И Маркс молчал у Дарвина в саду - Илона Йергер

Пока Джозеф обносил ароматным супом-пюре из артишоков, Маркс укрепился в упрямом намерении получить удовольствие от еды. Он никогда ничего не имел против ужина с несколькими сменами блюд в сопровождении разнообразных тонких напитков. Любил шампанское и аристократическое происхождение своей жены, урожденной фон Вестфален, провозглашаемое им при любой возможности. И ненавидел долгие годы лишений, когда Ленхен приходилось носить в ломбард фамильное серебро Женни, а еще посуду, лен и даже его сюртук.

Преподобный Гудвилл тоже с явным удовольствием поглядывал на дымящийся суп.

Маркс, как он это умел, собрался, и ему вдруг захотелось уесть миссис Дарвин, а заодно сидевшего с ней рядом священнослужителя. Он нацепил монокль на более близорукий глаз, прокашлялся и слишком громко сказал:

– Миссис Дарвин, вы хотели знать мое мнение о труде вашего мужа. Я ценю его воззрения на природу за complete безбожие! Deus mortuus est. Просто потрясающе. Просто потрясающе.

Из намеков доктора Беккета он понял, что в доме Дарвинов это тема непростая.

Эмма подняла правую руку, как будто хотела выговорить школьнику, и призвала к молчанию. Хоть и помрачнев, но вовсе не собираясь из-за вздорной реплики отказываться от своего намерения, она сложила руки, посмотрела на Томаса Гудвилла и дала ему знак прочесть застольную молитву. Поскольку теперь, ввиду горячего супа, предстояло более важное дело, чем парировать безбожные высказывания слишком шумного немца, священник опустил глаза, перекрестился, посмотрел на Эмму, которая закрыла глаза, на Маркса, который открыл рот, и ясным голосом произнес:

God is great, and God is good,

And we thank him for our food;

By his hand we all are fed;

Give us, Lord, our daily bread.

Amen.

Едва молитва закончилась, Гудвилл и Эмма развели руки и хором сказали:

– Господу Богу слава и благодарение!

Поскольку они сидели рядом, их руки встретились сразу. Но другой рукой Эмма тщетно водила по воздуху, поскольку мистер Маркс и не думал повторять ее движения. Эта отдававшая беспомощностью однобокость была за столом не единственной. Чьи-то руки встретились, чьи-то повисли в пустоте. Доктор Бюхнер, не желая выпасть из роли и отвечая требованиям здешних застольных обычаев, взял влажную руку Дарвина.

– Приятного аппетита, – пожелал хозяин дома.

И все руки опустились. Его спрашивали, над чем он работает, начал Дарвин, теперь он с удовольствием ответит на вопрос. Никто такого вопроса не помнил. Дарвин благожелательно посмотрел на Маркса и тут же завел рассказ про дождевых червей. Правда, все взяли ложки, и за столом стало слишком шумно, чтобы внимательно слушать.

Доклад длился и после супа, его прервал лишь Джозеф, подавший треску под устричным соусом. Маркс, опять укрывшись за стеной молчания, обрадовался сочному белому вину к рыбе, и не слушал. Томас Гудвилл тихо похвалил кухню и шепотом попросил Джозефа передать там привет. Мистер Эвелинг обводил собрание возбужденным взглядом. Он не мог дождаться, когда же дело наконец дойдет до существенных вопросов. Только бы миссис Дарвин своими бесцеремонными замечаниями не отравила всю атмосферу. Он глубоко сожалел, что мистер Дарвин во время такой важной встречи оказался неспособен призвать жену к порядку. Тот как раз рассказывал о результатах ночных экспериментов со светом, и терпение мистера Эвелинга лопнуло:

– Я поражен тем, что вас больше интересует жизнь под землей, чем на земле. Особенно сегодня, когда за столом сидят три человека, отдающие свои силы политическому развитию общества.

Что не на шутку смутило вежливого доктора Бюхнера, то и дело кивавшего в знак согласия с Дарвином. Маркса же восклицание оживило. На жуткой тарабарщине он заметил, что не следует забывать и преподобного, интересующегося жизнью над землей.

Эмма вспыхнула, но Чарльз отразил атаку, продемонстрировав доброжелательную нечувствительность. Он неторопливо вытер салфеткой рот и бороду, аккуратно, будто бесценную старинную карту, сложил ее и сказал, что регулярно возвращался к этой теме больше сорока лет, но в последние месяцы занимался только изучением нежного живого существа и лишь недавно закончил о нем книгу. Любопытно, как через несколько дней ее воспримет общественность.

Дарвин отпил вина и продолжил. Он готов объяснить, что кое-кому, судя по всему, трудно понять. Глубоко изучая одно, в данном случае червя, можно – pars pro toto – узнать нечто, касающееся жизни в целом. Как именно живому существу удается умно приспособиться к окружающей среде? Выработать в себе лучшее. И при этом оказаться полезным остальным. Например, незаметному червю, который дарит людям пахотный слой почвы и тем самым вкуснейшие плоды земли. Кроме того, размельчение песка в жевательных желудках дождевых червей имеет огромное значение с геологической точки зрения.

Эмме приходилось выбирать меньшее из двух зол: отвратительный спор о Боге или утомительную лекцию о lumbricus‘е. Ибо как дождевые черви, прилежно поглощая песчинки и активизируя свои внутренности, выполняют сложнейшие земляные работы, так Чарльз, переварив невероятное количество фактов, производил периоды такой длины, что коли уж они раскрутились, остановить их было сложно. Кроме того, к ее раздражению, они буквально повторяли книгу о червях, корректуру которой она держала не один раз.

Дарвин, с радостью отметивший, что за рассказом его спотыкающееся сердце успокоилось, тем охотнее продолжал:

– Я бы, кстати, хотел, чтобы мои рассуждения воспринимались именно с научной точки зрения. Важнейший вопрос, который обязан ставить перед собой любой естествоиспытатель, препарирует ли он кита или вошь, классифицирует гриб или одноклеточное, звучит так: каким законам подчиняется жизнь? Мне кажется сомнительным, когда при занятиях философией или даже политикой вооружаются инструментарием естественных наук.

Бюхнера будто застигли на месте преступления, поскольку недавно, обращаясь к немецким социал-демократам, он приводил в пример идеальную организацию труда в муравьином государстве. Доктор осмелился заметить, что, по его опыту, изучение животных может быть весьма поучительно для людей. Как раз его книга «Психическая жизнь животных», в которой он ссылается на муравьиный народ, и статья «Социал-демократия и жизнь рабочих в царстве животных» имели в Германии большой резонанс. Ведь для достижения собственных целей люди алчут научной пищи для размышлений!

Произношение у доктора было скверное, но словарный запас неплохой, и, замечая, что его поняли неправильно, он повторял фразы несколько громче. Все, что ли, немцы так орут, задумалась Эмма, с ужасом вспомнив рык Эрнста Геккеля, побившего что Маркса, что Бюхнера на пару децибел.

Разумеется, алчут, сказал Дарвин, а возможно – он с улыбкой поднял бокал, – и жаждут. Но его никто не вовлечет в соблазн эту жажду утолить. Он терпеть не может все перемешивать, нельзя использовать животных для того, чтобы читать нотации