Экзотики - Евгений Салиас

— Вы должны, графъ, назначить мнѣ день и часъ, хотя бы черезъ недѣлю и болѣе, какъ вамъ позволятъ ваши личныя дѣла… Назначить мнѣ день и часъ и мѣсто — городокъ на границѣ Бельгіи или Швейцаріи. И въ назначенное вами время въ назначенномъ мѣстѣ мы должны драться на условіяхъ, которыя будутъ выяснены секундантами. Поединокъ нашъ долженъ быть серьезный.

— Признаюсь, г. Френчъ, — началъ графъ, точно также улыбаясь, какъ и всегда, какъ если бы дѣло шло о гонкѣ на велосипедѣ. — Я не понимаю ничего…

— Очень просто, графъ! Я извинился съ удовольствіемъ, потому что дѣйствительно считаю себя виновнымъ, считаю дѣйствительно мой поступокъ безсмысленнымъ, но драться съ вами я хочу, я обязанъ. Убивать васъ стараться — не знаю, не думаю… Можетъ быть… Сопернику не говорятъ предъ дуэлью, что въ него цѣлить не будутъ, что онъ въ безопасности — это очень наивно, если его выстрѣлъ второй. Я говорю, не знаю… можетъ быть… Но вы должны стрѣлять и стараться меня убить. Если я останусь цѣлъ и невредимъ, то мы будемъ драться снова и… не говорите — нѣтъ! Это глупо! Нѣтъ того порядочнаго человѣка, котораго бы нельзя было заставить драться. А ужъ такого, какъ вы, конечно, легко заставить драться хоть десять разъ. Вотъ все, что я имѣю вамъ сказать! Итакъ, вы мнѣ дали честное слово; извольте мнѣ сейчасъ же назначить, когда и гдѣ и какъ все это состоится?

Загурскій хотѣлъ что-то сказать, что-то спросить, но потомъ вдругъ опомнился, сдѣлалъ рѣзкій жестъ и вымолвилъ:

— Впрочемъ, что-жъ, ваше дѣло! Я далъ слово, вотъ мой отвѣтъ: около Бельгарда за версту есть прелестное мѣстечко, находящееся уже на швейцарской территоріи, въ кантонѣ женевскомъ. Это мѣстечко находится какъ разъ на крутомъ берегу Роны.

— Я это мѣстечко знаю, графъ. Когда вы будете тамъ?

— Навѣрное? Въ будущую субботу около полудня.

— Благодарю васъ и вполнѣ увѣренъ, что если вы будете живы, то въ субботу въ двѣнадцать часовъ вы будете на мѣстѣ. Позвольте просить васъ сохранить все въ тайнѣ, и ничего не объяснять баронессѣ.

— Но это невозможно! — воскликнулъ Загурскій.

— Вы ей скажете, что я извинился. И это правда.

— Да, такъ… другое дѣло! — воскликнулъ Загурскій и разсмѣялся звонко и добродушно, какъ если бы ему разсказали какой-нибудь самый смѣшной анекдотъ.

Оба раскланялись издали, оставшись на томъ же разстояніи, и Френчъ вернулся въ ту же комнату, гдѣ его ждала баронесса. Черезъ пять минутъ, снова отказавшись видѣться съ Эми, Френчъ, ничего не объясняя, но изысканно вѣжливо поцѣловавъ два раза протянутую ему руку, вышелъ изъ дома.

Баронесса поняла, что все уладилось. Загурскій подтвердилъ это и далъ даже честное слово, что Френчъ извинился.

XII

Между тѣмъ срокъ, положенный для того, чтобы письменно и формально отказаться отъ руки Эми, уже истекалъ. А угроза оставалась въ силѣ. Дю-Кло выбивался изъ силъ, рыскалъ и хлопоталъ, перевидѣлъ массу людей, но результата не добился никакого. Враговъ Френча онъ не видалъ… Всѣ относились холодно или благодушно… Кто былъ дѣйствующее лицо — отгадать было невозможно… Кого ѣхать умолять — никто не зналъ.

Въ послѣдній день до полуночи пробылъ Френчъ дома, тщетно ожидая Дю-Кло, и, какъ аккуратный англичанинъ, ровно въ полночь сѣлъ за письменный столъ и написалъ нѣсколько строкъ. Это была записка къ Эми по-англійски:

«Miss Amy, — не такъ давно я сказалъ вамъ, что люблю васъ и люблю первый разъ въ жизни. Я хотѣлъ посвятить вамъ всю мою жизнь. Вы отвѣчали мнѣ, что раздѣляете мое чувство. Я сталъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, но это счастіе продолжалось недолго. Вы объяснились съ вашимъ опекуномъ, получили отказъ отъ него, а дѣйствовать энергично по собственной волѣ вы не рѣшились. Я понимаю васъ и не обвиняю. Пишу вамъ, чтобы сказать:- прощайте навсегда! Когда вы получите это письмо, меня въ Парижѣ уже не будетъ, а черезъ нѣсколько дней вы узнаете, какая постигла меня судьба. — Вамъ глубоко преданный — Ліонель Френчъ».

Когда письмо это было уже въ конвертѣ и адресъ Эми надписанъ, Френчъ собрался, несмотря на второй часъ ночи, выйти немного погулять въ Елисейскихъ-Поляхъ и подышать воздухомъ, такъ какъ чувствовалъ себя дурно отъ страшнаго волненія, въ которомъ провелъ весь день. Но едва только онъ собрался выйти, какъ раздался звонокъ и появился Дю-Кло.

— Ничего сдѣлать нельзя! — заявилъ онъ. — Крайне сожалѣю! Я употребилъ всѣ усилія и не добился ничего.

Френчъ опустилъ голову и выговорилъ едва слышно.

— Что же?! Я этого ожидалъ!

— Обидно то, что срокъ кратокъ… Я увѣренъ, что еслибы у насъ было время еще около недѣли, то мы добились бы согласія на ваше предложеніе. Но такъ спѣшно это оказалось немыслимымъ. Тѣ, которые должны согласиться на ваше предложеніе, должны были посовѣтоваться съ кѣмъ-то, а на это надо время. Вообще, всѣ удивляются и подозрѣваютъ васъ. Какіе у васъ мотивы, чтобы въ такомъ дѣлѣ давать такъ мало времени?

— Да вѣдь они же, — воскликнулъ Френчъ, — поставили срокъ этотъ? Они же хотятъ меня завтра утромъ арестовать?

— Повторяю вамъ, что говорилъ уже вчера. Они только согласились на это, и подъ какимъ-то внѣшнимъ давленіемъ, какъ бы по неволѣ, передали дѣло по довѣренности. Они удивляются, что тотъ, который за это взялся, спѣшитъ, и подозрѣваютъ, что вы спѣшите. И только себѣ вредите, ибо переговорить, посовѣтоваться, обсудить все — времени не даете.

Послѣ молчанія въ продолженіе нѣсколькихъ мгновеній Дю-Кло развелъ руками и выговорилъ:

— Вотъ!..

Френчъ пожелалъ снова слышать отъ него подтвержденіе того, что онъ согласенъ ѣхать на границу Швейцаріи въ качествѣ секунданта.

— Я же вамъ далъ слово! — отозвался Дю-Кло.

Френчъ пожалъ ему руку, поблагодарилъ машинально, и когда гость скрылся за наружными дверями, онъ опустился на стулъ въ столовой. Въ двѣнадцать часовъ ночи, когда онъ сѣлъ писать письмо Эми, онъ зналъ, что все кончено, что фортуна противъ него. Но все-таки, вѣроятно, былъ лучъ надежды, почти не сознаваемый. Теперь же и этотъ маленькій лучъ померкъ!.. И та темнота, которая царила въ небольшой столовой, была свѣтомъ сравнительно съ той нравственной тьмой, которая заволокла душу и всѣ помыслы молодого человѣка.

«Конецъ всему! Конецъ существованію. Въ двадцать-семь лѣтъ! — думалъ и шепталъ онъ. — А давно ли я былъ убѣжденъ, что выбрался съ проселка на торную, широкую дорогу. И впереди сіяло яркое солнце. Ко мнѣ простирала объятія любимая женщина и любящая… Въ ея образѣ неслась ко мнѣ на встрѣчу фортуна, сіяющая какъ радуга и несущая всѣ блага земныя. А съ ними — долгое, счастливое и спокойное существованіе на землѣ. Теперь все померкло… Могильная тьма и могильный холодъ! А рѣшись Эми завтра утромъ бѣжать, все было бы снова спасено»!..

На другой день въ десять часовъ утра письмо Френча было тайно передано горничной Эми, которая еще спала. Френчъ рѣшился ждать до полудня, но ждать какъ на угольяхъ. Каждую минуту могли явиться личности, облеченныя властью, и въ первомъ попавшемся фіакрѣ отвезти его туда, гдѣ будетъ ожидать его позорный столбъ и нравственная смерть.

Френчъ сѣлъ у окна и сталъ наблюдать за всѣми экипажами, которые останавливались около ихъ дома. Планъ его былъ простой.

Если онъ увидитъ сомнительныхъ господъ около дверей дома, то немедленно покинетъ свою квартиру и спрячется этажемъ ниже, въ пустой, незанятой квартирѣ и, пропустивъ ихъ вверхъ, выйдетъ на улицу. Но онъ все еще надѣялся. Эми, получивъ его письмо, дастъ знать ему при помощи ихъ семафора, что она рѣшается на отчаянный шагъ.

«Не можетъ быть — конецъ всему»!

Онъ лихорадочнымъ взглядомъ смотрѣлъ то внизъ, на тротуаръ, не подходятъ ли сомнительныя личности, т.-е. полицейскіе, то на окна квартиры Эми. Неужели не появится хоть какого-нибудь значка?!

Увы! Извѣстно, что въ человѣческой жизни, въ самыхъ важныхъ дѣлахъ и вопросахъ, даже въ историческихъ событіяхъ огромнаго значенія, первенствуетъ и рѣшаетъ всевластный, всесильный, маленькій атомъ, крошечный отвлеченный микробъ. Имя ему — случай. И этотъ микробъ настолько всемогущъ, что, быть можетъ, онъ — творецъ того шара, который называется земнымъ, и на которомъ страдаетъ человѣчество невѣдомо отчего и невѣдомо для чего…

Эми, измученная нравственно за нѣсколько дней, совершенно не спавшая всю ночь, встававшая нѣсколько разъ и бродившая по своей спальнѣ, не находя себѣ мѣста, заснула глубокимъ и почти болѣзненнымъ сномъ. Однако она твердила себѣ самой: — Я рѣшусь… Я боюсь раскаянія больше, чѣмъ будущей дѣйствительности, если я ошибусь. Если я рѣшусь, то, быть можетъ, я буду мучиться всю жизнь, но я не буду жалѣть и упрекать себя въ неразуміи и слабоволіи.

Около часу молодая дѣвушка проснулась. При видѣ горничной съ письмомъ, она соскочила съ постели, въ двѣ или три секунды прочла письмо, бросилась къ своему комоду и, схвативъ красный платокъ, повѣсила его на стеклѣ оконной рамы. Затѣмъ отъ волненія она стала искать еще что-нибудь красное, чтобы усилить значеніе своего отвѣта. Она кликнула горничную и спросила, нѣтъ ли еще чего-нибудь краснаго…