился, что ли… так пожалуйста.

— В областной газете? — спросил Арсеньев.

Каштанов, будто только что увидев его, обернулся.

— То есть как — в газете?

— Да так. Оболгали ее на всю область, а извиняться будете потихоньку?

Каштанов побагровел.

— А вы-то здесь при чем, позвольте спросить? Вы-то какое право имеете…

— Вступиться за обиженного право имеет каждый.

— Скажите пожалуйста, — насмешливо протянул Каштанов. — Рыцарь явился… Веру защищать.

— Не Веру, а правду! — Арсеньев подошел к Каштанову. — Какой же вы кривой души человек!

Каштанов вскочил.

— Смотрите пожалуйста! — закричал он. — Да как ты смеешь?!

— А чего ж не сметь? — вмешалась Анна Федоровна. — Он правду говорит.

— И этот человек хочет жениться на моей дочери. Да никогда этого не будет, никогда!

Слухи и разговоры

«Вот концов-то нарвали да набросали, — думала Анна Федоровна, пробираясь по тропочке к птичнику Веры Грамовой. — Кому клуб передать? Надо бы из молодежи кого-нибудь. Может, Юру — он у нас азартный актер. Но, пожалуй, тогда вся клубная работа к драмкружку да и к театрам сведется. Может, Ване? Парень обстоятельный, но любит свои огороды, так стоит ли его с такого дела снимать? Ах, беда, беда какая, что ты натворил, Арсеньев, бешеный ты человек…»

А Григорий Арсеньев в это время мчался на попутном грузовике в район. Не так давно в райкоме его спрашивали: не хочет ли он последовать славному примеру Гагановой и перейти на менее благополучный участок — в колхоз «Красное Знамя». Здесь, в «Голубых озерах», работа налажена, молодежь крепкая, инициативная, и без него обойдутся. А в «Красном Знамени» клуб совсем в деревенскую «беседу» превратился — песни, да пляски, да пьяные драки.

Арсеньев в то время отказался, не мог расстаться со своим клубом, со своей молодежью, с тайной радостью своей — встречать иногда Женю Каштанову…

Теперь он ехал в райком с просьбой немедленно перевести его в «Красное Знамя». Он не хотел больше ни одного дня оставаться там, где живёт, работает и управляет Савелий Каштанов.

А по совхозу уже шли слухи и разговоры… Арсеньев ушел потоку, что директор не захотел отдать за него Женю.

«Кто ты такой, — сказал ему Каштанов, — чтобы я за тебя свою дочь отдал? Уж отдавать — так за большого человека! За секретаря райкома там или за директора какого. А ты кто такой?»

«Нет, не так было. Каштаниха сказала: «Отдадим Женю, если твоя бабка к нам на порог не ступит!» А Григорий — в амбицию: «Не нужно мне, говорит, и вашей Жени, да чтобы я из-за вас бабку обидел».

«А Женька-то как тень ходит. Как бы чего с собой не сделала! Видно, дело-то далеко зашло».

«Вот то-то, что дело зашло. А жениться-то ему, видно, не хочется. Вот и нашел предлог — улизнул, и все. Лови теперь зайца за хвост!»

«Девчонку жалко, — думала Анна Федоровна, шагая по сухой, словно корка, тропочке. — Ах, жалко девчонку! Вот задала ей судьба задачу. Тут и старый человек не знал бы, как решить, а ей всего восемнадцать. А что ж делать? Решай, да и все тут. И советовать ничего нельзя — пускай ей ее сердце советует: то ли оставить Арсеньева, то ли вслед за ним лететь».

Анна Федоровна поднялась на бугор, и большое светло-серое озеро засветилось перед ней. По озеру шли маленькие зыбульки, ерошили воду, делали ее похожей на живую чешую, которая слегка поблескивала и трепетала под волокнистым небом пасмурного дня. И на воде и на берегу белели утиные стаи.