Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

— Товарищи, завтра у нас банный день. Скажите людям, чтобы робу и особенно нижнее белье постирали. Завтра, пользуясь данной мне властью, проверю каждого матроса.

— Въедливо?

— Въедливо, Семен. Особенно твоих. Румянцев твой в прошлую баню такой серый тельник на себя напялил, что я его там же, в бане, стираться заставил. Думаешь, устыдился? Ничего подобного. Обрадовался. «Спасибо, — говорит, — доктор, пресной да теплой водичкой я с превеликим удовольствием постираю». Небось и завтра будет рассчитывать на теплую. Скажите, не выйдет номер.

Сидевший возле телефона старшина 2-й статьи Афанасьев молча посмеивался.

Старший кладовщик плавбатареи Николай Афанасьев, ведавший продовольствием, по характеру был человеком спокойным и молчаливым. О чем бы ни говорили командиры в его присутствии, он будто и не слышал. Во всяком случае, никак внешне не реагировал на услышанное. Если кто-то из старшин плавбатареи первое время и пытался выведать у Афанасьева, о чем там начальство говорило, то после стольких месяцев совместной службы убедился: спрашивать у него об этом бесполезно. Ответ будет один: «Не знаю, не слышал».

Зазвенел внутренний телефон.

— Слушаю! — прикрыв ладонью трубку, отозвался Афанасьев. Выслушал доклад. Блеснул глазами на командира плавбатареи. Положил трубку. — Товарищ командир, старшина Бойченко с мостика докладывает: над «Дообом» ходит «рама», корректирует огонь. Огонь ведет дальнобойная батарея!

— Вот шакалы! — возмутился Хигер. — К берегу да к нам близко подлетать боятся, а в море разбойничают.

Мошенский взглянул на лейтенантов, и те поняли: надо идти. Все вышли на верхнюю палубу. Даньшин побежал на бак к дальномеру, на командный пункт своей батареи. Поспешил в санчасть лейтенант Язвинский.

Хигер с Мошенским заняли места на мостике. Там же находился пританцовывавший от холода комиссар.

— Где «Дооб»? — спросил Мошенский. «Раму» он уже в бинокль видел — черная точка на фоне белесого неба.

— Сейчас покажется. За мысок зашел.

— А где стреляют, что-то я не вижу?.. Откуда такие сведения?

— От радистов… — уточнил Середа.

Мошенский связался с радиорубкой. Дежурный радист Спицын доложил, что «Дооб» обстреливает дальнобойная артиллерия и потому корабль идет рядом с берегом, рассчитывая на прикрытие береговых зенитчиков, но они по «раме» не стреляют. «Рама», стерва (радист вгорячах так и доложил), держится в стороне.

Мошенский положил трубку. Прикусил губу. Досадно… «Может, летчикам позвонить? Пусть помогут».

— Почему нет радиста на мостике? — строго спросил Мошенский старшину Бойченко. — Срочно радиста на мостик.

И тотчас над палубой, передаваемое от одного моряка к другому, полетело:

— Радиста на мостик!

Обычно радист на мостике находился по готовности один, а сейчас такая готовность второпях, видно, еще не объявлялась. Но, как бы то ни было, на мостик сломя голову бежал командир отделения радистов старшина Некрасов. Запыхавшись, с лету подсоединил гарнитуры радиосвязи и, переведя дыхание, доложил:

— Есть связь, товарищ командир!

— «Дооб» виден, товарищ командир! — тут же торопливо доложил сигнальщик.

Теперь в бинокль хорошо было видно, как жмет полным ходом кораблик, дымок из трубы стелется. Еще минут десять ходу, и войдет в Казачью бухту…

«Летчикам надо все же позвонить!» — решил Мошенский и приказал Афанасьеву срочно связать его с КП летчиков. Вот уже видно, как справа по борту от «Дооба» вскинулись два белых всплеска. Бьют, гады…

— Товарищ командир! Есть КП летчиков! — доложил один из сигнальщиков.

Мошенский взял протянутую ему трубку, но поговорить с летчиками не успел.

— Товарищ командир! «Дооб»… — Голос старшины Бойченко сорвался.

Мошенский взглянул в сторону «Дооба». За кормой корабля разрастался, отходил, сносимый ветром, высокий султан черного дыма.

— В районе кормы был виден огонь. Вспышка, — уточнил не отрывавший от глаз бинокля лейтенант Хигер.

— Радист! Что с «Дообом»?

Некрасов стал запрашивать «Дооб».

— Не отвечает… Есть! Минутку…

Некрасов услышал доклад «Дооба» о том, что корабль получил большую пробоину в районе кормы, устранить которую не удается. Вода быстро прибывает. Командир тяжело ранен…

Радист четко доложил суть услышанного. Добавил:

— Просит помощи!

— Вызывайте дежурного по ОВРу!

Но радист сказал, что ОВР уже знает, там принят сигнал «Дооба». На помощь послан катер из бухты Карантинной и еще — выходит из Казачьей.

Взвыл мотор стоявшего на той стороне бухты охотника. Набирая ход, он поспешил на выручку «Дообу»…

Возле борта плавбатареи столпились моряки. Смотрели на хорошо видимый «Дооб», на таявшее облако дыма над водой.

— Может, не потонут, заделают пробоину…

— Катер подошел!

— Это с Карантинной братва выручает…

— На «Дообе»-то наши — Мишка Ефимов, Бобков Илья, Василий Иваныч — старшина…

— Ну, завел. Молчи. Все наши, и «Дооб» наш.

Волновались.

Охотник подходил к «Дообу» почему-то не по прямой, а со стороны моря. А «Дооб» тем временем, задрав нос, погружался.

— Чего они там кренделя выписывают? — нервничал Середа.

Мошенский не отрывал от глаз бинокля. Середа, очевидно, не расслышал доклад радиста о том, что «Дооб» не от снаряда пострадал, а подорвался на магнитной мине. Потому и заходит охотник мористее. Тоже ведь рискует. Когда немцы успели мины сбросить?

Мошенский старался припомнить свою радиограмму о сброшенных немецким самолетом минах. Давали такую радиограмму дежурному по ОВРу… (Мошенский не успокоится, пока не припомнит все до буковки!..)

— Передайте Афанасьеву: пусть принесет книгу исходящих радиограмм!

Принесли книгу. Мошенский махнул рукой — потом. Сейчас не до нее — сомнение, как заноза, осталось на потом.

— «Дооб» затонул. Время 18.44, — блеклым голосом доложил старшина Бойченко.

— Занесите в журнал боевых действий! — тихо приказал Мошенский.

…Через сорок минут после гибели «Дооба» к плавбатарее подошел катер-охотник. С него по трапу под молчаливыми ожидающими взглядами сотни людей поднялись на борт четверо моряков-плавбатарейцев. Уходя, они благодарно пожимали руки катерникам, сбрасывали с плеч чужие флотские шинели. Поднялись промокшие до нитки Илья Бобков, Алексей Воронцов…

Их встретили доктор, Мошенский и Середа.

— Быстро в санчасть! Не ранены? Бегом, бегом, ребятки!

Прибывшие шли через живой, гудящий коридор товарищей.

— Здорово, Леша!

— С прибытием, Рожок!

— Илья, а где Уваров?

Отвечали хмуро. Только Воронцов чувствовал себя более или менее сносно:

— Не везеть, братцы. Ей-богу, не везеть. Хотел ведь на грузовике до бухты подъехать…

…Поздно ночью стали известны причины гибели «Дооба». Уклоняясь от артобстрела, минный заградитель шел, держась ближе к берегу. В 18.29 под кормой рванула магнитная мина. При взрыве погибло четыре человека, в том числе плавбатареец старшина 2-й статьи Михаил Алексеевич Ефимов. Ранено двенадцать, среди них тяжело — плавбатареец старшина Василий Иванович Уваров. «Дооб» тонул пятнадцать минут. Поэтому всех живых удалось спасти. Ушел с кораблем на дно младший лейтенант Орлов — командир БЧ-2/3, а командир «Дооба» старший лейтенант Иващенко умер от ран уже в госпитале…

Орлова Мошенский знал плохо. Но смерть Иващенко и Ефимова не укладывалась в голове. Неужели никогда больше не придет «Дооб», не прозвучит с его палубы веселый голос Иващенко: «Здоровеньки булы, Сергей Яковлевич! Ось и мы!»

Допоздна в каюте командира горел свет. Вдвоем с комиссаром писали письмо родным Михаила Ефимова. Старались вспомнить о нем побольше хорошего… Вызвали боцмана Бегасинского:

— Что припомните, Александр Васильевич, о своем старшем трюмном? Вот письмо… похоронное его родителям пишем.

Боцман вздыхал, сжимал рукой подбородок.

— Исполнительный был человек. Безотказный. У меня-то он, правда, мало работал — все больше в батарее лейтенанта Хигера. На палубе снаряды к орудию Бесчастного подносил. Бесстрашно действовал. А его не успели снять с «Дооба», товарищ командир?

— Какое это имеет значение, боцман? — несколько раздраженно сказал Середа. Мошенский молчал.

— Прошу извинения, товарищ комиссар. Я к тому, что родным это не безразлично… После войны на могилку приехали бы…

— Погиб с кораблем, — на этот раз вполне корректно пояснил Середа.

Письмо закончили. Завтра оно будет отправлено в штаб, а оттуда вместе с похоронкой — к родным…

Мошенский задумался. Что-то давнее, больное не давало покоя. Что? Ходил по каюте, мучился. Взглянув на стол, вспомнил. Книга радиограмм! Собирался взглянуть на свои донесения о сброшенных немцами магнитных минах. Полистал, вчитываясь в торопливые разномастные почерки радистов. Наконец нашел.