Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

Мошенский кивнул. Да, пожалуй…

— Товарищ командир! — обратился Бойченко к Мошенскому. — А может, не будем ждать, пока рельеф дна по картам сверят? Давайте я поговорю с хлопцами, мы поднырнем, проверим, глубина-то метров пять, не больше…

— Что вы, старшина! Что вы! — В голосе Мошенского прозвучало удивление и даже некоторая растерянность. — Какое может быть ныряние в такое холодное время года и в такую погоду?!

— Товарищ командир, да разве это холод?! Когда на торпедных служил, мы не такие души принимали! А эта погода — курорт! Почти лето. Разрешите?

Мошенский молчал. Конечно, соблазнительно — с бортов замерить глубину ручным лотом, а потом под днищем проверить дно и ровно сесть. Но ведь людям нырять в холодную воду!

Лейтенант Даньшин предложил:

— Давайте у доктора спросим, как с медицинской точки зрения…

Военфельдшер Борис Язвинский, или, как его между собою звали лейтенанты, «доктор Боря», находился как раз неподалеку, на палубе.

— Товарищ Язвинский! — позвал его Мошенский. — Поднимитесь на мостик.

Доктор выслушал Мошенского, подумал и уверенно ответил:

— Думаю, что можно, товарищ командир. Во всяком случае, ему, Бойченко. Он, насколько мне известно, старый морж.

Бойченко только и ждал этого:

— Так точно, доктор. Морж. В ледяной воде купался, а в этой как-нибудь…

— «Как-нибудь» не пойдет. Обтереться вазелином и кратковременно… Думаю, товарищ командир, двоих-троих здоровяков отберем, — подытожил Язвинский.

— Если только добровольцев… — согласился Мошенский.

Вскоре четверо добровольцев — Михаил Бойченко, Костя Румянцев, Иван Филатов, Алексей Рютин, раздевшись в рубке до трусов, усердно и весело растирались вазелином.

— Да зря эту пакость на себя мажем! — прогудел, растирая волосатую грудь, Иван Филатов. — Подумаешь, дело — нырнуть, дно ощупать… Не в прорубь же прыгаем…

— Ой, тише, доктор! Ой, ласкотно!

Леша Рютин, как мальчишка, вывернулся, выскользнул из быстрых рук Язвинского и стал растираться сам: боялся щекотки.

— Самое главное, Борис Казимирович, вы нам после «купания» по стопарику спиртика поднесите. Для согрева изнутри! — попросил Костя Румянцев.

Язвинский пообещал.

— Ну, о чем тогда речь! Пошли, хлопцы! — заторопился Румянцев.

Боцман и лейтенант Даньшин замерили глубину по обоим бортам. Она оказалась ровной, по пять метров. Мошенский, выслушав их доклад, задумался. Зачем посылать «ныряльщиков» — дно ровное и, наверное, чистое. Настойчивость самих «ныряльщиков» решила дело.

— Добро, — махнул рукой Мошенский. — Только, Бойченко, попрошу быть внимательнее. По два нырочка, не больше, и не заблудитесь под днищем: вода-то мутная…

— Не беспокойтесь, товарищ командир! — «Ныряльщики» зашлепали босиком по трапу. Впереди всех — невысокого росточка, шустрый Румянцев.

Обследовав грунт, «ныряльщики» сообщили, что под «Квадратом» дно сравнительно чистое и ровное. При этом Румянцев, пряча за спину порезанную о какую-то железку руку и стуча зубами от холода, заверял:

— Ровное, к-как паркет!

И Рютин уже не возражал и не вырывался, когда Язвинский растирал его полотенцем.

Командир плавбатареи был человеком непьющим. Более того, терпеть не мог ярых любителей горячительного. Но сейчас случай особый, доктор сказал: «Иначе заболеют… Очень замерзли».

— А горячий чай не годится?

— Годится. Только после спирта.

— Добро, доктор. Только аккуратно…

…Под руководством заводчан моряки открыли кингстоны подлежащих затоплению отсеков — нижних нежилых палуб, и «Квадрат» прочно сел на дно.

— Все, командир. Теперь вас в море не унесет. Порядок! — весело доложил Костя-воентехник.

— А вы чему, собственно, радуетесь? — строго спросил Мошенский.

— Радуюсь? — несколько растерялся Костя, но тут же нашелся: — Просто все сделали по науке. И еще маленькая формальность, товарищ старший лейтенант. — Костя протянул бумагу. — Подпишите акт.

Мошенский подписал. Костя козырнул, простился. Проследовал по трапу на катер. Теперь он почему-то был почти уверен, что судьба не сведет его больше с «Квадратом» и с его «цепким коршуном-командиром» — так окрестил про себя Костя старшего лейтенанта Мошенского.

Из-под низких облаков вынырнул и, прижимаясь к воде, шел на плавбатарею самолет.

— Самолет противника! Прямо по носу! — резко выкрикнул сигнальщик, и было видно, как дежурные расчеты носовых автоматических пушек завращали стволы, направили их навстречу самолету, готовые полоснуть огнем.

— Батарея! — прокричал своим расчетам лейтенант Даньшин, взметнул вверх руку и вдруг спокойным, будничным голосом произнес: — Наш самолет. Отставить!

Как разглядел, разобрал он? Ведь крикни резко то же самое слово «отставить», «отбой» — нервы людей были настолько собраны, напряжены, что, наверное, прежде чем смысл команды дошел бы до сознания, орудия дали бы долгую, точную очередь…

— Наш самолет, братцы!

— А издалека вроде был на немца похож…

«Да, здесь мы не соскучимся…» Мошенский проводил пролетевший правее «Квадрата» «ил», с отчетливо видимым теперь номером на фюзеляже и красной звездочкой на киле. Самолет пошел на посадку… «Надо срочно принять экзамен по знанию силуэтов наших самолетов от каждого сигнальщика, дальномерщика, комендора… А то собьем своего вместо немца».

На мостик поднялся радист Сергеев:

— Товарищ командир! Радиограмма из штаба.

В радиограмме сообщалось, что противник ведет атаки на город, пытаясь взять его штурмом. Новой постоянной задачей плавбатареи № 3 является защита Херсонесского аэродрома, наблюдение за воздухом и морем.

Мошенский подозвал комиссара. Ознакомил его с содержанием радиограммы, попросил довести до сведения всех плавбатарейцев, что немцы начали штурм города, а это значит, — предстояла горячая боевая работа.

— Лейтенант Хигер! Вызовите все боевые расчеты! Готовность один!..

«29.11.41 г. В 15.25 плавбатареей № 3 огнем из автоматов и пулеметов сбит самолет противника Ме-109. Самолет упал на сушу.

ВОСТОЧНЕЕ МЫСА ХЕРСОНЕС Коршуны рвутся к Севастополю

Накануне второго штурма Севастополя генерал Манштейн обратился к войскам с приказом, похожим на заклятие:

«Солдаты 11-й армии! Время выжидания прошло! Для того чтобы обеспечить успех последнего большого наступления в этом году, было необходимо предпринять все нужные приготовления. Это основательно проделано.

Я знаю, что могу положиться на мою пехоту, саперов и артиллеристов. Я также знаю, что все другие рода оружия, как и всегда, сделают все от них зависящее, чтобы проложить дорогу пехоте. Наша артиллерия стала сильнее и лучше. Наша авиация опять на месте. Вы в первой же атаке разобьете врага и продвинетесь глубоко вперед. Непоколебимая уверенность должна сопровождать нас в последнем сражении этого года. Севастополь падет!»

17 декабря 1941 года, при поддержке артиллерийских батарей, а также дивизионов орудий особой мощности — калибра 305 и 350 мм, на штурм ринулись тысячи солдат и офицеров противника — восемь пехотных дивизий. Их поддерживали с воздуха более двухсот боевых самолетов…

По расчетам гитлеровских генералов, начавшееся наступление через четыре дня должно было закончиться взятием Севастополя.

«Начальнику политуправления Черноморского дивизионному комиссару тов. Бондаренко.

…17 декабря сего года, в течение целого дня, противник пытался налетать на Херсонесский аэродром, который прикрывает своим огнем плавбатарея № 3 (командир — ст. лейтенант Мошенский С. Я., комиссар — ст. политрук Середа Н. С).

Утром, при попытке самолетов противника бомбить Херсонесский аэродром, плавбатарея № 3 вела усиленный огонь, что заставляло вражеские самолеты сворачивать с боевого курса и сбрасывать бомбы не по цели. После чего самолеты противника 5 раз производили налеты количеством по 3–4 бомбардировщика Ю-88. На батарею было сброшено 45 бомб. Прямых попаданий не было, бомбы разрывались вокруг батареи, осколками осыпая личный состав. Ранен один краснофлотец…

Повреждений мат. части не имеется. При отражении атак самолетов противника был сбит один Ю-88, который упал в море.

Личный состав в течение 12 часов стоял по боевой готовности. Отражая беспрерывные налеты, вел себя смело и мужественно. Выполнял свой долг перед Родиной.

Воздушный натиск окончился только с заходом солнца, однако какое-то время все еще не верилось, что вражеские летчики больше не прилетят, — люди по привычке крутили головой, осматривали в бинокль горизонт, не отходили от орудий и пулеметов.