Точка бифуркации - Владимир Дрыжак

- У меня есть друг, и он сказал, что можно все разыграть, но детей обмануть нельзя. У Мариши только один отец. И я понял, что она считает отцом тебя.

- Та-ак, - Сомов поджал губы. - Понятно. Вот как, значит... Мне это в голову не приходило. Х-ха.., но в суд родительскую любовь не предъявишь.

- Вот тут ты ошибаешься. Да и не в суде дело.

- В чем же?

- В том, чтобы иметь внутреннюю уверенность, что ты на верном пути. Когда ищешь решение, важно знать, что оно существует.

- Понятно. Если знаешь ответ, то решение легко подогнать под него.

- Вот что-то в этом роде... Скажи, а со Свеаборгом у вас...

Сомов резко выпрямился в кресле.

- Что? Что-нибудь случилось? Говори!

Я вздрогнул от этого крика и поразился перемене в настроении Сомова.

- Видишь ли, нет полной информации, но...

- Какой информации?! Говори - я имею право об атом знать.

- Да это, в общем, не секрет. С Марса сообщили, что Свеаборг пытался покончить жизнь самоубийством.

- Он жив?

- Четверо суток назад получили сообщение, что он в очень тяжелом состоянии. Сейчас - не знаю.

Сомов стиснул голову руками.

- Я чувствовал,- прошептал он, - я знал... Боже мой! Как страшно... Как в бездну!..

Он еще некоторое время сидел, обхватив голову руками и покачиваясь из стороны в сторону. Потом выпрямился и посмотрел на меня в упор. Мне показалось, что тоска в его глазах вот-вот уйдет за грань сумасшествия.

- Вот так, - произнес он. - За все надо платить.

- Извини, я не знал, что вы были так близки.

- Мы? Близки?! Свеаборг - это я!

Я решил, что Сомов действительно сошел с ума. Просто по-человечески реагировал на его состояние. Не было времени анализировать и сопоставлять...

Наверное, крик Сомова был слышен в гостиной, потому что дверь в комнату открылась, и на дороге появилась бледная Мариша. Она бросилась к Сомову и обхватила его голову.

- Что, папа? Опять? Боже мой, ну сколько же это еще будет продолжаться!.. А вы, - она бросила гневный взгляд на меня, - вы зачем здесь!?

- Мариша. Мариша! - сказал Сомов с надрывов. - Ну, что ты, маленькая... Все уже, все... Он тут непричем.

- Что случилось, папа?

Я оглянулся - в дверях стоял Вовка и этот Вовка был грозен, как Зевс-громовержец. Я почувствовал себя полным мерзавцем.

- Все, все дети, - сказал Сомов, вставая. - Просто твой отец сообщил мне, что погиб мой друг.

- Дяда, Уве? - сказала Мариша. - Дядя Уве умер? Да, папа? Это правда?

После этого начался какой-то кошмар. Сомов и Вовка пытались успокоить Маришу, я суетился вокруг, проклиная себя, Спиридонова и всю эту банду идиотов из ГУКа. Чего стояли любые расследования по сравнению со слезами бедной девочки!

Наконец, все улеглось, и тут я заметил, что Сомов как-то отошел на второй план, а на первую роль выдвинулся мой Вовка, бережно обнимавший всхлипывающую Марину. Он гладил ее по волосам и бормотал что-то успокаивающее...

- Ну что, мужики, - сказал, наконец, Сомов. - Пойдемте, помянем нашего Уве. Он был настоящий... И Господь отпустил ему выше человеческой меры.

Глава 9

С Сомовым мы распрощались дружески. То, что я сообщил о Свеаборге, он, кажется, упрятал куда-то внутрь себя и внешне выглядел как обычно. И чувства юмора не утратил.

"Вот смотри, - сказал он мне напоследок, - никто сейчас не верит в переселение душ, и раньше не верили, пока Христа не распяли. Отчего люди такие недоверчивые? Обязательно им надо кого-нибудь распять..."

Вовке он сказал с намеком:

"Володя, я надеюсь, что этот салат был не последним. Что же касается ЯДУ, то ими не следует пренебрегать ни в коем случае. Если нужны консультация - я к твоим услугам."

Вовка очень чинно простился с Маришей. Они стояли несколько в стороне, и у меня сложилось впечатление, что это знакомство не пройдет для них бесследно...

В стратоплане мы с Вовкой не общались. Он сидел надутый и делал вид, что читает какую-то книжку. Я приводил в порядок свои мысли. Констатировал следующее. Первое: родственные отношения между Сомовым и его якобы приемной дочерью абсолютно достоверны. Второе: биологический возраст этого Сомова не соответствует его поведению, но зато его "психологический" возраст и манера поведения скорее соответствует возрасту от пятидесяти до шестидесяти, то есть как раз тому, в котором находился погибший Сомов. Третье: реакция Сомова на сообщение о самоубийстве Свеаборга и, в частности, его фраза: "Свеаборг это я", пожалуй, несколько выходит за рамки обычной реакции на гибель близкого человека, друга или родственника. Он, несомненно, ожидал чего-нибудь в этом роде и, более того, в таком исходе усмотрел какую-то опасность для себя. То есть, Сомов ощущал в себе что-то неладное, какие-то признаки чего-то.., развитие какого-то процесса... или болезни?..

На этом пункте я застрял, безуспешно пытаясь сформулировать его так, как если бы писал отчет для Спиридонова. Спиридонов всегда говорил: "Ты мне мозги не пудри своими рассуждениями - излагай факты документальным слогом". Обычно получается, что если "документальным слогом" изложить не удается, то и факты - не факты и выводы с душком.

Мы прибыли домой поздно вечером, поужинали и тут у нас с Вовкой состоялся следующий разговор:

- Слушай, батя, - сказал он, - а тебе не кажется твоя деятельность аморальной?

- Что?

Вовка вывел меня из того состояния, которое я именую "следственная прострация". То есть из состояния, когда мозг уже не порождает новые идеи, а только периодически заменяет в мыслях одни слова другими. И смысл его вопроса не сразу проник через уши в мою подкорку. А когда проник, я сказал грозно:

- Что ты мелешь?!

- Я хочу сказать, что так нельзя. Они ведь думали, что мы приехали в гости. А ты, оказывается, "работал".

- Кто думал?

- Мариша, во всяком случае.

- А я с ней, как ты выражаешься, и не "работал", - сказал я.

- Врешь, - сказал Вовка и уставился на меня с прищуром. Так мог смотреть только один человек - мой отец. Что он и делал в детстве, уличая меня во лжи. И я всегда, сколько помню, краснел. Я бы и теперь покраснел, но увы... Он меня, что называете, достал. Я именно "работал" и именно с Маришей.

- Ну-ка вали спать! - приказал я. - Ишь ты, распоясался!..

Это уже был и не метод, и не средство. Просто я растерялся и нажал на рефлекс по старой памяти.

Вовка усмехнулся и глубокомысленно кивнул.

- Стареем. Впадаем в детство.

- Давай, давай... Бери фонарик и катись.

Когда Вовка был маленький, я в девять вечера загонял его в постель и тушил свет, он же приспособился, добыл фонарик и каждый вечер читал в кровати, укрывшись с головой одеялом. Я это знал, но проявлял либерализм. А вот жена...

- Ладно, - сказал Вовка, - я ухожу. Но имей в виду, когда я женюсь - а это случится скоро - я не воспользуюсь твоей методикой воспитания. Это и будет тебе суровой карой.