Свечная башня - Татьяна Владимировна Корсакова

– Я его не видела. – Мирослава натянула халатик на плечо, едва справившись с желанием потереть кожу в месте его ядовитого поцелуя. – Все знают, что я его не видела.

– Ты видела, зая. – Славик покачал головой. – Видела, а потом забыла. Амнезия после пережитого стресса или в результате клинической смерти.

– Ну вот! – Она усмехнулась. – Я все забыла.

– А вдруг ты просто всех в этом убедила?

– Зачем? – На сей раз ее изумление было неподдельным. – Зачем мне это, Славик?

– Ну, мало ли зачем! – Он пожал плечами, убрал наконец руку. – Просто, чтобы они от тебя отстали.

– Кто – они?

– Да все! Менты, врачи, твоя бабка, мой батя. Они же все чего-то от тебя хотели, каких-то показаний, каких-то фотороботов. Я точно помню, мелкая, как они просили, чтобы ты его нарисовала.

– Кого? – По волосам побежали искры. Мирослава чувствовала их легкое покусывание.

– Душегуба. Он душил тебя руками. Значит, ты точно видела его лицо. Ты же классно рисовала, мелкая! Я помню, как ты рисовала. Мой батя потому и взял тебя в школу.

– В лагерь, – поправила Мирослава механически. – Тогда это был летний лагерь для одаренных детей.

– Да какая разница?! – Отмахнулся Славик. – Школа! Лагерь! Суть от этого не меняется.

А ведь действительно не меняется. В голове у Мирославы что-то щелкнуло, словно бы все электрические разряды разом. Названия разные, но суть одна. Горисветово всегда было связано с детьми. Не с обычными детьми, а с особенными. АЛёшенька так вчера и сказал, что все они были особенные. Он, кажется, тоже… Какой талант был у АЛёшеньки? Что-то связанное со спортом. Не теннис, нет. В те времена про теннис в этих краях еще слыхом не слыхивали. Тогда что?

…Ветер рвался в лицо, сбивая дыхание. Мирослава бежала, стараясь контролировать это самое дыхание, стараясь не выпускать из виду обтянутую белой футболкой широкую спину АЛёшеньки. Футболка была вся мокрая от пота, а АЛёшенька тогда был просто Лёхой.

– Догоняй, Мирослава! – Он обернулся, махнул рукой. Его дыхание было ровным, а улыбка веселой. Он точно знал, как правильно звучит ее имя. – Не отставай! Так ты никогда не научишься бегать!

Она уперлась обеими руками в столешницу, медленно, по-стариковски встала.

– Ты в порядке? – спросил Славик.

– Голова закружилась. – Мирослава попятилась от стола. – Сейчас воды глотну…

Он не встал следом, не попытался ей помочь. Он наблюдал и наслаждался увиденным. Тигрица забилась в дальний угол своей клетки. Он ее туда загнал без кнута, одними лишь правильно подобранными словами.

А тигрица пила воду жадными глотками и освобождала место на стеллаже своей памяти для нового воспоминания. В этом воспоминании АЛёшенька был Лёхой, бегал быстрее ветра и был нормальным. Пусть не семи пядей во лбу, но нормальным! А теперь он АЛёшенька, теперь он не бегает просто ради удовольствия, а патрулирует периметр. Как робот. Как заводной солдатик…

– Ты как? – спросил Славик.

– Уже лучше. – Мирослава отставила стакан, но к столу возвращаться не стала, отошла к окну. – Минутная слабость.

– Не мудрено. – Он понимающе кивнул. – Хорошего мало. Так почему ты отказалась рисовать его портрет?

– Потому что я его не помню. – Ее голос все еще звучал растерянно, но не потому, что она испугалась маньяка, а потому, что начала не только вспоминать, но и понимать.

Когда-то давным-давно она рисовала как Василиса. Нет, она рисовала лучше Василисы! Она была не просто талантливой, она была гениальной. Но то страшное лето едва не отняло у нее жизнь и точно отняло талант. Она была особенной, но в одночасье стала обыкновенной. АЛёшенька тоже был особенный, он бегал, как олимпийский чемпион. Он бы и стал олимпийским чемпионом, если бы у него тоже не отняли талант… А с талантом еще и разум… АЛёшенька был нормальным!

– Славик, – сказала она, глядя в туман за окном.

– Что, зая? – Он получил то, что хотел, насытился ее страхом и расслабился.

– Ты помнишь АЛёшеньку?

– Этого деревенского дебила? Не понимаю, почему ты про него вспомнила.

– Он не был дебилом. – Мирослава покачала головой. – Он был нормальным. Он так классно бегал. Он меня… – Она прикусила язык, чтобы не проболтаться, что именно Лёха учил ее бегать.

– Не важно. – Славик не заметил этой заминки. – Может, и не был, но сейчас он стопроцентный конченый дебил. Я видел его в конце лета – жалкое зрелище. Кстати, это была твоя идея – дать ему работу в Горисветово? Или папенька постарался?

– Моя.

На самом деле, это дядя Митя попросил ее взять на работу АЛёшеньку. Он попросил, а ей тогда было все равно, и она согласилась.

– Не справляется с работой? – Славик откинулся на спинку стула. – Ну так вышвырни его к чертовой матери. Такого добра в деревне навалом.

Он говорил об АЛёшеньке не как о человеке, а как о вещи, бесполезном барахле. Мирослава поморщилась. Но оставалось еще кое-что. Кое-что, что она хотела и могла выяснить у Славика.

– Я на днях видела Галю Свиридову. Представляешь?! – Получилось легко, словно бы мимоходом. – Только теперь она не Галя, а Гала.

– Галю? – Славик нахмурился, потер подбородок, словно бы вспоминая, о ком она. Или в самом деле не мог вспомнить?

– Она тоже была с нами в лагере. Она еще писала стихи. Помнишь?

В этот момент Мирослава и сама вспомнила. Гала Свиридова писала стихи. Хорошие ли, плохие ли, не в том они были возрасте, чтобы оценить это в должной мере. Но, наверное, потому она и попала тем летом в лагерь, из-за своего поэтического дара. Или просто по блату? Сейчас Мирославе казалось, что тогда, тринадцать лет назад, в Горисветово все было устроено точно так же, как и сейчас. Основные плюшки – для своих и нужных и небольшая квота – для деревенских и бесполезных. Такие ли они были талантливые? Возможно. Но всего одно лето не превратило бы их талант в гениальность. Но всего одно лето не принесло бы дивидендов никому из них. Наверное, у Всеволода Мстиславовича тогда еще не было связей ни в Минкульте, ни в Минобре. Или были, просто она об этом не знает?

Плохо, что память подводит. Плохо, что помнит она все обрывочно и совсем не детально. Последствия клинической смерти и длительной гипоксии мозга. Что тут удивительного?! У нее забрали воспоминания, но оставили чувства. Вот она точно знает, что любит дядю Митю, терпеть не может Галу, раздражается от вида Валика