Свечная башня - Татьяна Владимировна Корсакова

Весь остаток ночи до самого рассвета Мирославе снились кошмары. Или это были воспоминания? Те самые, из кладовки с ментальным хламом?

– …Мне нравится, когда ты боишься, мелкая! – Славик, не нынешний, а тринадцатилетней давности, нависает над ней, разглядывает, задумчиво накручивает на палец прядь ее волос. – Ну, скажи, что тебе тоже нравится, что ты специально стараешься попасться мне на глаза.

Она не специально! Да, она боится! Она до такой степени боится, что готова обходить его десятой дорогой. Но у нее нет десяти дорог. У нее есть только две: короткая по дну оврага и длинная кружная. Две дороги – две беды. Потому что Славика с дружками можно встретить на любой из них. На короткой – пешего, на длинной – на велике. И от велика еще попробуй убеги. Получается, что короткая дорога – меньшее зло…

– Ну, что ты молчишь, мелкая?

Он больше не накручивает ее волосы на палец, он тянет – сильно и зло, специально, чтобы сделать ей больно, специально, чтобы она заплакала. Она заплачет, а он будет смеяться. Он и его дружки. А потом ее толкнут на землю, чтобы она упала лицом в прелые прошлогодние листья. Она упадет, непременно выпачкает одежду, порвет колготки и оцарапается. И снова придется врать бабуле, что она нечаянно, просто из-за врожденной неловкости. Но бабуля уже начинает что-то подозревать, смотрит на Мирославу очень внимательно поверх спущенных на кончик носа очков.

– Мира, у тебя точно все хорошо?

– Бабулечка, прости. Я нечаянно.

Врать бабушке плохо, но еще хуже заставлять ее волноваться. У бабушки больное сердце, Мирослава знает это наверняка, потому что подслушала ее разговор с доктором. Доктор сказал – никаких волнений! И Мирослава изо всех сил старается бабушку не волновать. Она тренируется бегать. Да, она ловкая и шустрая. Она умеет быстро бегать, а скоро будет бегать еще быстрее, чтобы никто-никто ее не догнал. Даже на велике. Но пока приходится молчать и терпеть. Единственное, чему она уже научилась – это сдерживать слезы. Славика это злит, а когда он злится, то становится еще страшнее, еще опаснее. Но Мирослава все равно считает это своей маленькой победой.

Наверное, было бы проще сказать бабуле, что она не будет ходить в этот чертов лагерь, но говорить о таком нельзя. Бабуля всю зиму и всю весну мечтала о том, чтобы Мирослава попала в летний лагерь для одаренных детей. Бабуля считала Мирославу одаренной.

В лагерь привозили детей из Чернокаменска и даже из Перми. Одаренных ли? Мирославе было сложно судить. Все ее силы тем летом уходили на то, чтобы выжить. Тем летом она научилась хорошо прятаться и быстро бегать. Тем летом у нее появились заклятые враги, несколько друзей и ни одной подруги. Такой уж у нее был сложный характер.

– Почему ты не кричишь, мелкая? – Славик, еще молодой, еще не умеющий себя сдерживать, смотрит на нее сверху вниз. – Я сказал – кричи! Ори во все горло!

Он замахивается, бьет Мирославу по щеке, и она кричит. Кричит и открывает глаза…

– Почему ты кричишь, мелкая? – Славик, уже взрослый, уже почти научившийся себя сдерживать, смотрел на нее сверху вниз. – Ты так орала и не хотела просыпаться, что пришлось тебя ударить.

Он и в самом деле ее ударил. И во сне, и наяву.

– Кошмар? – Славик поцеловал ее в щеку, пылающую после оплеухи. – Тебе больно, зая?

– Мне не больно.

За свою нынешнюю взрослую жизнь Мирослава научилась быстро переходить от сна к бодрствованию. Почти так же быстро, как убегать от врагов. Еще бы научиться понимать, где сны, а где воспоминания. Как далеко на самом деле зашел Славик из сна? Как сильно она его боялась в детстве? В том, что она его ненавидела, у Мирославы не было никаких сомнений. Это чувство жило и крепло в ней все эти годы. Но она не помнила достоверно, за что именно она его так сильно ненавидела. За то, что пугал, дергал за волосы и издевался? Они были детьми. Она мелкой, он на четыре года старше. Дети по природе своей бывают жестоки, а потом перерастают, становятся нормальными людьми. Ну, почти нормальными. Вот Славик научился контролировать своих демонов, не делал ничего такого, за что его можно было бы так сильно ненавидеть, а она все равно ненавидела. Ненавидела до такой степени, что терпела вот это все…

У Мирославы был план. Она шла к нему медленно, но верно. Ехала на своем воображаемом танке, мечтая когда-нибудь услышать, как хрустят под его гусеницами кости Славика. Может быть, только Славика. А может и Всеволода Мстиславовича. Она пока не решила, не собрала достаточно доказательств его вины, но отчего-то была уверена, что он тоже виновен. И тот факт, что он с самого начала пекся о ее будущем, казался Мирославе лишним доказательством его вины. Горисветов старший был не из тех людей, которые творят добро просто так. Это она знала точно, выяснила доподлинно за годы знакомства. Но по отношению к ней он добро творил, и это было пугающе странным. Мирославе виделись две причины. Первая – она зачем-то была нужна Горисветову. Вторая – он чего-то боялся и поэтому предпочитал держать ее в поле своего зрения.

Первая причина была хотя бы понятна. Мирослава оказалась весьма полезной инвестицией. Она была умна, смекалиста, легко сходилась с нужными людьми и так же легко умела добиваться желаемого для себя и для босса. Она была настолько удобной и полезной, что Всеволод Мстиславович даже благословил их со Славиком связь. Может быть, надеялся, что Мирослава сумеет обуздать демонов его единственного сына?

Вторая причина была туманнее, но от этого не казалась Мирославе менее вероятной. И с каждым прожитым днем она все сильнее утверждалась в своих подозрениях. Она точно знала стартовую точку всех своих прошлых и нынешних проблем.

Стартовая точка для нее ознаменовалась смертью. Мирослава умерла, но ее вернули. Возвращали долго, с отчаянной и яростной настойчивостью, стоившей ей нескольких сломанных ребер. Вернули, выдернули из мира теней в мир света, но, кажется, она все равно прихватила с собой клочок тьмы. Это было что-то страшное, не позволявшее Мирославе спать. И вот тогда в ее жизнь уверенной походкой вошли мозгоправы!

Первый был тот самый бабушкин знакомый психиатр. К нему Мирославу пару раз в месяц возил дядя Митя. Психиатр был по-своему хорош, но до конца не понимал глубины Мирославиной травмы. И тогда подключился Всеволод Мстиславович. Это ведь он познакомил Мирославу с модным