По большому счету - Евгения Письменная

как только он становится переторгованным, с него выходят, а точнее, вылетают со скоростью ветра. Чубайса предупреждали: следствием еще большей покупки будет обвал. Тот выслушивал аргументы, а потом холодно задавал вопрос: «Вы что, хотите, чтобы коммунисты пришли к власти?» Ни у Минфина, ни у ЦБ не было ответа на этот вопрос. Но было чувство безысходности. Долговая лихорадка поглотила Россию.

Перед выборами экономика замерла в попытке сориентироваться, на кого ставить, а граждане, у которых были деньги, от греха подальше делали сбережения в долларах. Парадокс в том, что победа Ельцина не приостановила выпуск ГКО. Как только всем стало очевидно, что коммунисты к власти не вернутся, на рынок государственных краткосрочных облигаций хлынул поток денег[143].

Спустя пару лет аббревиатуру ГКО будет знать, наверное, каждый взрослый россиянин. Именно их объявят виновниками финансового кризиса, который сделает бедными людей и страну. ГКО станут сравнивать с пирамидой, которая при обвале снесла финансовую систему государства. К 1998 году ГКО действительно станут пирамидой, потому что доход от долговых бумаг, который получал бюджет, шел на уплату процентов и погашение долга[144]. Аббревиатура ГКО станет чуть ли не ругательством, и на несколько лет затормозится рынок внутреннего долга. Но это будет потом, а пока правительство занимало, занимало и занимало. Брало так много дорогих денег, что это было уже за пределами всякой меркантильности.

Заместитель министра финансов Олег Вьюгин в конце 1996 года смоделировал, чем кончится такая долговая политика. На совещании по проблемам финансового рынка он рассказал, что ГКО при такой высокой доходности (когда она существенно выше, чем реальный рост экономики) к декабрю 1998 года приведет к кризису[145]. Вьюгин ошибся: кризис бабахнул на три месяца раньше.

Тысяча к одному

Немного пепла с сигареты упало на стол. Старожил Центрального банка, первый заместитель председателя Арнольд Войлуков так зачитался, что не заметил, как сигарета истлела и начала осыпаться. Войлуков, ненавидевший беспорядок, сделал последнюю затяжку, потушил сигарету в хрустальной пепельнице и рукой стер осыпавшийся пепел с полированного стола. Отряхнул руки, поправил очки и вновь погрузился в чтение текста на двух листках, которые десять минут назад ему принес его помощник. «Всего-то два листка, – думал Войлуков. – Два листка, а сколько удовольствия».

Войлуков проработал в Госбанке, а потом в ЦБ уже больше сорока лет. Он досконально знал все о всех советских и российских денежных реформах, а последние проводил лично. Часто они превращались в сплошную бестолковщину, Войлуков это знал не понаслышке. Он проводил павловский обмен денег в 1991 году и был уверен, что этого не нужно было делать[146]. Он прекрасно помнил, как все было бестолково, с утечками информации, коротким сроком обмена: люди просто не успевали обменять деньги. Такие операции приводили к тому, что государство теряло доверие в глазах граждан. Войлуков прекрасно помнил, как в 1993 году они изымали советские деньги из обращения: набитые деньгами вагоны, каждый по шестьдесят тонн, и заполненные купюрами бомбоубежища в Космическом научно-производственном центре имени Хруничева. Все это привело к тому, что в России люди были уверены: каждая денежная реформа проводится для того, чтобы их объегорить.

И вот наконец, проработав не один десяток лет в системе финансов, он радовался. Он любовался двумя страницами печатного текста, словно перед ним лежало что-то прекрасное. Это был указ президента «Об изменении нарицательной стоимости российских денежных знаков и масштаба цен»[147]. Войлуков выровнял страницы, чтобы они лежали параллельно краю стола. Во всем должен быть порядок. Наконец-то он проведет денежную реформу, и она будет не просто нормальной, а действительно нужной и полезной. Как выразился вчера Дубинин: «Деноминация подведет черту под эпохой дикого капитализма». Смешно, конечно, сказал, но ведь это правда, есть в обмене денег не только техническая нужда, но и определенная миссия. Нужно закончить многолетнюю лихорадку, инфляцию, безудержные финансовые решения. От этого все уже устали, надо переходить к новому этапу развития, как после болезни к обычной жизни. Пусть не все это понимают, но приятно быть причастным к такому важному делу.

Войлуков встал из-за стола, немного потянулся, опять закурил сигарету и подошел к окну. Ему вспомнился день, когда они впервые поняли, что нужно проводить денежную реформу. На этот раз она называлась деноминацией: это было изменение нарицательной стоимости денежных знаков для упрощения расчетов. Проще говоря, сокращали лишние нули.

Все началось давно, еще в 1995 году, когда Дубинин спросил Войлукова, что сделать для того, чтобы вернуть монеты в обращение. Их давно уже не использовали. Да и как, если самая крупная, пятидесятитысячная, купюра была эквивалентна десяти рублям в ценах 1987–1988 годов[148]. Войлуков заявил: чтобы вернуть рубль, не говоря уже о копейках, надо отбрасывать нули. Но чтобы проводить операцию по удалению лишних нулей с денег, нужно, чтобы инфляция была человеческой, а не несколько сотен процентов в год. Тут уж обнуляй – не обнуляй, а толку не будет: через пару лет все вернется на свои места.

В 1995 году рост цен составил более 130 %. Это, конечно, меньше, чем в рекордном 1992-м (2500 %), но все равно многовато для проведения денежной реформы. К началу января 1995 года денежная масса превышала тридцать семь триллионов рублей, за время первого пятилетия 1990-х цена на некоторые товары и услуги выросла в пять – десять тысяч раз. Например, если в 1990 году проехать в московском метро можно было за пять копеек, то в 1995 году – уже за четыреста рублей. Нули были главной цифрой на банкноте, а в марте 1997 года в обращение ввели новую купюру достоинством пятьсот тысяч рублей. Это своего рода памятник гиперинфляции и обесцениванию рубля.

Тогда – в 1995 году – покрутили-повертели и решили, что, обуздав инфляцию, сократят номиналы купюр в тысячу раз. Но цены продолжали расти, и проект отложили до лучших времен.

Сумасшедший выборный 1996 год инфляцией порадовал, она снизилась до 22 %, а 1997-й и вовсе принес счастье: всего 11 %[149]. Это казалось чудом, которого не было давным-давно и, как потом станет известно, долго еще не будет.

Одиннадцать процентов – то, что надо для деноминации. Можно стартовать[150].

Французский ЦБ опять помог: уже не Жак де Ларозьер, а Жан-Клод Трише пригласил сотрудников Центробанка изучить опыт французов, которые тремя годами ранее тоже провели деноминацию, отрезав у своих банкнот по два нуля. Именно они надоумили смотреть вперед и убирать нули по максимуму.

Деноминацию провели с коэффициентом тысяча к одному: одному новому рублю соответствовали тысяча старых. Ее заранее запланировали и объявили. Людей предупредили, что она будет долгой, поэтому не нужно выстраиваться с мешками денег в очереди[151]. Это первая денежная реформа за несколько десятилетий, которая не вызвала паники среди населения и не привела ни к каким потерям. Дубинин вернул копейку и этим ужасно гордился. Она внушала оптимизм и должна