Тяжесть венца - Симона Вилар

Мать Эвлалия устремилась поздравить Анну, но у той был столь отрешенный вид, что настоятельница запнулась и, смутившись, отошла. Джеймс Тирелл молча опустился на колено и поднес к губам край ее плаща. Так же поступил и Дайтон.

Анна услышала, что он обращается к ней:

– Моя госпожа…

«Странно, почему на нем золоченый пояс и шпоры? Он ведь наемник, и я не припоминаю, чтобы его когда-либо посвящали в рыцари».

Но через миг она забыла об этом, завидев рядом темный силуэт мужа.

Как и перед венчанием, он протянул ей сжатую в кулак руку. Герцог глядел на нее немного снизу, но выражение его лица было столь жестким, что Анна почувствовала себя растерянной и беспомощной. Ричард вдруг словно исчез, смешавшись с мраком, и она видела лишь его огромную, достигающую арок церковного нефа тень.

– Вашу руку, герцогиня!

Она опустила свою ладонь на его сжатый кулак. С протяжным скрипом за ними закрылись ворота церкви Святого Мартина. Герцог и герцогиня Глостер отправились в странноприимный дом монастыря, где им предстояло провести первую брачную ночь.

Анна огляделась вокруг. На плоской крышке сундука горела только одна свеча. Кровать под простым саржевым пологом была довольно широкой, и Анна, глядя на нее, вдруг ощутила себя девочкой, которой никогда не касался мужчина. А ведь еще совсем недавно ее ночи были полны страстных видений. Теперь же ее приводила в ужас сама мысль о том, что отныне она принадлежит горбатому калеке.

В расставленных у стен жаровнях рдели багряным светом угли. Новобрачная видела, как Ричард высыпал на них из шелкового мешочка благовония. Затхлость старого помещения сразу отступила перед сильным духом амбры, смешанным с благоуханием жасминовых лепестков. От этих крепких ароматов у Анны вновь заболела голова. Она закрыла глаза и потерла виски. Однако именно эта боль привела ее в чувство, вызвала некое глухое раздражение.

Она повернулась к Ричарду.

Герцог смотрел на нее, приподняв плечо. Резким движением Анна сбросила с себя плащ и начала распускать шнуровку на груди. «В конце концов, я сама дала согласие, меня никто не принуждал».

Глостер вдруг хмыкнул. Подойдя ближе, он взял ее за подбородок и резко повернул к себе.

– Теперь вы принадлежите мне, Анна Невиль!

– Да, мой господин.

Ее слова выражали полную покорность, но в голосе звучал такой вызов, что Ричард на мгновение опешил.

– Я могу с вами сделать все, что захочу!

– Что же, если вас утешает подобная мысль.

Тогда герцог улыбнулся. В его улыбке промелькнуло нечто хищное, но Анна вдруг с удивлением отметила, что сейчас Ричард чем-то напоминает ее отца.

– Из вас выйдет прекрасная супруга, – сказал он.

Анна почувствовала, как его рука скользнула по плечу, груди, сжала ее так, что ей стало больно.

Герцог вдруг резко отстранился и задул свечу.

– Я не хочу оскорблять ваше целомудрие, миледи.

В полумраке слабо горели угли в жаровне. Анна отвернулась, слыша, как за ее спиной сбрасывает одежду Глостер. Бог мой! Она неожиданно поняла, что он стесняется ее, не хочет, чтобы она видела его увечное тело. Смутная жалость погасила раздражение. Она молча разделась и легла.

Он взял ее сразу. Она покорилась молча, беспрекословно снеся все, и лишь глаза ее оставались все время открытыми, а руки покорно лежали вдоль тела. Однако, когда все кончилось и Ричард, взбив подушку, отвернулся от нее и уснул, она, как ни кусала губы, не могла подавить невольных всхлипов и через минуту-другую уже задыхалась от рыданий. Это было ужасно! Она испытывала отвращение и боль. Даже Эд Ланкастер, ее первый муж, не обходился с ней так грубо. Анна чувствовала себя оскверненной, словно ее тело подвергли поруганию. При одной мысли, что так будет всегда, ее охватывал ужас.

Ей не сразу удалось успокоиться. Она взглянула на лежавшего рядом с ней мужчину – его голова с разметавшимися черными волосами отчетливо выделялась на светлой подушке. Анна услышала ровное дыхание и испытала некоторое облегчение. Ей не хотелось, чтобы Ричард знал об этих слезах.

«Зачем он твердил, что любит меня?» – подумала она. Сейчас ей казалось невероятным, что этот человек, который взял ее, словно шлюху с панели, тут же позабыв о ее существовании, мог испытывать к ней какие-либо нежные чувства.

Она долго лежала без сна, вглядываясь в еле различимый в багровом сумраке жаровен полог над головой. Где-то в углу завел свою песнь сверчок, и его трели подействовали на нее умиротворяюще. В конце концов она решила, что, пожалуй, готова смириться с тем, что произошло. Между ними не было любви, не было ни нежности, ни страсти. Оставались лишь супружеские обязанности. Что ж, по крайней мере, даже принадлежа другому, она может сознавать, что не изменила Филипу.

О Филип!

Она так отчетливо вспомнила его синие глаза, слегка ироничную улыбку, его сильные руки, нежную прохладную кожу. Анна начинала терять разум, едва он касался ее. Порой ее охватывало возбуждение, даже когда она просто наблюдала за ним – за тем, как он фехтует, купает коня у излучины ручья или просто легко сбегает по ступеням крепостной стены. Филип всегда чувствовал, когда она на него так смотрела, тотчас ловил ее взгляд, глаза его начинали смеяться, он закусывал губу, отворачивался, но тут же снова искал ее взгляда. И она знала, что в ее власти даже на расстоянии повелеть ему приблизиться и увести ото всех.

Словно забыв о Ричарде, Анна улыбнулась в темноту и закрыла глаза. Она вспомнила один из первых визитов в Олнвик к графу Нортумберленду, когда она впервые заметила, что Мод Перси кокетничает с ее мужем. Отвергая знаки внимания капризной графини, Филип поглядывал на жену растерянным взглядом. Эта его беспомощность перед жеманничаньем Мод Перси показалась Анне прекрасной. Она испытывала невыразимое блаженство, оттого что этот мужчина принадлежит только ей. И снова одной лишь улыбкой она выманила Филипа из людных покоев, затащила в какой-то закоулок, и вскоре их смех сменился поцелуями, прерывистым дыханием, и она уже ничего не имела против, если помнется ее бархатное платье.

Она вспомнила также маленькое озерцо в лесистых горах, куда Филип любил ходить купаться. Обычно она оставалась на берегу, наблюдая, как он, сильными взмахами рассекая воду, переплывает озеро или задерживается на середине и ныряет. Филип любил плавать, а вот ее так и не смог научить. Она боялась воды, ее пугали колючие водоросли, касавшиеся обнаженной кожи, темная глубина. Филип тащил ее подальше от берега, но она визжала и цеплялась за него, а если он отходил, звала его, пока он вновь не возвращался к ней. Однажды, когда она вдруг не на шутку рассердилась на него за все эти шутки, он обнял ее сзади и держал так, пока она не прекратила браниться и неожиданно замерла, пораженная контрастом между ледяной водой и пылающим телом мужа. Едва она притихла, он поднял ее на руки, вынес из воды и уложил среди густых папоротников на берегу. У него были теплые мягкие губы. Он касался ее всегда очень нежно, однако бывали минуты, когда Анна чувствовала себя такой слабой, растворяющейся в его силе, что ей даже хотелось, чтобы он причинил ей боль. И она, подчиняясь, закинула руки ему на плечи, обвила его, вся подавшись навстречу его мощи, чувствуя, как в ней начинает разгораться столь знакомое тепло, пламенеющий цветок, который становился все жарче и жарче, опаляя ее блаженным ослепительным светом, столь зримой волной, что она была не в силах подавить невольный стон, всхлип, вскрик…