Круглый год с литературой. Квартал второй - Геннадий Красухин

Умер Денис Васильевич 4 мая 1839 года (родился 27 июля 1784-го).

5 МАЯ

Я его очень хорошо знал. Во-первых, он весьма часто приходил к нам в «Литературную газету». И не обязательно со стихами. Евгений Аронович Долматовский (родился 5 мая 1915 года) много и охотно ездил по стране. А кроме того входил в какое-то общество дружбы, то ли СССР-Куба, то ли СССР-Африка. Отовсюду привозил очерки, которые газета печатала. Он даже издал книгу своей стихотворной зарубежной публицистики «Африка имеет форму сердца».

А, во-вторых, я часто встречал Долматовского в Литинституте, где он профессорствовал, а я вёл поэтический семинар на Высших литературных курсах. «Ну как твои?» – спрашивал он. И, почти не дожидаясь ответа, поднимал вверх большой палец: «А у меня – во!»

Кстати, он охотно помогал своим бывшим студентам. Брался пристраивать их стихи. Другое дело, что их стихи были так же порой неинтересны, как и стихи их наставника.

Да, Долматовский не был хорошим поэтом. Говорят, что у него были интересные стихи в молодости. В доказательство поклонники этих стихов цитируют такие, допустим, строки из них:

В метро трубит тоннеля тёмный рог,Как вестник поезда, приходит ветерок.…Ты по утрам спускаешься сюда,Где даже лёгкий ветер – след труда.Пусть гладит он тебя по волосам,Как я б хотел тебя погладить сам.

А мне подобные строчки кажутся безликими. Долматовский очень много писал, но стихи его в лучшем случае фиксировали действительность, а не подчиняли её себе.

Конечно, будь в Долматовском меньше темперамента, он не стал бы писать всяких дурацких вещей вроде романа в стихах «Добровольцы», а остановился на текстах песен, которые у него действительно хорошо получались. Всё-таки наиболее лиричные песни конца 30-х-начала 40-х написаны Долматовским.

Он был безусловно храбрым человеком. И доказал это, воюя на фронтах Великой Отечественной. Еврей, он попал в плен к немцам, был неопознан ими, помещён в лагерь, откуда сумел бежать.

Мать, которую известили, что её сын пропал без вести, продолжала писать ему письма, убеждённая, что он жив, и он, прочитав их, когда оказался в поездной фронтовой многотиражке, ответил:

«Ты уже знаешь, что я воскрес, жив и здоров, а главное, счастлив, что ты никогда не сомневалась в моём бессмертии (жаль, конечно, что не в литературном, а в простом, человеческом, но, может быть, это важнее)… Да, ты была права, когда отказывалась от соболезнований и не пошла на поминальное собрание… Твардовский накопил целую пачку твоих писем и вручил мне, как только мы встретились. Спасибо тебе, спасибо! Даже не знаю, как выразить словами то, что я сейчас чувствую, – вот тебе доказательство, что я плохой писатель».

Вообще-то он не чувствовал себя евреем. Национальность человека его не занимала. Когда началась кампания по борьбе с космополитами, он пожаловался Липкину, что ничего в нём еврейского нет, кроме дурацкого отчества Аронович. На что Липкин сказал, что отчество как раз ничего не доказывает: вон Баратынский. У того отчество – вообще закачаешься: Абрамович. А ведь типичный русский.

– Ты точно знаешь? – спросил повеселевший Долматовский.

– Проверь! – ответил Липкин.

Да, хороших стихов мы у Долматовского не найдём. Он и сталинскую премию в 1950 году получил за книгу «Слово о завтрашнем дне». Возможно, что дали премию не за сами по себя унылые эти стихи а за темы, которые автор в них поднимал: победа, новые трудовые свершения, ударный труд и т. п.

Кстати, по поводу премии. Всех, кто поздравлял с ней Долматовского, поэт немедленно приглашал в ресторан «Нарва», который располагался неподалёку от «Литературки» на углу Цветного бульвара и Садового кольца. Удивлённые гости приходили в ресторан, и Долматовский показывал на его вывеску: «Ресторан третьей категории». Люди смеялись: аналогия с премией становилась понятной: она была 3-й степени.

Евгений Аронович Долматовский умер 10 сентября 1994 года. Он останется в памяти своими песнями «Моя любимая», «Любимый город». «Елизавета», «Всё стало вокруг голубым и зелёным», «Случайный вальс», «Дорога на Берлин», «За фабричной заставой», «Воспоминание об эскадрильи «Номандия-Неман». Не так уж и мало, по-моему.

В романе Ильфа и Петрова «Золотой телёнок» бюрократ Полыхаев заказывает резиновые штампы для собственных резолюций на те вызовы времени, на которые его контора должна как-то и чем-то ответить. В частности, ответить: «беспощадной борьбой с головотяпством, хулиганством, пьянством, обезличкой, бесхребетностью и переверзевщиной».

Что такое «переверзевщина», Полыхаев наверняка не знал, но он читал прессу, которая в то время яростно боролась с этим явлением.

Сам Валерьян Фёдорович Переверзев был очень известным литературоведом, профессором МГУ (1921–1933), потом МИФЛИ (1934–1938), одновременно (1928–1930) Института красной профессуры.

Его работы о Гоголе, Достоевском, Гончарове, Писареве подверглись обвинению в антиисторизме, в ревизии ленинских положений об искусстве, в солидарности с меньшевистскими концепциями эстетики Плеханова, в отрицании принципа партийности, наконец, в ограничении задач литературоведения изучением литературы как факта, а не как фактора.

На школу Переверзева набросились, потому что она противостояла всем другим школам в литературоведении. Были и у переверзевской школы свои минусы. Так она объясняла художественную литературу непосредственно классовым бытием, что не могло не привести к вульгарной социологии. Однако Переверзеву был свойственен анализ структуры художественного текста, проникновение в его образную систему.

Думаю, что Ильф и Петров, поместившие переверзевщину в сознании своего героя в один ряд с хулиганством, пьянством и бесхребетностью, вообще не упоминули бы её, знай, чем закончится борьба с ней.

А закончилась она не просто тем, что школа Переверзева была разгромлена в ходе печатной дискуссии.

Так сказать, подводя итоги дискуссии, Валерьяна Фёдоровича в 1938 году арестовали, отправили на Колыму, а потом в Минусинск, где он сумел написать работу «Поэмотворческий путь Пушкина». В 1948-м Переверзев освободился, поселился на 101 километре от Москвы в городе Александрове, где в том же году снова был арестован, помещён в тюрьму, а потом выслан в Красноярский край. Там написал книгу о Макаренко. Вернулся в Москву в 1956-м.

Больше он не преподавал. Занялся изучением древнерусской литературы. Написал книгу «Литература Древней Руси» (1971), опубликованную после его смерти, которая случилась 5 мая 1968 года (родился 17 октября 1882-го).

После его смерти напечатали и книги «Гоголь. Достоевский. Исследования» (1982), «У истоков русского реализма» (1989). И как-то забылось, что именно эти работы в своё время истово критиковали за попытку применить социологический метод к анализу художественных произведений.

6 МАЯ

Густой едкий дым вранья поднимался от рассказов о себе хорошо прикормленных советской властью писателей. Недолго проработала у нас в «Литературной газете» Альбина Верещагина, которая взяла интервью у Михаила Алексеева. Через очень короткое время после этого она ушла из газеты в издательство «Советский писатель».

Но её интервью запомнилось многим. Появилось оно спустя какое-то не слишком большое время после смерти Александра Трифоновича Твардовского. Как относились к писателю Алексееву в руководимом Твардовским журнале «Новый мир» литературная общественность знала: плохо относились, насмешливо. Да и читатели журнала не могли не знать этого – ничего кроме фельетонов о романах Алексеева «Новый мир» не печатал.

Но нашей сотруднице Михаил Алексеев впаривал душераздирающую историю о том, как оказался он с Твардовским за одним столом президиума какого-то писательского собрания, и когда оно закончилось, подошёл к нему Твардовский, сказал, что ему понравилась новая вещь Алексеева (кажется, повесть «Карюха»), а потом, помявшись: «Алексеев, мы были к вам несправедливы! Простите!» «И даже как-то покраснел при этом», – описывал Алексеев Твардовского.

Почти сразу же после публикации газета получила письмо, подписанное бывшими сотрудниками «Нового мира» Юрием Буртиным и Игорем Виноградовым, которые, развенчивая легенду о покрасневшем от трудного своего признания Твардовском, указывали, что в интервью Алексеев остался верен себе: не заботится о правдоподобии. Между тем все хорошо знавшие Александра Трифоновича Твардовского люди, писали бывшие его соратники, подтвердят, что он никогда не обращался к человеку по фамилии, но непременно – по имени и отчеству.

Письмо это газета не опубликовала: ссориться с Алексеевым Чаковский не стал. А Михаилу Николаевичу Алексееву (родился 6 мая 1918 года, умер 21 мая 2007-го) придуманная им история так понравилась, что через несколько лет он слово в слово повторил её, выступая по телевидению. И не смутило Алексеева то обстоятельство, что дочери Твардовского напечатали в «Знамени» обширный дневник своего отца, который тот вёл до самой смерти. Ни одной обрадовавшей бы Алексеева записи о нём Твардовский не оставил. Хотя поминает его нередко. И всегда с холодным презрением к номенклатурному литератору, выступавшему помимо прочего яростным гонителем «Нового мира» – любимого детища Александра Трифоновича.