Тяжесть венца - Симона Вилар

«Нет! Ради дочери я обязана вернуться в мир».

Она вышла на монастырский двор. Было безветренно и душно. Вдали громыхнул гром. Гроза в конце февраля… После сырой ветреной зимы и неожиданного тепла долину Литтондейла накрыло свинцовое грозовое облако.

Налетел порыв ветра, зашумел в ветвях, заплясал язычок пламени в лампаде перед статуей святого Мартина посреди двора. Потом вновь все стихло, и Анна услышала, как в церкви монахини поют «Мадпificat»[36]. Анна подумала, что и ей, пережившей такую бурю чувств, тоже надлежит возблагодарить Господа и святого Мартина, сохранивших ей сегодня жизнь.

Со стороны монастыря в церковь вел отдельный вход. Миновав его, Анна через ризницу прошла в боковой неф на женской половине.

В церкви было полутемно, горел лишь один светильник на высокой бронзовой треноге, да на пюпитрах монахинь едва теплились крошечные фитильки. Прихожан было немного, их тени сливались с окутывающим церковь мраком. Запах ладана, оставшийся после дневного богослужения, смешивался с запахом сырого камня.

Близ престола перед раскрытым Писанием стоял священник, сухонький, вечно всем недовольный отец Беренгар. Он служил в монастырской церкви, исповедовал и отпускал грехи, но был таким желчным и сварливым, что монахини старались как можно реже обращаться к нему. Впрочем, для живущего в глуши священнослужителя он был довольно образован и неплохо справлялся с обязанностями.

Анна услышала, как он читает:

– О, vos jmnes, qui transitis per viam, attendite videte, si est dolor sicut dolor meus[37].

Когда прежде Анна слышала эти слова, ее охватывала такая грусть, что она не могла сдержать слез. Теперь же, погруженная в свои мысли, она осталась спокойной. Опустившись на колени и молитвенно сложив руки, она попыталась молиться. Однако то ли из-за волнений прошедшего дня, то ли от необходимости принять важное решение она не могла сосредоточиться на словах, которые шептали губы. Она твердила молитвы одну за другой, но души ее они не касались.

Священник захлопнул книгу и стал негромко что-то говорить, так что Анна не могла разобрать слов. Но она и не слушала его, ибо внезапно увидела на мужской половине коленопреклоненного герцога Глостера. Он молился, не поднимая головы.

«Он спас меня сегодня, – вдруг с каким-то отчаянием подумала Анна. – Он спас мне жизнь, а я отвергла его. Он оберегал и защищал меня во все это тяжелое время, а я отринула его. Что же такого в этом имени – Ричард Глостер, что я готова вновь и вновь говорить ему «нет»?»

Она вспомнила то, что случилось восемь лет назад в Киркхеймском монастыре. Глостер, этот учтивый и галантный вельможа у нее на глазах вдруг превратился в безобразного, ослепленного яростью насильника. Вот оно! Вот точка, откуда берет начало ее недоверие к герцогу. Как избавиться от ощущения, что в глубине души он остается таким же чудовищем, каким она его увидела тогда? Все достойные рыцари, которых она знала, недолюбливали его. Ее отец был свидетелем тягчайшего преступления, какое только может совершить благородный человек, – и его совершил Ричард.

Монахини на клиросе затянули псалом, и их высокие голоса удивительно стройно звучали под романскими сводами:

Те lucis ante terminumRerum Creator poseimusUt pro tuaclementiaSus presul et custodia[38].

Анна вновь посмотрела на Ричарда. В странной игре света и теней его тело показалось ей еще более согбенным. Коленопреклоненный калека, увечный принц, который стал одним из самых влиятельных людей королевства, преодолев убогость своего тела и заставив склониться перед собой непокорных недругов, – что за человек он был? Урод и воин, хромой горбун – и пэр Англии. Возможно, та жестокость, зарево которой она когда-то увидела на его лице, всего лишь знак одиночества озлобленной души?

Анна подспудно ощутила жалость к горбуну Ричарду. Его жизнь была беспрестанной борьбой, и он нес свою ношу так же, как и горб на спине.

Служба завершилась. Анна видела, как Глостер, осенив себя крестом, поднялся с колен, и невольно отступила за колонну. Сейчас она не может с ним видеться, потому что у нее нет для него ответа. На мгновение она задержалась на галерее, опоясывающей внутренний дворик, постояла, наблюдая, как при вспышках молний темная туча наползает на долину. Ощущение тупой ноющей боли в висках смешивалось с мыслью о том, что необходимо дать ответ – и окончательный… – Ричарду.

Анна прошла к себе в келью. Голые стены, узкая кровать, скамья у стены, простой сундук, на котором стоял умывальный таз с кувшином. Над кроватью висело деревянное распятие. За него были заложены веточка кипариса и ветхий листок с начертанной латинской молитвой. Сколько печальных дней и ночей провела она здесь, сколько слез пролила, сколько чудовищных видений являлось ей в полусне! Теперь она уедет отсюда. Хочет ли она этого? Оставить тихое пристанище, чтобы открыто встретить жестокую действительность? Пожалуй, хочет.

– Я люблю эту жизнь! – сказала она с вызовом, обращаясь к распятию. – Мне всегда недоставало смирения. Зачем ты создал меня такой, какая я есть?

И тотчас испугалась дерзости своих слов. Она узнавала в себе прежнюю Анну Невиль – строптивую и упрямую. Даже боль утраты не смогла изменить ее.

Анна отвела створку маленького окошка, прятавшегося в глубокой нише. Оно выходило в монастырский садик, и прямо под ним росло дерево груши. Вдали одна за другой полыхали зарницы, освещая нижний край тучи, нависшей над монастырем.

Вновь послышались раскаты грома. Анна сжала пальцами виски.

– Это невыносимо! Пречистая, как мне быть?

Что же предлагал ей Глостер в обмен на согласие вступить в брак? Уважение, защиту, высокое положение? И, разумеется, любовь? Изувеченный, жалкий – и очень сильный. Анна не могла не признать, что восхищается им и в то же время побаивается его.

– Но я не хочу этого! – выкрикнула она в темноту.

Стремительно поднявшись, она прошлась по келье.

«Пусть я буду одна. Разве не смогу я сама постоять за себя? Я дочь Уорвика! Мне пришлось многое испытать, но я устояла! Ричард когда-то сам сказал, что тот, кто выпрямился после падения, становится вдвое сильнее. И я не беззащитна. К тому же теперь у меня есть мои земли, мои крепости, мои вассалы, наконец. Я смогу, если понадобится, противостоять даже королю!»

Но трезвый голос в глубине ее души печально повторял, что она не может уже оставаться той упрямой и своевольной девчонкой, которая однажды перемахнула через забор и бежала куда глаза глядят.

– Я хочу лишь одного! – вдруг воскликнула Анна. – Я хочу вернуться в Нейуорт!

Эта головная боль! Она сжала виски и едва не разрыдалась. Увы, она отчетливо сознавала, что назад дороги нет.