Где твой дом? - Любовь Воронкова

— Ну, знаете ли, это уже самоуправство… — начал было Савелий Петрович, но тут вступили в два голоса члены бригады — Аня и Клава Сухарева.

— Мы их выходили, — закричала Клава, забывая, что перед ней сам директор, — мы их в руках отогревали!..

— Мы им носы промывали, — подхватила и Аня Горкина, — как заклеится у какой нос от корма, так мы умывали. А теперь…

— Неужели вы думаете, что я с вами здесь буду стоять и спорить? — уже рассердившись, осадил их директор. — Сегодня же дам приказ.

Он повернулся и пошел было, но Руфа решительно загородила ему дорогу.

— Товарищ директор, ведь мы не просто так решили… Из-за того, что нам их жалко отдавать. Мы все обдумали. Вы же сами всегда говорите — молодежь должна разбираться в экономике хозяйства. А как мы разберемся, если мы только половину дела делаем? Мы ведем учет всех кормов. Мы ведем учет привеса. Если вы сейчас у нас стадо отберете, так ведь это еще только половина утки, ей еще месяц расти. А как я буду отчитываться? Откуда я буду знать, во сколько мне обошлась каждая утка? Дайте мне отвечать за то дело, которое мне доверили. Вот доведем до конца это дело, тогда и судить можете: плохо мы его сделали или хорошо. И все ясно будет. А так — что же? У нас они сейчас хорошо растут, дают хороший привес. А в других руках… Откуда мы знаем, как там. И за что же, в конце концов, мне как бригадиру отвечать? Как учесть конечный результат?

Каштанов слушал ее, чуть прищурив глаза. Быстрый ум его сразу оценил интересную идею. Правда, ведь так еще не было. Но если эти девчонки придумали что-то, на его взгляд очень дельное, то…

— А что ж? — сказал он. — Давайте попробуем. Необычное это дело. Но в ваших доводах много убедительного. Законы, в конце концов, создают люди, люди же их могут и менять. Рискнем, Руфа!

Каштанов не спешил закончить разговор. Его удивляла эта девочка своей спокойной деловитостью. Еще и еще раз возвращался он к ее требованию — а это было не предложение, не просьба, а действительно требование — и снова удивлялся: почему до этого додумались девчонки, а вот ему никогда и в голову не приходило? Может быть, там, где сотни тысяч уток выращивают, это и невозможно. А в небольшой бригаде — почему же не попробовать?

Каштанов разговаривал с Руфой, а втайне все-таки ждал, что сейчас откуда-нибудь появится и Женя. У него болело сердце из-за домашней ссоры, и ему становилось тоскливо, он скучал по своей строптивой дочери, знал, что она где-то здесь, но спросить о ней не хотел. И уйти, не спросив, тоже не хотелось.

Руфа, немного помявшись — ей неудобно было оставить директора, — извинилась:

— Мне некогда, Савелий Петрович, извините. Им есть пора.

— Пожалуйста. А я, кстати, и посмотрю, как у вас идет дело.

— Давайте кормить, — сказала Руфа подругам, засучила рукава и взялась за бадейку.

Аня заторопилась, обо что-то споткнулась, что-то уронила.

— Ну, ну, чего так спешить, — мягко сказал Савелий Петрович, — успеют, не помрут.

— Они свои часы знают, — возразила Аня. Но тут же засмущалась и убежала в кладовую.

— Ну ладно, уйду, — усмехнулся Савелий Петрович и медленно пошел по берегу, — не буду вам мешать.

Ему не хотелось уходить отсюда. Ему приятно было глядеть на белое стадо, на расторопных молодых работниц, на их слаженную работу.

«Эх, кабы все так работали! Мы бы наверняка на первое место по области вышли».

А сам все ждал и ждал, что наконец появится Женя.

Руфа и Аня с полными бадейками корма вышли из-под навеса. Утки с криком окружили их.

— А слышали, — сказал директор, — у Веры-то лисица побывала.

— Слышали, — ответила Руфа, накладывая корм в корытце. — А что ж, она не дежурила, что ли?

— Да разве уследишь? Вот теперь мы ребят послали с ружьями — караулить лису. Смотрите, как бы к вам не переметнулась.

— Пусть попробует, — закричала издалека Клава, — мы ее голыми руками поймаем!

— Так она вам и далась, — поддразнил ее Савелий Петрович, — уснете, а она тут и есть.

— Мы никогда не спим на дежурстве, Савелий Петрович, — возразила Руфа.

— Да у вас тут и поспать-то негде. Может, вам вагончик поставить, как у трактористов?

— Нет, нет, — почти испугалась Руфа, — нам нельзя спать. Тут как раз все на свете проспишь. Нет, нет! Да ведь и утки всю ночь тоже не спят — то на воду, то к кормушкам, то опять на воду…

— А Женя, скажете, тоже не спит?

— И Женя не спит.

— Не спит?! Всю ночь?

— Всю ночь не спит.

— Скажи пожалуйста! Не ожидал.

— Уточек жалко, — добавила тоненьким голоском Аня. — А вдруг с ними что случится? Мало ли! А они же вон какие — совсем беззащитные. Чем они защищаться-то будут?

«Ох, и чудаки, совсем чудаки еще, — повторял с усмешкой Савелий Петрович, возвращаясь в совхоз. — Не потому кормят, что надо уток откормить, а потому, что «уточки есть хотят»; не потому сторожат, что утки могут пропасть и план провалится, а потому, что «уточек жалко — они же ведь беззащитные»! И кто знает, — вдруг задумался он, — может быть, так и надо работать, как эти девчонки? Может, прежде всего любить надо, беречь надо, жалеть, а тогда и план сам собою выполнится? Может, эти «чудаки» дело получше, чем мы, поняли?»

Директор растерялся

Савелий Петрович отправился на молочную ферму. Оттуда — в поле, на кукурузные участки. Надо было переключиться, успокоиться, остыть, чтобы потом обдумать как следует, что произошло, и решить, что делать дальше.

Хорошая, породистая телочка, родившаяся сегодня ночью, немного утешила его. Молодая кукуруза, густо зацветшая в долине, тоже порадовала. Вот скоро осушат болото, земли прибавится, а значит, и кормов будет больше. А прибавится кормов — прибавится скота и птицы…

Но подумал о птице — и тут же мысли его вернулись на злосчастный Верин птичник. «Туда нужно бригаду. Пускай народ собирает, если одна ничего сделать не может. А вообще, следовало бы выгнать ее за такие штуки, вот что! Впрочем, рано еще решать, пускай все перекипит. А то решишь сгоряча да и не расхлебаешь потом».

Савелий Петрович шагал по меже кукурузного поля, длинные упругие листья дружески касались его плеча, словно упрашивали не сердиться, не волноваться. Но разве так просто справиться со своим горячим характером? А тут еще районная газета наседает, требует сведений о Вере, о том, как выполняет она свои необыкновенные обязательства. И, словно в насмешку, спрашивают: нельзя ли привезти к ним экскурсию, ферма ведь показательная. Только этого не хватало — протрубить по всему району о своем провале.

Савелий Петрович круто повернул обратно и зашагал к машине, которую оставил на дороге. Но не прошел и десяти шагов, как ноги у него онемели и глаза остановились: по тропочке, тесно касаясь друг друга плечами, шли Женя и Арсеньев. Шли и ничего-то вокруг не видели! Смотрите, пожалуйста, на нее, на эту девчонку, на эту «от горшка — два вершка»! А этот-то нахал, жену где-то спрятал, а сам вон что разделывает… Ишь ты, уставился на нее со своей сладкой улыбочкой!

— Этого еще не хватало! — осипшим от негодования голосом буркнул Каштанов. — Скажите пожалуйста!

Как раз только что утром у них с Арсеньевым произошла очередная стычка. Каштанов распорядился собрать старших школьников на прополку. Арсеньев, правда, помог организовать это. Но двоих — Шорникова и Шаликова — не отпустил: они, видите ли, заняты в кружке самодеятельности и выступают сегодня в поле, в бригадах… И ведь все время так. Каштанов распоряжается, а у Арсеньева свои планы. Не признает единоначалия, и все. Но что сделаешь, если для парторга Арсеньев всегда прав?

А теперь — еще, вот вам, радуйтесь.

Может быть, Женя и Арсеньев так и прошли бы мимо, не увидев Савелия Петровича, если бы он сам не вышел им навстречу.

«Сейчас я вас! — злорадно подумал он, торопясь выйти на дорогу. — Обомлеете у меня!»

Но обомлел он сам — Женя и Арсеньев и не подумали отстраняться друг от друга.

— Это что же та-кое?.. — задыхаясь, еле выговорил Савелий Петрович. — Ну-ка объяс-ни-те…

Арсеньев вздрогнул, будто его ударили, и, легонько отстранив Женю, шагнул к директору:

— А почему вы позволяете себе кричать на нас?

В его лице, в напряженной фигуре Каштанову почудилось что-то опасное, и он слегка отступил.

— Да, папа, — Женя с сердитым блеском в глазах тоже подошла к нему, — почему это ты кричишь?

«Смотрите, — Каштанов был ошеломлен, — она повторяет его слова».

Савелий Петрович постарался овладеть собой.

— Я не кричу… Просто меня удив-ля-ет… — стараясь сохранить достоинство, сказал он, — я не понимаю. Я хочу знать, какие у вас намерения.

— Самые лучшие! — сказал Арсеньев и улыбнулся. И так счастливо улыбнулся, что Каштанов больше не мог сдержать своей ярости.