Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

Воздушный натиск окончился только с заходом солнца, однако какое-то время все еще не верилось, что вражеские летчики больше не прилетят, — люди по привычке крутили головой, осматривали в бинокль горизонт, не отходили от орудий и пулеметов.

Прошли на бреющем два наших «ила». Следом за ними вернулись на аэродром четыре «яка».

Над палубой стойко держался кислый запах сгоревшего пороха, руки и лица людей были черны от дыма и газов…

Ощетинившаяся стволами, оберегаемая десятками зорких глаз, наблюдающих за воздухом, уставшая, но готовая ко всему, плавбатарея ждала очередного вражеского налета. Но с мостика прозвучало:

— Готовность два!

И теперь по одному внешнему виду командира и сигнальщиков, по их расслабленным позам, по спокойному говору стало ясно — обстановка разрядилась. Похоже, что немцы выдохлись.

Зенитчики возбужденно обсуждали подробности последнего воздушного налета: как здорово «загнали немца», как еще раз сработали «ножницы» — сходящиеся огневые трассы автоматических пушек и пулеметов…

В конце ноября вот так же сбили первый самолет, а теперь второй. Лейтенант Даньшин выглядел именинником.

— Сколько в нем команды сидело? — интересовался Дмитрий Сиволап. Он и Чумак были недавно переведены с юта на бак, на носовые автоматы, которые сегодня участвовали в «ножницах», разрезали огнем вражеский самолет.

— В «юнкерсе», что ли? Экипаж в нем, а не команда, — со знанием дела уточнил командир орудия Косенко.

— Четыре человека! — степенно ответил Иван Чумак.

«Человека»… Скажешь тоже. Четыре гада! — поправил его Николай Косенко.

— Хлопцы, вы только подумайте, вот этими своими руками мы отправили на морское дно четырех немцев! — Сиволап торжествующе обвел глазами товарищей. — А всего, с первым самолетом, пять фашистов. Арифметика! Это уже арифметика победы!

Зенитчики улыбались. Действительно здорово. Даже как-то не верилось, что в горящей кабине самолета только что ушли на дно морское четыре фашиста. Опытных, матерых…

Однако радость победы омрачили голоса:

— Мельников ранен… Лежит за дальномерным пунктом…

Поспешили к Мельникову. В кругу обступивших матросов над раненым уже хлопотали военфельдшер Язвинский и санитар Парамонов. Язвинский волновался: это был первый в его практике тяжелораненый, и сейчас от точных, грамотных действий, возможно, зависело, жить или не жить Мельникову.

— При пневмотораксе делается плотная повязка… Так… Лучше держите, Парамонов, под лопатки и руки вовремя убирайте…

Язвинский, точно на экзамене в военно-медицинском училище, пояснял вслух свои действия. А может, говорил он все впрок Парамонову: мало ли в какие переплеты придется попасть санитару? Парамонов, бледный, растерянный, ничего из сказанного не воспринимал и, едва окончилась перевязка, засуетился, не зная, обо что вытереть окровавленные руки…

Мельникова осторожно перенесли на сухое место, и Язвинский приказал краснофлотцам разойтись, дать раненому больше воздуха, а санитару Парамонову — смыть с палубы кровь. Алексей Рютин вызвался помочь:

— Сейчас, доктор, я в момент водички принесу!

— Всем разойтись по местам! — сурово скомандовал Даньшин.

Сквозь расступившийся круг подошел Мошенский. О чем-то негромко спросил Язвинского, наклонился к раненому:

— Потерпите, Мельников. Сейчас, с минуты на минуту, катер подойдет, отправим вас в госпиталь.

Мельников находился в том состоянии, когда человек внешне вроде бы все воспринимает и сознает — на деле же все окружающее видится ему как во сне, плывет, туманится, и дурманящая тошнота наваливается, стараясь опрокинуть явь…

Подошедший Середа сообщил, что катер уже идет к плавбатарее. Оглядевшись по сторонам, негромко сказал Мошенскому и Язвинскому:

— Борису Казимировичу надо пройти к орудию Лебедева. Там с Воронцовым что-то… Не в себе как будто…

Язвинский вопросительно взглянул на Мошенского. Тот кивнул: действуйте по своему усмотрению. Фельдшер, уходя, распорядился:

— Парамонов! Если что — кликните меня. Подготовьте на всякий случай камфору!

Возле орудия Лебедева слышались возбужденные голоса. Выделялся голос Алексея Воронцова:

— Почему не стреляем? Почему не стреляем, командир? Они уже летять… Я слышу, они летять… Держите снаряд, ребята!..

— Сядь, Леша, — успокаивал матроса Лебедев, — Улетели они. Все хорошо, и сегодня больше не прилетят. Сядь, успокойся. Выпей водички!

— Нет! — Воронцов выбил протянутую ему кружку, обезумевшие глаза его беспокойно, ищуще глядели на небо.

Язвинский положил ему на плечо руку:

— Краснофлотец Воронцов! Командир плавбатареи приказал вам прибыть на медпункт!

— Что? Доктор, смотрите, они не хотять стрелять. Я столько снарядов для них подготовил, а они…

— Дайте ключ! — потребовал Язвинский и выхватил из рук Воронцова ключ установки подрыва трубки. — Выполняйте приказ командира, идите со мной!

— Есть! — механически ответил Воронцов и пошел за военфельдшером.

Мельникова и Воронцова отправили в госпиталь.

Язвинский после удивлялся, как догадался он сказать Воронцову прибыть в санчасть по приказу командира плавбатареи. Никакие иные слова и просьбы на матроса не подействовали бы: возбужденная психика его реагировала только на боевые команды…

14 января 1942 года

Приказание.

«Старшему лейтенанту тов. Мошенскому.

Командир ОВРа приказал: усилить наблюдение за входом в Казачью и Камышовую бухты, т. к. возможны высадки диверсионных десантов противника.

В случае появления катеров и шхун противника уничтожать их огнем артиллерии и пулеметов.

Начальник штаба ОВРа капитан 2-го ранга Морозов. Командиру ОВРа контр-адмиралу тов. Фадееву Рапорт

Доношу, что 14 января 1942 г. плавбатарея с самого утра и до позднего вечера отражала налеты самолетов противника на аэродром.

В 10.24 по пеленгу 350° был обнаружен самолет противника Ю-88, шедший на бреющем полете на аэродром. По самолету был открыт интенсивный артогонь из всех огневых средств плавбатареи. Разрывы снарядов 76,2-мм калибра ложились непосредственно у передней части самолета, а снаряды 37-мм автоматов и пулеметов пронизывали самолет противника.

Самолет противника, беспорядочно сбросив бомбы, несколько раз пытался набрать высоту, но сильно дымил и шел все время на снижение. За 35-й батареей самолет упал в море.

В 13.21 был налет самолетов противника на аэродром в составе 8 Хе-111, причем два звена самолетов непосредственно атаковали плавбатарею, но, не выдержав интенсивного меткого огня, сбросили беспорядочно 24 бомбы крупного калибра в 100–200 метрах от плавбатареи.

У одного самолета первого звена от прямых попаданий из 37-мм автоматов в левой плоскости крыла пробито две большие дыры.

Повреждений материальной части и потерь в личном составе не имею.

Отличились:

В наблюдении — старшина 2-й статьи Бойченко, краснофлотцы Воскобойников и Скляров.

Автоматчики — старшина 1-й статьи Самохвалов, старшина 2-й статьи Абрамов, краснофлотцы Косенко и Рицкий.

За день израсходовано боезапаса: 76,2-мм калибра — 193 выстрела, 37-мм автоматов — 606 выстрелов, пулеметы ДШК — 456 выстрелов.

Старший лейтенант Мошенский. 14.1.42».

«ОНИ НАС ХОРОШО ЗНАЮТ…

«Родная! Только что получил твои три письма. Не могу передать тебе мою радость, вызванную рождением дочери! Как я счастлив!

…Ты должна вырастить ее достойной патриоткой нашей Родины. Она должна будет ненавидеть слово «фашисты» до глубины души. Это они, фашисты, виноваты, что и нашей дочери приходится с первых минут ощущать все варварство гитлеризма. Это они виноваты, что я не могу принять участие в воспитании дочурки. Как я их ненавижу! Я их, проклятых, уничтожаю. Постараюсь еще больше уничтожать, уничтожать так, чтобы вся оккупированная часть нашей Родины стала чиста от вшивой мерзости.

Я, кажется, фашистам задал много горя. Они нас хорошо знают и много раз пытались… (зачеркнуто военной цензурой. — Прим. авт.), но достигают только одного, что новые и новые чистокровные арийские собаки ныряют на дно Черного моря. Так будет и впредь. Мы их не просили приходить к нам с бомбами и разрушать наши дома, а непрошеных гостей вышибают.

У меня сегодня большой праздник. Я получил членский билет Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). И я теперь состою членом партии, в которой был Ленин. В скором времени, надеюсь, ты услышишь или узнаешь о наших делах, тем более когда приедешь домой. Узнаешь о нас легендарные слухи, которые нас смущают и в то же время радуют, радуют тем, что мы, оказывается, хорошо служим нашей любимой Родине.