Новый Мир. № 2, 2000 - Журнал «Новый мир»

Наверху, на крыше небоскреба, ничего не было, не было того, что должно быть, и это уже не пугало, а убивало. Остановившись внизу на асфальте, Печенкин смотрел вверх, пока там, под черным беззвездным небом, не загорелась алая буква «П», потом «Е», потом «Ч»…

Владимир Иванович облегченно вздохнул. Последняя буква не загорелась, получилось ПЕЧЕНКИ, но это уже не имело значения. С хрустом расправив плечи и по-хозяйски оглядывая широкую пустую улицу, он направился к своему «мерседесу». Асфальт холодил ступни. Неприятности, однако, продолжались — рулек был отломан, вместо него торчал противный корявый штырек, и это мгновенно испортило поднявшееся было настроение. Владимир Иванович торопливо отвернулся, чтобы не видеть царапающую душу картину, и пошел прочь.

Уличное одиночество длилось недолго — из-за спины вывернулась старая японская иномарка с правым рулем, громыхающая железом и бьющая стереомузыкой. Машина сбавила скорость и поехала рядом. Из открытого окна задорно поглядывали две круглые, с короткими стрижками морды.

Желанная еще недавно встреча с людьми сейчас почему-то не радовала.

— Мужик, ты где боты потерял? — весело крикнула одна морда.

Печенкин не ответил на вопрос, он даже как бы и не слышал, продолжая идти своей дорогой и глядя только вперед.

— А, мужик? — немного обиженно прокричала морда вторая. Впрочем, обида была напускной — морда улыбалась.

— Садись, подвезем! — предложили морды хором. Делать дальше вид, что не слышишь, было неудобно, и, повернув в их сторону голову, Владимир Иванович объяснил:

— У меня денег нет.

Морды страшно обрадовались, что ночной пешеход заговорил с ними, и закричали, перебивая друг друга:

— Да нам денег не надо!

— Мы так подвезем!

— Бесплатно!

Печенкин заколебался, он то ускорял шаг, то замедлял и наконец остановился. Колымага тоже остановилась. Морды смотрели на Печенкина так, будто всю жизнь мечтали бесплатно прокатить его по ночному Придонску.

— А какое сегодня число? — решительно спросил Печенкин.

Морды задумались и уставились друг на дружку. Похоже, вопрос застал их врасплох. Печенкин щурился, дожидаясь ответа, от которого зависело, поедет он с ними или нет. И морды вдруг разом заржали. Печенкин криво усмехнулся и пошел как ни в чем не бывало дальше. Машина осталась стоять, и до слуха Владимира Ивановича еще долго доносились, прерываемые тишиной, взрывы хохота.

В просторный сумеречный кабинет Печенкин вошел весело, по-хозяйски. Первым встретился Седой, и Владимир Иванович крепко обнял его и пьяно, слюняво облобызал, хотя тот явно не выказывал желания целоваться. Кажется, Седой хотел быть с Печенкиным строгим, жестким, но сила обаяния прежнего хозяина и крепость его рук взяли верх, и он только растерянно улыбался.

Вторым был начальник Придонского УФСБ — мелкий, с мелкими же чертами лица, серый, никакой. Он хмурился и протягивал для пожатия вялую ладонь. Печенкин громко хлопнул по ней своей ладонью и упал в низкое, по моде шестидесятых годов, кресло. Устало шевеля пальцами ног, он озабоченно объяснил ситуацию Нилычу:

— Рулек опять у «мерса» отломали, гады…

Седой судорожно кивнул.

На стене, над столом начальника, висел написанный маслом, большой, в рост, портрет Дзержинского. Приятельски ему подмигнув, Владимир Иванович поделился:

— Мой тесть его вешал. — И тут же поинтересовался: — Ну что, мужики, выпивать-то будем? Где коньячок?

— А тебе какой — французский? Или армянский? — неожиданно прозвучал из-за спины сильный, хорошо поставленный голос.

— Армянский, конечно, французский не уважаю, — ответил Владимир Иванович, выворачиваясь в кресле, чтобы увидеть, кто говорит. В дальнем темном углу за низким столиком сидел, подавшись вперед, пожилой мужчина с породистым лицом и мешками под глазами. Смотрел он недобро.

— Будет тебе армянский, — пообещал незнакомец, и в этом обещании слышалась угроза.

Мелкий мелко засмеялся, Седой нерешительно поддержал. Печенкин переводил удивленный взгляд с одного на другого и не удержался — засмеялся тоже: открыто, громко, раскатисто. Он долго не мог остановиться, и обитатели сумрачного кабинета уже не рады были, что развеселили званого гостя.

— Это генерал… — представил неизвестного Мелкий. — Специально сегодня из Москвы прилетел…

Владимир Иванович не расслышал фамилию генерала, но его сейчас интересовало другое, и он спросил:

— Какого числа прилетел?

— Сегодня, — сухо ответил генерал.

Печенкин вздохнул, резко поднялся, стуча голыми пятками по паркету, подошел к генералу и браво представился:

— Печенкин.

— Печкин, — ответил генерал.

— Где-то я уже слышал эту фамилию… — задумчиво проговорил Печенкин и обратился через плечо к Седому: — Нилыч…

— Не Нилыч, а Василий Нилович! — истерично закричал вдруг Седой. — Василий Нилович!

Печенкин не обиделся, но расстроился.

— Да ты чего, Нилыч? — спросил он. — Сам позвонил: «Приходи, выпьем коньячку», человек вот специально прилетел… сегодня… А сам кричишь…

— Вы, говорят, кино любите смотреть? — вмешался в перебранку генерал.

Владимир Иванович задумчиво склонил голову и ответил:

— Смотря какое…

— Ну, это тебе понравится, — усмешливо проговорил генерал и нажал на пульт стоящей рядом видеодвойки.

Изображение было черно-белым, мутным; чтобы лучше видеть, Печенкин подошел ближе. Там был хрустальный храм, а рядом с ним, у закрытых ворот, стояли трое, они разговаривали — кажется, спорили, — размахивали руками.

— А звук? — спросил Владимир Иванович.

— Звука нет, — ответил из-за спины начальник УФСБ.

— Илюха! — обрадованно воскликнул Печенкин, узнав среди троих сына. — А рядом кто? Где-то я их видел… Кто они?

— Подельники, — мрачно ответил генерал.

— Черножопая и узкопленочный, — добавил Мелкий и засмеялся.

Илья бросил что-то за ворота храма и побежал, за ним поочередно выскочили еще двое.

— Куда это они? — поинтересовался Владимир Иванович.

— Не куда, а откуда. Они храм заминировали, — объяснил генерал.

— Какой храм?

— Тот самый… — ответил генерал.

— Хрустальный, — подсказал Седой.

— Хрустальный, — повторил генерал.

— Зачем? — вяло поинтересовался Печенкин.

Генерал пожал плечами:

— Следствие выяснит.

Экран погас.

— Конец фильма, — прокомментировал Седой.

Печенкин вздохнул, улыбнулся, поежился, потер ладони и обратился ко всем троим:

— Ну что, выпивать-то будем? А то у меня ноги замерзли…

— А ты какой размер обуви носишь? — неожиданно поинтересовался генерал.

— Сорок третий, а что?

Генерал положил на стол папку, а сверху свою руку и, глядя в глаза Печенкину, внимательно и серьезно объяснил:

— Здесь все необходимые документы: полетный сертификат и все такое прочее. В срочном порядке вы должны улететь со своим сыном… — Генерал помолчал и прибавил: —…к гребаной матери…

— Это вы серьезно или шутите? — искренне недоумевая, спросил Печенкин.

— Да куда уж шутить, завтра от этой шутки вся Россия содрогнется, — ответил генерал недовольно.

— Повтори, что сказал! — выкрикнул вдруг Владимир Иванович, ухватив генерала за лацканы пиджака и вытягивая к себе. Столик упал, документы рассыпались, телевизор свалился и разделился на пластмассовую коробку и электронную требуху. Генерал уперся руками в плечи Печенкину, пытаясь оторваться, но это ему не удавалось.

— Повтори! — яростно потребовал Владимир Иванович.

— Завтра… вся… Россия… — прохрипел генерал, почувствовав, видимо, что иначе Печенкин его не отпустит, но Владимир Иванович не отпускал и снова требовал:

— Повтори…

Налицо было непонимание: Печенкин требовал повторить другое, про мать, а генерал думал, что про Россию. Это не понимали и Седой с Мелким, они вцепились в локти Печенкину, пытаясь разорвать его мертвую хватку, каждый говоря о своем.

— Не Нилыч, а Василий Нилович, — напоминал Седой, а Мелкий жаловался:

— Телевизор раскокали, гляньте вон…

Но Печенкин не желал нечего слышать, кроме одного.

— Повтори! — требовал он снова и снова.

— Завтра… вся… Россия… — послушно хрипел генерал.

Печенкин мог его задушить.

— Повтори…

— Завтра… — Генералу не хватало воздуха, и тогда Мелкий пришел ему на помощь:

— Завтра вся Россия содрогнется!

— Завтра вся Россия содрогнется! — подключился и Седой.

Они топтались вчетвером по важным, видимо, бумагам и потрескивающим деталям телевизора, словно исполняли какой-то странный и страшный мужской танец.

— Завтра вся Россия содрогнется…