Сачлы (Книга 1) - Сулейман Рагимов

— Слушай, не мешай работать, — попросил юноша сдавленным голосом.

Ему совсем не улыбалось, что посторонние могут застать его в любую минуту с этой толстухой.

— Буду, буду мешать! — жеманно взвизгнула Гюлейша. — Береги свое счастье, дурень!.. Поди, о кралечке мечтаешь, о Сачлы? Видела ее нагишом, в чем мать родила, — клянусь аллахом, плоска, суха, как эта доска. И все покашливает: "Кхе, кхе", словно паршивая коза, у которой першит в глотке.

— Я тебя побью, — ровным тоном обещал Аскер, — если не перестанешь говорить гадости о девушке целомудренной, как лилия!.. И вообще, входить посторонним в служебное помещение запрещено. Учти!

— Вероломный! — простонала Гюлейша. — Ради тебя я отказала Нейматуллаеву, а уж как он приставал, обещал прогнать бесплодную — яловую — Мелек Манзар-ханум… Лучше б шальная пуля пронзила мое сердце и я не видела б тебя, изменника!

— Уходи, уходи подобру-поздорову, — попросил парень, не переставая работать.

— А ты знаешь, что твоя Сачлы зачастила на квартиру Гашема Субханвердизаде? — злорадно шепнула Гюлейша. — Как ягненок на солончаки, вприпрыжку бежит каждый вечер к председателю.

Тель-Аскер удивлялся своей невозмутимости. Видимо, он так сильно полюбил Сачлы, так крепко поверил в ее чистую душу, что никакие сплетни не могли смутить его.

— Мен олюм, уходи, иначе прольется кровь!

В этот момент в окно сильно постучали.

Отогнув занавеску, Гюлейша выглянула и сердито плюнула: на крыльце стояла растрепанная, с зембилем в руке Баладжаева.

— Жена доктора! Пускать?

— Нет, ты уж сама выйди к ней на крыльцо, — грубо буркнул Аскер и даже не простился, не попросил заглянуть вечерком…

— Ай, гыз, я обошла весь свет в поисках тебя, — заныла Ханум Баладжаева. А оказывается, ты любезничаешь с этим кудрявым телефонистом!

Гюлейша молчала, в бессильной ярости кусая губы.

— Послушай, ай, гыз, у нашего доктора в ожидании тебя потемнело в глазах. Пойдем скорее, доктор кличет тебя, да и я тоже спешу.

"А чтоб тебе пусто было, жирная индейка!" — подумала Гюлейша.

Она заглянула в комнату, наградила Аскера многообещающей улыбкой и выпорхнула на крыльцо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Завхоз Али-Иса вдруг открыл, что его жизненный удел — быть садоводом. После ревизии, проведенной с таким блеском Худакеремом Мешиновым, Али-Иса изрядно порастряс кошелек и понял, что ему надо прослыть общественником. Потому он засучил рукава и с жаром принялся за работу, дабы выставить себя в выгодном свете, показать всему городу, что он и только он- первейший друг цветов, деревьев. Хотя в больнице был садовник, Али-Иса собственноручно поливал и арычным способом, и из лейки клумбы и плодовые деревья. Ему хотелось, чтобы жители городка, показывая приезжим густоветвистые деревья вдоль улиц, бульваров, цветы в палисадниках, говорили бы с благодарностью: "Не будь Али-Исы, все бы засохло!.." Словом, Али-Иса, возжаждал попасть в Джэннет-мэкан. (Джэннет-мэкан — рай (азерб.) — ред.)

Но, серьезно занявшись цветоводством и садоводством, Али-Иса сразу же налетел на неприятность. Дело в том, что перед квартирой доктора Баладжаева летом стоял очаг, а когда Ханум принималась за стряпню, то поднимался такой дым, что заволакивало черной пеленой весь сад.

— Что ни говорите, а приготовленное на керосинке кушанье отдает нефтью, говорила обычно Ханум Баладжаева, давая этим понять всем, и особенно завхозу, что она здесь является полновластной хозяйкой.

Вот и сегодня, вернувшись с Гюлейшой, докторша удобно расположилась у очага, вытащила из сумки продукты, начала стряпать и довгу и шорбу.

Если раньше Али-Иса терпел, отмалчивался, то теперь решил огрызнуться, по его наблюдениям, авторитет доктора Баладжаева сильно пошатнулся.

— Послушайте, уважаемая, до каких пор вы будете безбожно окуривать чадом и копотью деревья в саду и губить зеленые насаждения? — грубо спросил завхоз. Нельзя так поступать, джаным, совесть надо иметь!..

Ханум была поражена такой отвагой Али-Исы: ведь это он сам весною выбрал место для очага, сам ставил черную закопченную трубу! Что же произошло?

— Что с тобой, ай, Али-Иса?

— Пора понять, повторяю — пора понять!.. — распетушился щупленький завхоз. — Каждый год вы безнаказанно портите деревья, а ведь на зеленые насаждения рабоче-крестьянская власть тратит уйму денег!.. Сад — казенное имущество!

Гюлейша заступилась за докторшу:

— Послушай, или кровь застлала тебе очи, ай, киши? Но Али-Иса прекрасно знал, когда нужно отступать, а когда наступать.

— Пусть весь свет перевернется, а портить зеленые насаждения не позволю! Сотни раз вам говорил по-хорошему, а ныне заявляю громогласно, при всем честном народе! — закричал он, топнув ногой.

Забыв о стряпне, докторша побежала в дом.

— Ты слышишь, слышишь? — подступая к изголовью, спросила она стонущего доктора. — Али-Иса вовсе зазнался!.. Хватается за нашу печь, кричит на всю улицу, что, мол, нельзя дымом портить зеленые насаждения, они принадлежат государству… Я позову его, нахала, сюда, — укажи ему стойло!

— Не зови! — вяло попросил Баладжаев.

— Но, киши, ведь он на глазах всего города распоряжается моим очагом! Будто настоящий хозяин!

— Ломай очаг, никому он не нужен, — разрешил доктор. Ханум в полном возмущении хлопнула руками по своим крутым бедрам, пронзительно закричала:

— Вот тебе и глава семейства!.. Вот тебе и главный врач! Заведующий здравотделом!

Баладжаев устало закрыл глаза, ничего не ответил.

Взглянув на его измученное, с заострившимся носом лицо, Ханум выбежала из комнаты, — она еще не собиралась сдаваться на милость победителя.

А у очага хитрый Али-Иса решил перетянуть на свою сторону Гюлейшу.

— Почему ты молчишь? Почему миришься со своеволием Баладжаевых? Разве для этого тебя прислала сюда советская власть?

Гюлейша призадумалась, ей вспомнились слова Субханвер-дизаде о том, что необходимо выдвигать местные кадры. Вот она, Гюлейша, и является местным кадром.

— Будь эти деревья их собственностью, так они, конечно, поступали бы по-иному, — заметила она вполголоса.

В эту минуту на крыльце появилась заплаканная Ханум.

— Ох, этот Али-Иса, он буквально влюблен в деревья, готов отдать за них в любое время душу! — тотчас обронила Гюлейша, чтобы и докторша не была в претензии.

— Послушай, ай, гыз, скажи ему, чтобы занялся своим делом, — обратилась Ханум к Гюлейше.

Окинув злорадным взором толпившихся за забором слушателей, Али-Иса громко обрушился на Ханум:

— Разве советская власть прислала сюда местный кадр вашей домработницей? У нее своя специальность, свои медицинские обязанности! Она — советская гражданка! — плавно сказал он. — А если я еще раз допущу, чтобы ваша печка губила зеленые насаждения, то не буду сыном своего отца, ныне покойного Алибабы, а стану сыном пса, скулящего под забором!.. Запомните это, Ханум-баджи!

В комнате, у кровати немощного Баладжаева, увертливая Гюлейша завела новую песню:

— Нет, ради самого аллаха, полюбуйтесь, как зазнался этот пройдоха Али-Иса!.. Тут рядом тяжело страдает такой большой человек, как доктор, а он бесстыдно и нахально поднимает под окнами шум и гам!

Полные сердечного сочувствия слова Гюлейши словно пробудили Баладжаева от забытья: он открыл глаза.

— Ах, доктор, ах, да будет далека от вас всякая беда! — еще жалостливее воскликнула Гюлейша. — Не обращайте внимания на завхоза. Пусть провалится в преисподнюю со всеми родственниками!

Баладжаев тяжело вздохнул.

— Принеси из моего кабинета книгу приказов, ну, желтенькую, да ты знаешь!..

— Конечно, знаю.

Гюлейша вернулась через несколько минут, подала доктору Нигу. Из соседней комнаты выглянула сгоравшая от любопытства Ханум, но Баладжаев строго цыкнул на нее — уходи, дескать, не твое дело…

Он перелистал книгу, перечел им же в свое время написанные громоподобные приказы:

"… Глазного врача Ивана Сергеевича Маркова от работы освободить, о недостойном его поведении сообщить в Народный комиссариат здравоохранения.

… Ввиду отказа врача Гидаята Гасанзаде открыть в горном ауле хирургический кабинет и явного нежелания тем самым обслуживать трудящихся, освободить Гасанзаде Гидаята от работы, о недостойном его поведении довести до сведения Народного комиссариата здравоохранения.

… За полный развал работы и за систематический отказ выезжать в горные аулы для оказания медицинской помощи трудящимся врача-гинеколога Мелек-ханум Багбанлы отстранить от занимаемой должности, о недостойном ее поведении сообщить Народному комиссариату здравоохранения".

Ужас объял трусливую душонку Баладжаева. Неужто придется отвечать за эти увольнения? Конечно, все приказы были сочинены под диктовку Субханвердизаде, но ведь этот людоед отопрется, обязательно отопрется.