Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Все-все?

— Ну, почти. Дал немножко денег — чтобы продержаться первое время. Но все остальное — дом, дело, собственность по всему Бомбею, — все, что он по справедливости должен был разделить с твоим отцом, оставил себе, предал своего младшего брата. Он с самого начала так задумал. Хотел убрать его с дороги.

— Как, наверное, страдал отец!

— И твоя мама тоже. Ей пришлось продать все свои украшения. Чтобы помочь мужу начать бизнес в Пакистане — аккумуляторный завод. Но он разорился. Потом завод купил Аббас Али Мубарак и дело наладилось. Он-то и нанял Шарифа Мухаммада. — Мэйси вздохнула: — Вот кто настоящий бизнесмен. Не то что твой отец, у которого аллергия на деньги.

Абу был мастером терять деньги — настоящий анти-Мидас. Он начинал одно дело за другим, разорялся до нитки, продавал бизнес — и потом наблюдал, как тот процветает в чужих руках. Год за годом, в самых разных областях — сталь, гуар[82], грузовые перевозки, текстиль — повторялась одна и та же история: большие надежды, разорение и грандиозные прибыли ровно после того, как предприятие продано другому владельцу.

Я задумалась, каково это — быть богатой.

— Мы были такие же богатые, как Дядя Аббас? — спросила я Мэйси.

— Никто не может быть богатым, как Дядя Аббас, Дина, — мрачно ответила она.

Аббас Али Мубарак был самым давним и самым близким другом отца. Всю жизнь, сколько я помнила, каждую неделю Дядя Аббас приходил к нам в гости. Его могучий бас, исходивший, казалось, из глубин необъятного живота, появлялся в обшарпанных дверях нашего дома раньше, чем он сам.

— Я бы позвонил, предупредил о своем приходе, друг мой, но, полагаю, вы все еще не урегулировали разногласия с телефонной компанией, а? — приветствовал он отца.

— Ты обидишь старого друга, Аббас, если вдруг начнешь соблюдать подобные церемонии. Современная техника не должна ограничивать свободу человека, его право на удовольствие от неожиданных гостей. И, отвечая на твой вопрос, — нет, бои с телефонной компанией в самом разгаре. На прошлой неделе они прислали нового человека, чьи запросы в отношении взяток, по крайней мере, более деликатны, чем бесстыжие требования его предшественника. Он хмыкал, мямлил, ходил вокруг да около и хотя бы из соображений приличия смущался. Даю ему неделю — через семь дней он полностью адаптируется к коррумпированному климату пакистанской бюрократической системы.

— Что ты надеешься доказать, Игбал? Если у тебя недостаточно денег, позволь дать эту взятку вместо тебя. Прими это как малое, абсолютно недостаточное, вознаграждение за все полезные советы, что ты мне давал.

— Странная форма благодарности, Аббас, если здесь вообще стоит о ней говорить. Подрывать те основы и принципы, которых я сознательно намерен держаться. Я не даю взяток. И тебе не советую.

— Вы слыхали, Рукайа Баби[83]? — обратился Дядя Аббас к маме, появившейся на пороге гостиной с чайным подносом в руках. — Слыхали, что предлагает мне ваш муж — садху[84]? Как вы живете с этим абсолютно непрактичным мужчиной?

Он принял предложенную чашку чая, добавил сахар, энергично размешал.

— Маленькие любезности — взятки, бакшиш[85], — это просто деловые издержки, плата за возможность заниматься бизнесом, Игбал. Всего лишь способ перераспределения богатства.

— Перераспределения богатства? Это распространение болезни — грязь с твоих рук марает все ладони, что ты пожимаешь.

— Не я создал этот мир, Игбал. Я просто принимаю его таким, каков он есть.

— Вот так ты себя оправдываешь? Я полагал, амбициозные мужчины вроде тебя начинают заниматься бизнесом, чтобы изменить мир.

— Ах, Игбал, друг мой, твое кислое ханжество было бы абсолютно непереносимо, если бы не сопровождалось сладостной, завораживающей мудростью твоих бизнес-прогнозов. — Дядя Аббас повернулся ко мне, всегда скрывавшейся в тени, откуда я с напряженным ожиданием наблюдала, как дядина рука тянется к карману, — вот как сейчас. — Известно ли тебе, маленькая Дина, что твой отец — пророк доходов, предсказатель прибылей? Блестящий человек — всем своим успехом я обязан ему. Если бы он не погубил окончательно бизнес с аккумуляторами, позволив обобрать себя, возвышенного и могучего, тем самым людям, которых он стремится спасти от моей испорченности, то никогда не продал бы его мне. С тех пор прошло много лет, и его советы были поистине золотыми, направляя меня в каждом из начинаний. Видишь, какие конфетки я тебе принес? — И вынимал из кармана пригоршню иностранных шоколадок, мягких и подтаявших в чуждом им климате, — долгожданное еженедельное лакомство. — Именно благодаря твоему папе я могу купить их. Вот кому следовало бы прислушаться к собственным советам — не к чепухе о реформах, заметь, но к практичным, дальновидным и проницательным рекомендациям, которыми он отказывается утолить собственный голод.

Обмен колкостями между приятелями был обычным делом — подобное возможно только для друзей с детства.

— Ты путаешь голод с жадностью, Аббас. От первого я, благодарение Господу, никогда не страдал. Грозный рев второго, согласен, отказываюсь питать, — с искренним удовлетворением вздыхал Абу.

— Ох, ладно. Но я твой должник. В этом-то никаких сомнений. А скажи-ка, Дина, — снова поворачивался ко мне Дядя Аббас, — сколько предложений о браке ты отвергла на этой неделе?

Наступал момент неминуемой расплаты за «Кэдберри», которые уже успевали покрыть шоколадным покрывалом мой язык и зубы, а пустые обертки скомкались в моей жадной детской ручонке, пренебрегшей наставлениями, что отец только что давал своему другу.

— Ты что, уже разделалась с шоколадом, Дина? — хохотал отец. — Если ты намерена встать в один ряд с теми, кого подкупает дядюшка, назначь хотя бы цену повыше, чем несколько мгновений удовольствия.

— О, оставь девочку в покое, Игбал. Она такая славная, твоя Дина. Держи еще, Бети[86]. Больше сладкого для сладенькой. — Рука-искусительница вновь погружалась в карман. — Как быстро растет девочка, Игбал, и какая она красавица. Не надейся, что она станет тебе опорой в старости, дружище. И не забывай — когда и в самом деле повалят брачные предложения, — что она уже просватана. Она будет чудесной невестой моему сыну, Акраму, — шутил он.

Но я была слишком мала, а остроты не выходили за рамки приличия, как и вторая порция шоколада, которая входила в меня уже с немалым трудом. Я была слишком мала, чтобы серьезно относиться к таким разговорам, но все равно хмурилась.

Сами мы редко наносили визиты Дяде Аббасу. Впрочем, в его доме собирались женщины на меджлисы в первые десять дней Мухаррама. Церемонии происходили по утрам, во время школьных занятий, поэтому я редко на них бывала. С его дочерью Асмой мы учились в одном классе, но не дружили. Она вообще была неприятной девчонкой. Дядя Аббас иногда приводил ее с собой к нам.

Я звала ее поиграть на террасе, а она отвечала противным тягучим голоском:

— Мне не разрешают играть на солнце. Мама говорит, у меня и без того слишком смуглая кожа. — Но следующие слова мгновенно гасили всякое желание сочувствовать. — Удивительно, что тебе позволяют. Ты ведь еще темнее, чем я, Дина.

В школе при ней всегда была служанка. В отличие от Мэйси, которая провожала меня только до ворот, дуэнья Асмы, айа[87], сопровождала ее и на школьном дворе, на переменах, повсюду следуя за девочкой с раскрытым зонтиком, защищая ее от солнца, словно особу королевской крови. Что, разумеется, не добавляло симпатии одноклассниц. Ее брат. Акрам, был совсем иного склада. Я, как и все девчонки в школе, знала его в лицо. И о репутации его была наслышана. Прежде, пока мы были помладше, он приходил забирать сестру из школы.

— Вот он, вот он, — шептались девчонки, глядя, как Акрам подъезжает в громадной американской машине, за рулем которой сидел Шариф Мухаммад Чача, брат Мэйси. — Наследный принц явился за своей сестрицей-принцессой.

Акрам слыл сорвиголовой и грубияном. Девчонки постарше, его ровесницы, чьи братья учились вместе с Акрамом, восхищались им. Нежно звали его «Акрам-чакрам»[88] — это слово происходит от «чакр», то есть «головокружение», — хихикали и строили ему глазки издалека. Девчонкам всегда нравятся мальчики, похожие на разбойников. Но он и в самом деле был разбойником. Его знаменитые школьные проказы выходили далеко за рамки банальных «лягушка в учительском столе» или «кнопка на стуле учителя» и достигали невиданных высот, вызывая хохот даже в нашей, женской школе.

Однажды он переоделся в старую рваную бурку[89], изображая сумасшедшую попрошайку. В таком виде он явился в свою школу, причитая, что пришел попросить милостыни у директора, напугал беднягу, преследуя его по пятам, при этом все время вопил, словно припадочный, — а все мальчишки, разумеется, собрались поглазеть на представление — пока в конце концов привратник не схватил и не вышвырнул «ее» вон. Оказавшись в безопасности, но все еще задыхаясь от гнева, директор углядел школьные ботинки, торчавшие из-под бурки изгнанной за ворота нищенки. Это был второй раз, когда Акрама исключили из лучшей мужской школы Карачи. Ходили слухи, подтвержденные Дядей Аббасом во время его еженедельного визита к отцу, что к тринадцати годам Акрама уже трижды выгоняли из разных школ.