Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Значит, Анна не годится в героини, потому что сама выбрала направление собственной жизни? А Юрий — герой, потому что ни за что не отвечает? А, кстати, какой у нее-то был выбор? Она не меньшая жертва обстоятельств, чем Юрий.

— Брось, Умар, она потеряла семью вовсе не из-за войны и хаоса.

— Но она была женщиной. Она оставила жизнь, на которую была обречена. Ее страсть к Вронскому — первый случай, когда она получила возможность сделать собственный выбор.

— Но с Юрием все то же самое. Но только не он сделал этот выбор. Не сам решил отказаться от обязательств по отношению к семье. Он даже сумел сдержать порыв страсти. Сначала. До той поры, когда не осталось иного выхода — только сдаться на волю судьбы. Он поступил правильно, благородно — но все дороги оказались закрыты.

И когда это все же произошло, он не стал предаваться эгоистическому самокопанию. Он писал стихи. Его страсть к Ларе стала источником великого. Но даже тогда его жизнь была посвящена не только самому себе.

— Это сложный вопрос. Слишком сложный, чтобы обсуждать его на таком расстоянии. — Отец вышел на террасу совершенно неожиданно, я даже не слышала шагов.

Не так давно у него появилась новая привычка, по наущению мамы, конечно. Она отправляла его пить чай на террасе, чтобы присматривать за мной и предотвратить потенциальную опасность. Это оказалось страшной ошибкой. Абу не только не охладил пыл нашей дискуссии, но сделал то, чего мать никогда не допустила бы.

— Почему бы тебе не зайти на чашку чая, Умар? — окликнул отец с террасы. — Интересный спор лучше вести в нормальной беседе, негромко, а не орать через весь двор. Лоточникам на улице и так приходится нелегко, чтобы свести концы с концами, а тут еще надо соперничать с вашими воплями.

Сначала мы с Умаром удивились — настолько, что не могли вымолвить ни слова. Мы привыкли к расстоянию, разделявшему нас, и не готовы были разрушать препятствие. Но все же пришли в себя, и через несколько минут Умар уже стоял на террасе рядом с Абу и со мной. Спор, развивавшийся так естественно, угас; мы оба внезапно смутились в почти официальном присутствии моего отца.

Чтобы сгладить неловкость ситуации, я привычно поддразнила:

— Впервые после моего падения семь лет назад мы оказались так близко, Умар. Неудивительно, что ты притих. Наверное, пугает прошлый опыт — боишься, что я стану причиной сломанных костей!

Умар улыбнулся, в глазах блеснули искорки — с террасы я не могла бы их разглядеть.

Абу отправил меня в дом за чаем. Когда же я вернулась с подносом в руках, беседа уже лилась неудержимым потоком. Абу и Умар с головой ушли в обсуждение политических вопросов. Абу держал в руках мой экземпляр «Доктора Живаго». Хорошо, что я успела закончить, поскольку он явно намеревался взять книгу почитать.

Я протянула Умару чашку, а потом лишь наблюдала, как в ней стынет чай. День почти закончился, а они с Абу переходили от политики к истории, вспоминали Раздел и решения, послужившие его причиной, беспокоились, неизбежна ли война со страной, родной для обоих. Уже темнело, когда Абу произнес:

— Кажется, вы беседовали о поэзии. Извините, что я прервал ваш спор.

— Да-да. — Потянувшись за книгой, я невольно коснулась руки Умара. Пролистала до последней части, где Пастернак поместил стихи доктора Живаго. — Вот смотри, Умар. Вот это стихотворение, «Разлука», — мое любимое. Оно именно про то, что я имела в виду, когда говорила, что любовь Юрия к Ларе — нечто, случившееся помимо его воли. Особенно эта строфа:

В года мытарств, во временаНемыслимого бытаОна волной судьбы со днаБыла к нему прибита.

Я вздохнула.

Умар долго молчал. Потом проговорил тихо:

— Мое любимое стихотворение — «Свадьба». Не такое романтичное, как твое. Оно о том, что означает жизнь.

Умар отобрал у меня книжку, нашел нужную страницу.

— Вот то, что мне нравится:

Жизнь ведь тоже только миг,Только раствореньеНас самих во всех другихКак бы им в даренье.

— «…Растворенье нас самих во всех других…» Хм. Красиво. Это красиво, — заметил Абу. — Знаешь, а стихотворение Умара мне понравилось больше, чем твое, Дина.

Но мы с Умаром отчего-то промолчали. А вскоре он ушел домой.

Мама, разумеется, вскипела, узнав, что поле боя переместилось и враг вошел в ворота дома. Пренебрегая Абу, который, по ее мнению, перешел на сторону зла, она обрушила всю ярость на меня.

Вечером, как обычно, она усадила меня в своей спальне, перед единственным нормальным зеркалом в доме, чтобы причесать и заплести на ночь волосы. Сегодня она дергала их определенно сильнее.

— Ну что мне делать с твоим отцом?! Пригласить мальчишку в дом, вместо того чтобы — вместо — уф![94] — вместо того чтобы сделать то, за чем его туда посылали.

— Чтобы отпугнуть его?

— Вот именно!

Я вздрогнула, голова дернулась назад, мучительно борясь с агрессией расчески.

— Но, мам, — ой! — почему его нужно отпугивать? Мы просто друзья!

— Друзья? Между мальчиком и девочкой не бывает дружбы. Кроме того, не стоит забывать, кто он и кто ты. И надо помнить, что люди могут подумать обо всем этом. Того и гляди пойдут слухи, что ты дружишь с мальчишкой. А вдобавок мальчишка этот — суннит. Его мать нас ненавидит. Что бы мы с твоим отцом ни думали, она никогда не одобрит брак своего сына с тобой.

— Мам! Я не собираюсь за него замуж!

— Успокойся! Ты вообще не соображаешь, чего хочешь! Ты всего лишь ребенок и не понимаешь, как устроен мир! А твой отец?! Да и он не лучше! Ведет себя как дитя малое.

Я наблюдала в зеркале, как она бормочет, разговаривая сама с собой; радовалась, что расческа наконец отложена в сторону и мама мягко перебирает мои волосы, укладывая пряди. Закончив, она опустила ладони мне на плечи, наклонилась, обнимая — нежно, но крепко.

— Взгляни на себя, Дина. — Она помедлила, внимательно изучая мое лицо, погладила по щеке, коснулась шеи. — Ты выросла и стала женщиной. У меня на глазах. Ты больше не ребенок.

— Но ты только что утверждала обратное.

— Да. Женщина, которая все еще ребенок. Подумай, Дина. Подумай, кто ты. И кем хочешь стать. Вы с ним не можете остаться просто друзьями. С мальчиком, одно имя которого защищает все, с чем мы не согласны. Рано или поздно ты выйдешь замуж, Иншалла[95]. Что ты скажешь мужу — что дружишь с другим мужчиной? Нет, это невозможно. И так не должно быть. Мужчины и женщины не могут дружить. Бас.

Она сказала «бас». Довольно.

А что отец? Вечером, закончив с прической, я зашла к нему пожелать спокойной ночи.

— Мне нравится этот мальчик, твой друг Умар, — сказал он. — Он благородный человек.

— Да, — согласилась я, вспоминая, что говорила мама.

— Твоя мама огорчена?

— Да, Абу. Просто вне себя от ярости.

Но вскоре выяснилось, что мамина ярость пропала зря. Когда на следующий день я поднялась на террасу, Умара нигде не было видно. И на следующий. И еще много недель.

Абу, который продолжал проводить время на террасе, — видимо, отбывая наказание за непростительную ошибку, — заметил:

— Похоже, твоя мама была не права. Я все же сумел отпугнуть его.

Отставив чашку с чаем, я опустилась на стул, который совсем недавно занимал Умар, и тихонько заплакала.

— Почему он на меня рассердился, Абу?

— С чего ты так решила?

— А почему он избегает меня?

— Возможно, это к лучшему, Дина, — задумчиво проговорил Абу. — Наверное, его матери удалось убедить его в том, что не получилось у твоей мамы. В том, что ваша дружба пустая блажь. Что она все равно прекратится со временем. И лучше сейчас, пока не стало слишком поздно.

— Слишком поздно?

— Да, ты ведь почти взрослая. Юная женщина. Будь разумна, Бети. Похоже, именно это пытается делать Умар.

— И это говоришь ты, Абу?

— Это тайна — только между нами. Может, это единственная практичная косточка во мне — твоя мама и не догадывается о ней. Дело в том, Дина, что вы с Умаром больше не дети. Мама права. Вы делитесь друг с другом не фруктами, а стихами. Пришло время расставаться с детством, прежде чем на смену сломанным костям не пришли разбитые сердца. Видимо, Умар достаточно мудр, чтобы понимать это. Последуй его примеру.

Вскоре я перестала украдкой высматривать Умара. Научилась читать в одиночестве. Но с поэзией дела обстояли не так просто. Стихами необходимо делиться. Читать их вслух. И это ушло из моей жизни. Только в Мухаррам я читала вслух — ноха, ритмические строки о жертве и трагедии. Их нельзя перевести на другой язык, ибо они — голос сердца и веры.