Реплика - Святослав Яров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как полагается в таких случаях, с речью выступил начальник Управления. Пару тёплых слов сказал и кто-то из армейских друзей. Потом под звуки траурного марша тело было предано земле. Когда на свежую могилу легли ритуальные венки и отгремел троекратный салют — вместе с оркестрантами приехало отделение комендантского взвода с автоматами, — все стали расходиться. Возле могилы, не считая Сергея, задержалось всего шестеро, надо полагать, наиболее близких или таковыми себя считающих: пятеро «афганцев» и Кузин.
Все понимали, что по нынешним временам мало-мальски приличная поминальная трапеза встанет в копеечку, и младшему Закупре она была не по карману. Ну а поскольку даже скромное застолье на предусматривалось, прямо там же на кладбище оставшиеся разлили водку по пластиковым стаканам и практически без закуски — традиционный чёрный хлеб не в счёт — выпили в помин души усопшего. На том собственно поминки и закончились. Вроде всё прошло чин чином, в задумчивости рассуждал Алексей Борисович, занюхивая водку хлебной корочкой и оглядывая унылый кладбищенский пейзаж, расстилавшийся вокруг. Простились как положено. Речи, оркестр, венки, салют. Но до чего же тоскливо — ведь, двадцати семи ещё парню не было… Сердце сжалось от тоски и гнетущей безысходности.
Сергей за эти дни как-то поник и осунулся. От пышущего здоровьем и жизненной энергией удальца, каким он был совсем недавно, мало что осталось. Наверняка, молодость со временем возьмёт своё, и всё вернётся на круги своя, но сейчас он выглядел бледной тенью самого себя. В довершение безрадостной картины, ещё по дороге на кладбище парень влил в себя никак не меньше полулитра беленькой, и с последней стопки его в конец развезло — понятное дело, человек сам не свой, на нервяке. От Митино до «Проспекта Вернадского», где он обитал, путь не близкий, и Кузин вызвался сопроводить его до дома. Тот было заартачился, однако Алексей Борисович настоял на своём в рассуждении: седьмой час, зимние дни коротки, темнеет быстро, мало ли что… Конечно, парень он здоровый, да к тому же ещё круто подготовленный, и ежели какая-нибудь уличная шпана, наскочит, то горько пожалеет. Но не о том радел подполковник. Опасался, что, если до Серёги в теперешнем его состоянии не слишком вежливо докопаются, скажем, уличные стражи порядка из патрульно-постовой службы, то до предъявления удостоверения дело может и не дойти. Потому как, Серёжа сперва наваляет им за грубость, а уж потом представится. Кому оно нужно?
Слава богу, обошлось без эксцессов. Всю дорогу они промолчали. В вагоне метро Закупра-младший… Хотя, какой он теперь к чертям собачьим младший? Он теперь один остался… В общем, Сергей в вагоне малость покемарил и, похоже, хмель у него из головы повыветрился, а когда вышли из метро, морозная свежесть окончательно привела его в чувство.
— Тяжко мне, Борисыч, — поёживаясь от холода, пожаловался парень.
— Понимаю. — Вздохнул Кузин.
— Понимаешь, да не всё, — возразил Сергей. — Мы с Олежкой…
На памяти Кузина он впервые назвал так брата: не Олегатором или Олегом, как обычно, а именно Олежкой, — как, вероятно, называла того когда-то мама.
— Мы по жизни были во как связаны! — сжав правый кулак, пояснил он свою мысль. — Мы ж — как одно целое! Когда в Афгане хирург его в госпитале штопал, у меня температура под сорок подскочила. Пластом лежал, от боли выл, как будто не ему, а мне… мне операцию делали… Тогда братуха выкарабкался… А сейчас, видишь как вышло… — Сергей в отчаянии махнул рукой, — Это ж, считай, от меня полменя отрезало!
Они остановились под фонарём, и Кузин увидел, как по щекам парня катятся крупные слёзы. Понятно, что любые слова утешения были сейчас бесполезны, и Алесей Борисович промолчал. Преодолев минутную слабость и утерев ладонями лицо, Сергей тряхнул головой, словно отгоняя гнетущие мысли, и, выдавив натужную улыбку, спросил:
— Что ты со мной, как с маленьким, нянькаешься, Борисыч? Топай уже к метро! Тебе до ВДНХ почти час пилить, а мне до дома двести метров осталось. Или всерьёз думаешь, обидит кто, пока дойду? Так, ты ж меня знаешь. Я, если что, сам кого хочешь обижу.
— Вот этого-то я, Серёженька, и опасаюсь, — признался Кузин и таки проводил его до двери подъезда…
Домой Алексей Борисович пришёл около девяти. Был он мрачен и подавлен. Лариса встретила его в коридоре. Разумеется, она была в курсе насчёт похорон, расспросами, почему припозднился, не докучала и лишь вопрошающе поглядела на мужа. Тот снял пальто и, отвечая на незаданный вопрос, тихо произнёс:
— Проводили.
Потом переобулся в тапочки и прошёл на кухню, где его дожидался успевший остыть ужин.
— Давай разогрею, — предложила жена, следовавшая за ним по пятам.
Кузин отрицательно помотал головой и, усевшись за стол, принялся за еду. Лариса мудро сочла за благо оставить его в покое. Жуя холодную котлету, Кузин мусолил неотвязную мысль. В голове пульсировало: кто ж ты такой, «Бес»? Вот вроде бы какая хрен разница, кто он? Лежит в морге — туда ему и дорога! И будет лежать до установления личности. А не выяснится, кто он такой, спалят в крематории неопознанным, и все дела. По большому счёту, кому какое дело, просто он похож на Котовского или же является его потоком? Разве это что-то меняет? С какого, спрашивается, я вцепился в это сходство? Олег погиб — его не воскресишь. «Бес» мёртв — наплевать бы на него и забыть, да вот только никак не получается…
Этой ночью он несколько раз вставал с постели и уходил на кухню, покурить в приоткрытую форточку. В один из таких визитов на кухню, туда заглянула заспанная жена и, о ворчливо поинтересовавшись, сколько можно колобродить, но так и не получив ответа, удалилась. Алексей Борисович проводил её взглядом и, очевидно, придя к внутреннему консенсусу, подвёл черту:
— Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно!
Хождение по институтам
Чёрт-те что! — неодобрительно ворчал про себя Кузин, шагая по Рождественке. Была Жданова, теперь — Рождественка. Что им там, в Моссовете, кроме переименований заняться нечем? В голове у Алексея Борисовича никак не укладывалось, чего ради, улица Кирова стала опять Мясницкой, Горького — Тверской, а площадь Дзержинского сделалась Лубянской… Как коренному москвичу, выросшему в советскую эпоху, ему претил вал переименований, обрушившихся на Москву.
Ну да бог бы с ним, с поветрием повсеместного возврата
