Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов (СИ) - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

– Старый плут, да вы выиграли!

Граф сгрёб «банк» к куче своих фишек, роль которых играли жёсткие чешуйки неизвестных фон Цеппелину существ. На противоположном краю стола не было ни одной чешуйки.

– Как вы это делаете? Краплёные карты я распознал бы сразу! Шли с двумя парами, не испугавшись моей ставки?!

Граф достал платок и протёр лицо. Его нервировало худое бесшёрстное создание, свернувшееся калачиком на коленях. Словно почувствовав это, кот поднял мордочку и зашипел.

Граф натянуто улыбнулся.

«Я выиграл», – подумал он, и тут же его одолела прекрасная слабость. Даже сфинкс вдруг показался милым и пушистым.

– Как, граф? Неужели мой блеф был столь явен?

Фон Цеппелин устало пожал плечами.

– Для меня – да. Я готовился к этой игре, Князь. Последние пять лет. Начал, когда ещё и не знал, что снова осмелюсь спуститься сюда. Игорные клубы Германии и Великобритании стали моим домом. И я учился.

– Читать блеф?

– Читать игроков. Изучал психологию покера. Систематизировал жесты и другие подсказки, способные помочь.

– Я восхищён, граф. Можно услышать хотя бы некоторые? Хочу понять свои просчёты!

– Почему нет? Когда вы смотрели на карты и мгновенно делали ставку, я знал, что вы вряд ли блефуете. А когда пристально глядели в свои карты – делал вывод о слабости вашей комбинации.

– Поразительно! Видимо, я мало внимания уделял этой игре, но теперь наверстаю упущенное. Чувствую, покер станет моим наркотиком. Ха! Ещё, граф, ещё?

– Можно с большой вероятностью говорить о блефе, если игрок стремится как можно быстрее вскрыть карты. Так и случилось при последней раздаче.

– А ведь вы правы!

– Яростная или размашистая ставка обычно означает слабую карту. А мягкая – сильную. Следует остерегаться звуков, отражающих печаль. За ними чаще всего стоит сильная «рука». При отсутствии контраргументов, отвечайте на ставку любого игрока, прикрывающего рот рукой. Подлинная улыбка означает истинно сильную «руку», фальшивая улыбка означает блеф. Каждый жест относится к определённой категории, главное его распознать и применить лучшую стратегию. Действовать соответствующе. Пасовать, увеличивать ставку или осторожно подтверждать.

– Хотите сказать, что всё так просто?

– Нет. Чёткой тактики нет, ведь существует лишь малое количество крайне сильных и крайне слабых «рук». Большинство ваших решений будут сделаны по прихоти. И в последний момент. Но умение читать жесты поможет вам получать постоянную прибыль.

– Вот как…

В иссиня-чёрных зрачках отчётливо плясали хвостики пламени. Князь ослабил узел галстука, встал и пошёл к рабочему столу у зашторенной стенной ниши. Граф выпил рюмку, простоявшую полной большую часть игры.

Снова разболелась голова, пожаловались кости. Кажется, поднялась температура.

Хлопнул ящик. Зашуршали бумаги.

– Ещё один вопрос, граф, – сказал хозяин кабинета, протягивая договор на душу Фердинанда Адольфа Хайнриха Августа, графа фон Цеппелина. Граф поспешно спрятал листок. – Ваши мотивы? Вы хотели вернуть душу из-за банального страха, чувствуя приближающуюся смерть?

Граф, в третий раз за время, проведённое под землёй, улыбнулся. Он покачал головой, аккуратно положил кота на ковёр, наклонился через стол и прошептал ответ.

Проигравший подался вперёд и внимательно выслушал.

– Очень глупо, граф, – сказал мужчина в чёрном спустя несколько секунд. – Ха! В вашем-то возрасте! И такие глупости!

Граф не обиделся. Его седые усы словно светились.

– Только глупости и позволяют мне забыть о годах. Делают меня молодым.

– Что ж. Было приятно сыграть с вами. И проиграть. Не смею больше задерживать.

Граф фон Цеппелин попрощался и проворно оказался за дверью. Обитая кожей, без табличек, без ручки. Дверь закрылась сама по себе.

Шаги отозвались глухим эхом, всполошили летучих вампиров.

Перед ним возникла лестница.

– Я у тебя выиграю, – произнёс граф, глядя на поднимающиеся в сумрак ступени. – Вот увидишь. Шестьсот шестьдесят шесть раз.

Когда граф фон Цеппелин выбрался на поверхность, первым, что он услышал, было пыхтение паромобиля. Он обогнул насыпь, проковылял через полуразрушенные ворота и махнул водителю.

Тот поспешил помочь хозяину: дойти и забраться в салон.

Внутри «Horch» граф почувствовал себя лучше.

– Домой, – приказал он и закрыл глаза.

Всю дорогу он думал о Аделинде.

В Берлин въехали вечером. Опережая закат.

– Ах, моя любовь, это так романтично! Снова подарок?

Аделинда сидела на кровати. Прозрачный балдахин нависал над ней, будто крона диковинного дерева. Молодая и влекущая. Такая свежая и такая воздушная. Все те Любови, что были и что так и не случились в жизни графа, казались сейчас опавшей листвой, которую замёл снег. Он разрубил гордиев узел былых страстей и привязанностей, даже любовь к небу, чтобы посвятить себя этому существу, всецело, упоительно.

В агрессивном закатном солнце его Любовь, его девочка выглядела загадочным цветком, тянущимся в красные отсветы. Она подняла к нему свои тонкие руки. Хрупкий двадцатилетний ребёнок с глубокими холодноватыми глазами. Он влюбился в эти глаза. Да, сначала именно в них. Он хотел, чтобы они улыбались, хотел растопить несвойственный юности холод…

Глупый старик. Обретший на пути к восьмому десятку лет свою настоящую любовь. Счастливый старик.

Граф протянул Аделинде пожелтевший лист бумаги.

– Что это, милый?

– Я дарил тебе всё, что можно представить, всё, что можно купить. Все эти два чудесных года. Но я не мог подарить тебе самого главного – себя, без остатка.

– Это… – глаза девушки побежали по строчкам. Ресницы дрожали.

– Моя душа, – сказал граф. – Теперь она принадлежит тебе.

И её глаза улыбнулись. Это стоило любого путешествия.

Любого.

Даже в преисподнюю.

На всех стенах – кроме занятой от пола до потолка книгами – горели свечи. Пахло табачным листом и сырым камнем.

Хозяин кабинета спрятал договор на душу графа фон Цеппелина в стол.

– Отлично, Аделинда или как там тебя на этот раз зовут, наш контракт продлён. Итак, ещё тридцать лет молодости, моя дорогая. Итого – почти сто лет с тонкой талией, – мужчина хрипло рассмеялся. – Какое-никакое бессмертие. О котором Фердинанд позабыл похлопотать. – Вельзевул бросил взгляд на собрание трудов философов. – Как знать, может, он был прав. Накину ещё пять лет, если выполнишь одну мою просьбу.

– Какую? – Старуха с молодым телом и почти столетней душой, которая, впрочем, давно ей не принадлежала, боязливо подняла глаза.

«Глупость, – подумал Вельзевул, отыскивая сочинения Гегеля. – Есть глупость от знания и упрямства, а есть глупость от бездны невежества, нежелания познавать… и есть глупость сердца».

– Проведи их с графом. Was ist das Leben ohne Liebesglanz[6]? Скрась старику последние годы жизни…

Настоящая любовь Большого Вилли

(рассказ-интервью)

«Человек сошёл с ума»

(Резолюция австрийского военного министерства, наложенная на проект колёсно-гусеничной бронированной машины, представленный в 1913 году оберлейтенантом Гюнтером Бурштыном).

Вступление

Почему именно танки?

Так незатейливо звучал вопрос после выхода хронокартины «Настоящая любовь Большого Вилли», приуроченной к 150-летию начала Первой мировой войны. Почему неуклюжие боевые машины стали героями третьего фильма культового (не побоюсь подобного заявления) режиссёра Максима Тихомирова? Почему не Царь-танк инженера Лебеденко, ломавший на испытаниях берёзы, или не монстры металлургического комбината «Круппа»?

На этот вопрос я бы мог ответить и до встречи с Тихомировым, до бесчисленных интервью с виртуозом темпорального кинематографа, выдержки которых вошли в этот рассказ. Ответ таков: