Алтунин принимает решение - Михаил Колесников

Сергей помнил другого Юрия Михайловича. Того самого, который и воплощал для Алтунина все передовое, новаторское, не боялся ломать устаревшие нормы и представления. Да, этот человек создавал завод, цех, не щадя себя, он был душой цеха, совестью большого коллектива, его бессменным руководителем и вдохновителем.

Теперь Сергей вспоминал, что их кузнечный цех, где всегда, благодаря усилиям Самарина, шло обновление техники, этот цех как-то незаметно превратился в этакую автономную единицу, в своеобразный завод в заводе. Руководство почему-то считало, будто кузнечный цех весь на виду, сюда не насылали грозных комиссий с ревизорскими полномочиями; и постепенно единственным ревизором и инспектором, контролером стал сам Самарин.

- У меня в цеху все в порядке! — вот как он докладывал на совещаниях начальству. И ему верили.

В то время Алтунин был членом партийного бюро, и ему казалось вполне естественным такое положение, когда Самарин, признавая на словах огромную роль партийной организации в жизни цехового коллектива, на самом деле "мягко" не допускал контроля партийного бюро ни над своими действиями, определяющими жизнь цеха в целом, ни над другими важными делами, касающимися выполнения заказов, расстановки кадров, материального и морального поощрения. Во всяком случае, к помощи партийного бюро он прибегал очень редко. Так они и существовали как бы отдельно друг от друга: Самарин и партийное бюро. Самарин предпочитал все важные вопросы решать единолично, даже не советуясь с инженерами. По сути, в течение многих лет он хозяйничал в цеху бесконтрольно. И никому не приходило в голову положить этому конец. Никто не дерзнул бы, поскольку всегда считалось, что в цеху все в порядке.

Почему было так? Может быть, Юрий Михайлович боялся контроля с чьей бы то ни было стороны? Нет, он никогда ничего не боялся. Просто не верил, не мог поверить, будто люди, которых он по сути воспитал, поставил на ноги, могут разобраться в делах цеха лучше, чем он сам. Где-то в глубине сознания они, наверное, продолжали оставаться для него все теми же мальчишками, какие пришли к нему в цех из-за школьной парты. Вот в чем все дело. По всей видимости, он даже не "индивидуализировал" их по-настоящему, полагая, что особенности каждого человека важны прежде всего при расстановке рабочей силы, кадров вообще.

Он хотел всю эту глыбу, именуемую кузнечным цехом, держать на своих плечах.

Вот так, в который уж раз, объяснял себе Алтунин поведение Самарина, И все же вынужден был сознаться, что не продвинулся ни на шаг в понимании этого человека. Он боялся, что так и не сможет понять, ибо их мышление на разном уровне, и у каждого из них как бы своя правда. Но ведь двух правд не бывает, не может быть! Должно же существовать то, что принято называть объективной истиной?!

Решив объясниться с Самариным во что бы то ни стало, Сергей как-то под вечер зашел к нему. Юрий Михайлович расслабленно сидел в своем кресле, руки его свешивались чуть ли не до пола. При появлении Алтунина он не изменил позы, сказал бесцветным голосом:

- Садись.

Сергей сел. Так они сидели некоторое время молча. Самарин не расспрашивал о делах, да и сам Алтунин, по всей видимости, его не интересовал.

- Выполнение заказа идет нормально, — доложил Сергей, — Правда, бригада Каретникова чуть кольцо не запорола.

Обычно, когда докладывали о том, что такой-то и такой-то чуть не запорол деталь, щеки Самарина начинали еще сильнее багроветь, становились почти черными; но сейчас доклад он выслушал равнодушно. И только когда Алтунин сказал, что подготовительную смену все же надо восстановить, Самарин зашевелился.

- За этим и пришел? — спросил он. — Дополнительную смену я отменил и восстанавливать не буду!

- Но почему?

- Не хочу.

Разумеется, он мог позволить себе разговаривать так с собственным заместителем. Не хочу - и все!

- Вам виднее, — смиренно ответил Алтунин. Он боялся, что Самарин вдруг замкнется и снова придется уйти ни с чем. Он понимал также, что от сегодняшнего их разговора многое будет зависеть, и потому решил не раздражать Юрия Михайловича своим упрямством. Нужно проявить выдержку. Все должно стать на свои места.

- Юрий Михайлович, — начал он, пристально вглядываясь в лицо Самарина и удивляясь тому, как оно постарело за последнее время, — я пришел попросить у вас совета: что мне делать дальше?

Самарин неопределенно хмыкнул.

- У тебя и без меня довольно советчиков. А свои советы я тебе уже дал, да только ты и без них обходишься. Мои почёски не в почётку, так я понимаю.

- Вы хотите от меня слепого повиновения?

- Ничего я не хочу.

- Ну, хорошо. Пусть я в чем-то не прав. У меня нет такого опыта, как у вас. Вы упросили меня остаться на какое-то время за вас, я согласился, старался исполнять обязанности честно, а теперь получается, будто я в чем-то провинился перед вами. Но в чем я провинился? Ведь вся эта перестройка необходима! И заводская конференция мои предложения приняла. Даже Силантьев все понял, можно сказать, "перевоспитался".

- Я считал тебя сообразительнее, Сергей, — сказал Самарин с глухой насмешкой. — Силантьев "перевоспитался"! — смех один, да и только. Много ты на себя берешь. Да нет в природе такой силы, какая могла бы перевоспитать этого шкуродера. Промеж себя начальники цехов говорят: где Силантьев прошелся, там куры три года не несутся. Он смирился, а не перевоспитался. И не Алтунин со своими великолепными идеями смирил его, а директор. Директора Силантьев побаивается, знает: Ступаков не любит, когда становятся поперек научному прогрессу. Пройдет годик - второй, Силантьев и научный прогресс к своим интересам приспособит - и опять будет ходить в передовых да на нас покрикивать, держать нас в кулаке. Я-то его получше твоего знаю: мироед новой формации, буйвол рогатый.

- А вы поперек прогресса становиться не боитесь, — сказал Сергей. — Ведь, насколько я помню, вы всегда были горячим сторонником и проводником этого самого прогресса, а теперь вроде бы отвернулись от него?

Юрий Михайлович поглядел на него с любопытством. Спросил:

- А откуда ты взял, что твои прожекты и есть прогресс, а не регресс? Ведь сам признаешь, что по этой части у меня опыта больше, чем у тебя.

- Сама жизнь подсказывает.

- Ну, разным людям она подсказывает разное. Я на своем веку повидал всякое. Раньше говорили: без жернова на шее дна не достать. А мой жернов - цех, всю шею перетер. А ты поносил его два дня и вообразил, что уже дна достиг, все понял, во всем разобрался. Не верю я во все эти твои затеи - вот что. Пустая трата сил и времени.

- Но почему? Я ведь все - в дело, с расчетом, с выкладками...

- Вот-вот, — подхватил Юрий Михайлович, — расчет, выкладки, одним словом - красивая теория. Ты в юности, слышал, радиотехникой увлекался, приемнички мастерил?

- Было. Потом бросил.

- Я ведь тоже в своей юности ею увлекался. Есть там такая штука - колебательный контур, на нем вся радиоппаратура держится. Теоретически считается, что колебания тока в контуре должны быть вечными. Но колебания, если не питать контур энергией, очень быстро затухают. Почему?

- Окружающая среда, ток попусту расходуется на нагрев деталей и проводов.

- Все правильно. Теория и практика не сходятся. Теория требует высокого коэффициента полезного действия, а практика дает низкий КПД. Да, в природе в большинстве случаев так. У самой природы, если разобраться по существу, весьма низкий КПД: из миллиона икринок вылупляется десятка два рыбешек. Так вот: в теории у тебя все красиво получается. И ничего вроде бы противоестественного в ней нет. А вот что получится изо всего этого на практике, не знаю. Возможно, даже ты прав на все сто процентов. Но вся беда в том, что наше производство, наш завод не готовы к осуществлению таких идей. Организационно не готовы. Чтобы перестроить все на новый лад, потребуются годы и годы, а ты решил все совершить с налету, одним директорским приказом. Тут и главк ничего сделать не в силах - нужна необыкновенная энергия, какой во мне уже нет, да и ты не подымешь, надорвешься. И главный твой враг - инерция. У меня на преодоление этой инерции вся жизнь ушла. И думаешь, я ее до конца преодолел? Как бы не так! Маскировать ее приходится всякими громкими фразами, создавать видимость отсутствия этой инерции.

- А не лучше ли избавиться от нее совсем?

- Попробуй. Что мне было отпущено, я сделал, дошел до своего горизонта, как считаю, с честью.

- Но почему вы словно бы все время сердиты на меня? Я ведь и хочу попробовать, померяться силой с той самой инерцией среды, о которой вы толкуете.

Самарин поджал губы, и Сергею показалось, что разговор окончен. Но Юрий Михайлович заговорил снова.

- В тебе очень много самомнения, Сергей, — сказал он. — Все - я да я. Видите ли, я сержусь на него. Экая грандиозная фигура! Да ты для меня просто - резвый бычок. Моя судьба никогда не зависела от твоих курбетов - хоть на голову становись! — и не будет зависеть. Разве в тебе дело? Дело в тех, кто стоит за тобой: они бесцеремонно дают мне понять, что Самарин устарел, не нужен заводу, износился - на пенсию пора. И получается так, что в этом хоре громче всех твой голос слышен...