Явка до востребования - Василий Окулов

В 1924 году Бердяев переехал в Париж. Вплоть до 1940 года он издавал журнал «Путь», ставший печатным органом русской религиозной мысли. Своими религиозно-философскими работами Бердяев пытался примирить католиков, протестантов и православных.

«В этом доме, — рассказывала Евгения Юдифовна, — по воскресеньям можно было увидеть мирно пьющих чай католика и православного, православного и протестанта, а то и всех вместе. Тут бывали и жаркие споры. Но Николай Александрович умел всех примирить». Туг же хозяйка поведала о том, что Бердяев очень много работал, но мало зарабатывал.

Евгения Юдифовна подчеркивала, что Бердяев был «пламенным полемистом», оп отстаивал прогрессивное христианство, противопоставляя его буржуазным материалистическим ценностям и коммунизму, который, но его мнению, «душит творческую мысль и индивидуальную свободу». Работами «Новое средневековье» и «Источники и смысл русского коммунизма» он приобрел широкое признание на Западе. В 1947 году И.А. Бердяев стал почетным доктором Оксфордского университета.

Мечта Бердяева объединить все христианские церкви не сразу, но нашла сторонников и последователей. После Второй мировой войны экуменическое движение набрало силу, и в 1948 году был создан его руководящий орган — Всемирный совет церквей, штаб-квартира которого находится в Женеве.

«Долгие годы, — продолжала Е.Ю. Рапп свой рассказ, — Николай Александрович без симпатии относился к Ленину, Сталину и всем большевикам. Его можно понять: перед высылкой он провел какое-то время в тюрьме на Лубянке. Он не хотел эмигрировать. Бердяев был русским и оставался им до конца жизни. Он постоянно говорил о России, следил за всем, что там происходило, и когда увидел, что коммунисты спасают Россию от фашизма, изменил своё отношение к советской власти. Он занял „просоветскую“ позицию и не пошел, как некоторые из его старых друзей, на поклон к оккупантам. Еще до нападения немцев на СССР, в июле 1940 года, когда германские войска оккупировали Париж, Бердяев с семьей перебрался в небольшой городок Пила, что рядом с Аркашоном — курортом в Бискайском заливе. Но вскоре немцы оказались и там. Тогда он вернулся в Клямар, где и творил, можно сказать, затворником, до окончания войны».

После победы СССР над гитлеровской Германией Бердяев решил, что времена меняются к лучшему, и он может передать свой архив в Институт русской литературы Академии наук СССР.

Евгения Юдифовна рассказала, что бумаги Н.А. Бердяева упакованы в семнадцать больших коробок. Они перевязаны и опечатаны. Это его неопубликованные работы, журнальные статьи по философии творчества, истории, религии, социальной философии, переписка с друзьями, среди которых было много российских и зарубежных ученых, писателями и политическими деятелями разных стран.

«Сейчас архив хранится в Национальной библиотеке Парижа с правом его востребования законными наследниками Бердяева. Единственной его законной наследницей, после смерти сестры Лидии, осталась я, Евгения Рапп. И мне на этом свете тоже немного осталось жить, — отметила собеседница. — Все говорит о том, что пришло время выполнить волю покойного — отправить его архив на Родину».

По словам Евгении Юдифовны, Национальная библиотека готова возвратить архив, но этому мешает американский издатель трудов Бердяева, которому, в соответствии с заключенным когда-то договором, было предоставлено право, как он считает, бессрочно распоряжаться всеми материалами философа.

«Я думаю, — сказала Рапп, — что издатель никаких прав на материалы, которых никогда и в глаза не видел, не имеет. Понятно, конечно, что ему хочется заполучить все творческое наследие Николая Александровича. Но ему достаточно и того, что у него уже есть. А то, что в библиотеке, должно пойти в Россию. Тем не менее я думаю, что надо бы получить по этому вопросу заключение какого-либо солидного французского юриста».

Хорошие адвокаты из русских, как сказала Евгения Юдифовна, у нее есть, но ей не хочется посвящать в это дело кого-либо из эмигрантов. Николай Александрович постепенно прекратил все контакты с эмиграцией, даже с Мережковским и Гиппиус, с которыми в России был очень дружен. Реакция эмигрантов может быть крайне негативной, как это не раз уже бывало, а ей на старости лет не нужны пересуды и газетная шумиха. И добавила, что «военная», эмиграция, которая до сих пор сильна в Париже, встретила II. А. Бердяева и других интеллектуалов, высланных из России, очень недоброжелательно. Их подозревали в том, что они специально засланы советскими властями во Францию для внесения раскола в сообщество русских изгнанников.

Поблагодарив Евгению Юдифовну за намерение передать нашей стране архив Николая Александровича и связанные с этим хлопоты, я обещал ей проконсультироваться о законности претензий американского издателя с одним из парижских адвокатов, к услугам которого время от времени прибегало наше посольство.

О проведенных мною переговорах с Е.Ю. Рапп я дважды докладывал послу С.А. Виноградову. Перспектива получения дома в пригороде Парижа, пусть и ближнем, его не заинтересовала. «Дом маленький, а хлопот с ним будет много, — сказал Сергей Александрович. — Надо новые „штатные“ единицы в МИДе „выколачивать“, потом визы из французов „выбивать“. Откажись. Поблагодари и объясни ситуацию, как она есть. А по поводу архива срочно готовь сообщение в МИД, Пушкинский дом, ну и в ВОКС. Порадуй своих начальников. Они ничего не решат, но увидят, что не зря у них зарплату получаешь», — закончил он, улыбаясь, свой монолог.

Через два-три дня я встретился с адвокатом. Ознакомившись с текстом договора, заключенного Бердяевым с издателем, он дал однозначный ответ: «Действие указанного договора на архивы Бердяева и его труды, изданные другими издательствами до и после его подписания, не распространяется». С этим документом я и поехал к Евгении Юдифовне. Прочитав его, она сказала, что передаст его директору Национальной библиотеки, чтобы у него — «милого и доброго человека», с которым она знакома много лет, не возникли какие-либо неприятности. Американцы невоспитанны, жадны, могут и тяжбу затеять.

Евгения Юдифовна была поклонницей генерала Дс Голля и считала, что во время войны он выбрал единственно правильный путь, организовав движение Сопротивления и заключив с Россией договор о взаимопомощи. К амсрикаїщам, как народу, и к Соединённым Штатам она не питала симпатии, считая, что правительство этой страны в отношениях со своими союзниками проводит политику диктата.

Бывало, что Евгения Юдифовна предавалась воспоминаниям о Бердяеве, в частности, о его необычайно высокой работоспособности. «Он мог несколько часов подряд писать, даже не выпив чашки чая. Но прежде чем сесть за стол и начать какую-то работу, ходил по квартире и долго думал. А то подойдет к шкафу, возьмет первую попавшуюся книгу и начнет её читать. И вдруг радостный возглас: „Надо же, хорошо, шельмец, пишет! И я так думал когда-то, а время-то уж не то. Кто же это? Ха-ха, да это моя работа. Забыл уж“. Всех близко знавших Бердяева удивляла его способность обдумывать и писать одновременно несколько книг или статей».

Москва заинтересовалась архивом Бердяева, и вскоре мы получили письмо от директора Пушкинского дома. Он просил ускорить присылку документов. Там же находилось и письмо Евгении Юдифовне с выражением признательности за сохранение и передачу архива Николая Александровича. Письму она искренне обрадовалась, только пожалела, что сам Николай Александрович уже никогда не сможет его прочесть и не узнает, что его документы будут храниться в Петербурге, который он так любил.

Вскоре посольство получило из Национальной библиотеки все 17 коробок документов Бердяева. В конце концов эти документы оказались в Российском государственном архиве литературы и искусства. Это 1007 единиц хранения, включающих рукописи статей, докладов, трактатов, письма к С.Н. Булгакову, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковскому. Часть этих документов была опубликована.

Н.А. Бердяев умер 24 марта 1948 года за письменным столом в своем доме в Клямаре. Там же 15 ноября 1960 года умерла и Евгения Юдифовна. Оба похоронены на местном кладбище.

9. КСЕНИЯ КУПРИНА

Однажды в посольство пришла молодая женщина, одетая просто, но со вкусом, и попросила свидания с атташе по культуре. Ее проводили ко мне. Дама прекрасно говорила по-французски, и если бы не лицо, истинно русское, но чуть-чуть скуластое, ее можно было бы принять за француженку. Поздоровавшись, она перешла на великолепный русский, с каким встречаешься теперь только в старых книгах.

Это была Ксения Куприна, дочь известного русского писателя Александра Ивановича Куприна. Как только она представилась, стало понятно, откуда в ее облике эта едва уловимая «восточинка»: ее бабушка но линии отца — княжна Куланчакова — была из татарского рода.