Привет, заморыши! - Лев Кузьминский

мрачно вздыхает, глядя на Рому.

– Сегодня вечером едем, – говорит Шура.

– Может, ночью? – говорит Рома, глядя куда-то в сторону.

– В смысле – ночью? – напряженно спрашивает Юра.

– Просто Лея идет на праздник. Я подожду, пока она вернется. Попрощаюсь с ней…

– А ты не можешь попрощаться с ней до праздника? – спрашивает Юра. – Мы уже все запланировали, вообще-то.

– Нет, я должен дождаться, – упрямо отвечает Рома.

– Фак! – восклицает Юра.

– Ну ладно, слушай, если Роме важно… – говорит Шура.

– Да при чем тут Рома? Ни хера не видно будет. Свернули с трассы – и?

– Зато и нас не видно, – говорит Шура.

– Окей, – мрачно говорит Юра.

Сидят молча.

– И мы должны заехать в Калугу, – добавляет Рома. – К моей маме.

Юра обхватывает голову руками.

Сцена 38

Мама, Марк и бабушка пьют чай на даче на веранде.

Перед мамой альбом, она рисует карандашом.

– Предложила Лее изобразить деревья на стене дома. Со стороны калитки, – говорит мама. – Я красивые эскизы нашла, в интернете. Но что-то она не в восторге от этой идеи. Говорит, что ставит ей «dislike». А ты что думаешь?

Марк читает книгу.

– Ну не знаю, – бормочет он.

– Я вот думаю… посмотри.

Марк отрывается от книги.

– Что, если протянуть проволоку с балкона до крыши сарая и пустить по ней, например, виноград? Или китайский лимонник. Вертикальное озеленение!

Марк смотрит на эскиз вертикального озеленения.

– Ну как? – спрашивает мама.

– Да делай что хочешь. Но это же хлопотно. Вдобавок небезопасно. Дети зацепятся за твои проволоки, все снесут, еще и поранятся…

Леша вертится у стола.

– Можно мне печенье? – говорит он. – Или сушку? Можно сушку?

Светлана Александровна протягивает ему конфетницу, Леша набирает горсть сушек.

– Так тихо без Оксаны! – говорит Леша.

– Да, потише, – говорит мама. И виновато опускает глаза. – Но все это очень грустно. Не думала, что…

Замечая на себе тяжелый взгляд Светланы Александровны, мама замолкает.

– А где старшие дети? – интересуется бабушка. – Что-то мы с Даней и на молочную кухню в этом месяце не ездили. Куда он пропал?

– Да вроде дома сидит. Со своими текстами. Ну, у Вадимыча, – говорит мама. – Я даже и не знаю, что там у него происходит. Зато Вадимыч, наверное, в курсе.

– Ох, – щурится бабушка. – Вы этого Вадимыча лучше при мне не упоминайте!

– Он, конечно, немного сумасшедший, – говорит мама. – Но кто из нас не? А не каждый согласится почти задаром приютить молодого человека.

– Этот ваш Вадимыч тот еще гусь, – говорит бабушка и с вызовом смотрит на маму. – Не лучше Оксаночки-засраночки.

– Мам…

– Да Оксана хороший ребенок, открытый, эмпатичный, любопытный. Ее испортил детский дом, – говорит Марк. – А у Кати слишком много других детей, чтобы только ей заниматься.

– Да кому нужно такое чудо… еще и заниматься ею, – фыркает бабушка. – Я понимаю – заниматься талантливым ребенком. Но тут-то…

– Любым ребенком нужно заниматься, – говорит мама.

– Да я вот тобой не слишком занималась! – восклицает бабушка. – Когда ты маленькой была. И ничего, достойным человеком стала. А почему? Потому что гены нормальные. Ты бы и в детдоме выросла достойным человеком – с такими генами. Потому что…

– Очень сомневаюсь, – вставляет мама.

– … ты была нормальный ребенок. А тут ну что растить? Труха, гниль, отбросы. Слава богу, хоть избавились…

– Мам, ну нет никаких сил это обсуждать, – говорит мама. – Почему слава богу? Грустно, что так получилось.

– Не надо было брать! Не зря же ты мне не хотела заранее сказать. Сама чувствовала, что добром это не кончится.

– Ничего я не чувствовала! И какое-то добро все же есть, – говорит мама. – Оксану должны устроить в московский детдом, условия там куда лучше, чем в ее Иркутске.

– И прекрасно! – говорит бабушка. – Надеюсь, на этом ты успокоишься, и мы забудем эту Оксану как страшный сон. Хотя забудешь ее, как же… Я как вспомню ее смех – вздрагиваю. А как она орала!

– Ну… – упрямо продолжает мама, – я все же надеюсь поддерживать с ней связь. В опеке обещали, что я смогу ее навещать, когда ее переведут в детдом. Вещи ей должны отдать, телефон…

– О боже, – мрачно говорит бабушка. – То есть и впрямь зря я радовалась.

– Да как можно радоваться чужим бедам! – взрывается мама. – Я тебя не понимаю, мама! Ну да, давайте вообще ни о ком не думать, никому не помогать, пусть детдомовские дети и дальше насилуют и убивают друг друга, а мы будем спокойно сидеть и радоваться тому, какие мы хорошие полноценные люди и никто нам не нужен. Действительно, это же каким странным, больным человеком нужно быть, чтобы захотеть взять ребенка из детдома? Чтобы захотеть кому-то помочь? Явно у человека что-то не в порядке с головой! Почему доброта, сочувствие, жалость считаются чем-то болезненным, почему это для тебя какая-то слабость? Я считаю, что эгоизм, нежелание даже о собственном ребенке заботиться, не то что о других, это и есть слабость! Ты мне говоришь, что я выросла достойным человеком, и при этом постоянно упрекаешь меня в том, что я ненормальная. По-моему, я совершенно нормальная и не делаю ничего плохого!

Бабушка выслушивает маму, молча глядя на нее.

– Если я такая плохая мать, то как же у меня получилась такая замечательная дочь?

– Да я не это хотела сказать…

– И где твои замечательные старшие дети, о которых ты так рьяно заботишься?

– Мам…

– Зачем заводить столько детей, если ты даже не в курсе, что с ними происходит?

Мама, всхлипывая, выходит из-за стола и направляется к себе.

Марк громко захлопывает свою книгу.

– Все, все, забыли, – бабушка примиряюще машет рукой.

– Кать… – говорит Марк и направляется за мамой.

Сцена 39

Рома на полу в своей комнате. Перебирает бумажные карточки «У меня воняет изо рта», «У меня воняют ноги», «Я странно хожу».

Щелкает замок, Рома выглядывает в коридор.

Дверь ванной открывается, оттуда выходит завернутая в полотенце Лея. Она направляется в свою комнату.

Рома открывает ящик своего стола, там лежат презервативы. Рома бросает карточки, заходит в ванную сам. В ванной пар, разбросаны тюбики, флаконы, Леины вещи, полотенца. Рома поднимает Леину футболку, принюхивается.

Придирчиво осматривает себя в зеркале. Мажет щеки пеной для бритья. На стиральной машине лежит пачка одноразовых бритв. Рома трясет ее, но пачка пустая.

На краю ванны мокрая мочалка, открытая «Sugar Vata. Пена для ванн антистресс» и две использованные бритвы.

Рома берет одну из них, моет, проводит ею по щеке.

– Черт.

Проводит бритвой по другой щеке.

В проеме двери появляется Лея в дырявых джинсах и короткой майке. У нее подведены брови, ресницы накрашены синим цветом, губы – черным.

– Ну что, пойдем? – спрашивает она, поправляя волосы.

– Да, сейчас, только побреюсь.

– О, круто, будешь модным парнем!

Рома смотрит на Лею в зеркало и говорит:

– Знаешь, я тут подумал… Наверно, я не пойду.

– Почему?

– На самом деле я не хочу идти.

– Почему?

– Много незнакомых людей. Слишком нервно.

– Ну ладно, – легко говорит Лея. – Сама схожу, потусуюсь.

Она направляется в прихожую. Рома с бритвой в руке идет за ней.

Смотрит, как она набрасывает на плечи серый плащ и открывает входную дверь.

– Ты там не останешься на ночь? – спрашивает Рома.

– Может, останусь.

– Ты не останешься со… мной?

– С тобой? Не знаю. Слушай, да поглядим. У тебя вот тут кровь, – Лея гладит пальцем по своей левой щеке.

Рома смотрит на нее застывшим взглядом.

Лея машет перед его лицом рукой и забирает у него бритву.

– Ромик, ты стал дико странный, – говорит она. – Ты свои таблетки-то пьешь? Они точно помогают?

Рома безучастно наблюдает, как Лея идет на кухню, выбрасывает бритву в пакет с мусором и возвращается к входной