Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

племен практически со всей Южной Африки. Помню, как однажды мне довелось общаться с регентом Басутоленда (сейчас – Лесото) Мантсебо Мошвешве. Ее сопровождали два вождя, оба знали отца Сабаты, Джонгилизве. Я спросил их о Джонгилизве, и в течение ближайшего часа, пока они рассказывали красочные истории о его ранних годах, мне казалось, что я вновь вернулся в страну своего детства.

Регент Мантсебо обратила на меня особое внимание и в какой-то момент попыталась общаться непосредственно со мной, но говорила она на сесото, языке, на котором я знал лишь отдельные слова. Сесото – это язык народов сото и тсвана, значительная часть которых проживает в провинциях Трансвааль и Оранжевое Свободное государство. Поняв, что я не понимаю ее, она посмотрела на меня с недоумением, а затем сказала по-английски: «Как же ты станешь хорошим адвокатом или достойным лидером, если не можешь говорить на языке своего народа?» У меня не нашлось ответа. Этот вопрос смутил и отрезвил меня. Он заставил меня осознать ограниченность моего мировоззрения, тот факт, что я пока еще не был готов к задаче служения своему народу. Я бессознательно поддался влиянию межэтнических различий, которое намеренно провоцировало правительство белых людей, и не знал, как общаться со своими родными и близкими. Без знания языка невозможно разговаривать с представителями разных народов и национальностей и понимать их, невозможно разделить их надежды и чаяния, понять их историю, оценить их поэзию или насладиться их песнями. Я вновь осознал, что все мы, африканцы, не были разными народами с разными языками. Мы были одним народом с разными языками.

Менее чем через шесть месяцев после визита отца в Йоханнесбург, зимой 1942 года, мы с Джастисом узнали о его смерти. Когда я видел его в последний раз, он показался мне очень усталым, и его кончина не стала для меня большой неожиданностью. Мы прочитали об этом в газете, потому что телеграмма, отправленная Джастису, потерялась. Мы поспешили в Транскей, но смогли прибыть туда лишь на следующий день после похорон регента.

Хотя я искренне расстроился из-за того, что пропустил похороны регента, в душе я был рад, что помирился с ним перед его смертью. Тем не менее меня терзало чувство вины. Я всегда, даже когда сбежал из дома регента, был уверен в том, что он никогда не оставит меня, даже если меня бросят все мои друзья и рухнут все мои планы и надежды. И все же я покинул его. Я задавался вопросом, не могло ли мое бегство ускорить его смерть.

Кончина регента означала уход просвещенного человека, относившегося ко всем с большим терпением. Он смог достичь цели, к которой всегда стремились все великие лидеры: он сохранил единство своего народа. Либералы и консерваторы, традиционалисты и реформаторы, чиновники из числа белых воротничков и шахтеры как представители синих воротничков – все оставались верны ему не потому, что им приходилось всегда соглашаться с ним, а потому, что регент всегда прислушивался к различным мнениям и уважал их.

После похорон я провел в Мэкезвени почти неделю, и это было время воспоминаний и повторных открытий. Ничто не может сравниться с тем чувством, которое вы испытываете, вернувшись на прежнее место, сохранившееся неизменным, и обнаружив, как вы сами изменились. Замечательное Место ничем не отличалось от резиденции вождя того времени, когда я там вырос. Однако я понял, что мое собственное мировоззрение и мировосприятие изменились. Меня больше не привлекала карьера на государственной службе или работа переводчиком в Департаменте по делам коренных народов. Я больше не видел свою судьбу связанной с Тембулендом и Транскеем. Окружающие даже заметили, что мой язык коса теперь уже не такой чистый, что в нем чувствуется влияние языка зулу, одного из доминирующих языков в Йоханнесбурге. Моя жизнь в мегаполисе, общение с такими людьми, как Гаур Радебе, мой опыт работы в юридической компании радикально изменили мои убеждения. Я вспоминал того юношу, который покинул Мэкезвени, и понимал, насколько он был наивным, замкнутым, ограниченным. Я надеялся и верил, что теперь вижу вещи такими, какие они есть на самом деле. Это, конечно, было иллюзией.

Я все еще чувствовал внутренний конфликт между моим разумом и сердцем. Мое сердце говорило мне, что я был сыном тембу, что меня воспитали и отправили учиться, чтобы я мог сыграть особую роль в укреплении власти вождя племени. Разве у меня не было никаких обязательств перед мертвыми? Перед моим отцом, который отдал меня на попечение регента? Перед самим регентом, который заботился обо мне как отец? Однако мой разум твердил мне, что каждый человек имеет право планировать свое будущее так, как сам захочет, и выбирать свой путь в жизни. Разве мне не было позволено сделать в жизни свой собственный выбор?

Обстоятельства Джастиса были совсем другими, отличными от моих, и после смерти регента на него были возложены новые важные обязанности. Он должен был сменить регента на посту вождя, поэтому решил остаться в Мэкезвени и вступить в свои права по рождению. Мне же пришлось вернуться в Йоханнесбург, и я даже не мог остаться в Мэкезвени, чтобы присутствовать на его введении в должность. В моем языке есть поговорка: «Я пересек знаменитые реки». Это означает, что человек проделал большой жизненный путь, что у него большой жизненный опыт, что он приобрел некоторую мудрость. Я размышлял об этом, возвращаясь один в Йоханнесбург. С 1934 года я пересек много важных рек на своей земле: Мбаше и Грейт-Кей по пути в Хилдтаун, а также Оранжевую реку и реку Ваал по пути в Йоханнесбург. Но мне еще предстояло пересечь много знаменитых и важных рек.

В конце 1942 года я сдал выпускной экзамен на степень бакалавра гуманитарных наук. Теперь я достиг звания, которое когда-то считал таким высоким. Я гордился тем, что получил эту степень, однако наряду с этим отдавал себе отчет в том, что она сама по себе не являлась ни талисманом, ни пропуском к легкому успеху.

В своей юридической компании я, к немалому раздражению мистера Сидельского, сблизился с Гауром. Как утверждал Гаур, образование имеет важное значение для прогресса нашего народа, однако ни один народ или нация никогда не получали свободы благодаря одному только образованию. «Образование – это, безусловно, очень хорошо, – говорил Гаур. – Но, если мы будем зависеть только от образования, мы будем ждать нашей свободы тысячу лет. Ведь мы бедны, у нас мало учителей и еще меньше школ. У нас нет сил даже для самообразования».

Гаур верил в поиск решений, а не в пустые теории и разглагольствования. Для африканцев, утверждал