Здесь слезам не верят - Евгений Щепетнов

– Стой! Подожди! – Анька догнала голубоглазого, хотела хлопнуть его по плечу, но передумала – свернет башку, а потом ей будет все равно, извинится он перед холодным трупом или нет, мол, ошибочка вышла!

Парень обернулся, и так быстро, так резко, как волк – и взгляд какой-то волчий, глаза мерцают – зверь зверем! Враз пожалела, что догнала, точно с ним во что-нибудь вляпаешься! Но уже поздно, начала – так делай!

– Это… ты купить что-то хотел, да? Так я… это… могу помочь! – Анька почти разучилась говорить связно, а ведь среднюю школу закончила и техникум! Язык будто одеревенел от всего, что ему пришлось попробовать.

А может, потому стал таким неповоротливым, что она его трижды едва не потеряла? Два раза чуть не откусила – кровь хлестала, как из свиньи. Болтала чего-то не по делу (так ей потом рассказали), вот и поплатилась ударом в челюсть. Язык чуть и не отвалился, прикушенный (тогда у нее еще были передние зубы). И в третий раз – пьяный хачик с ножом, тогда она часть передних зубов и потеряла, выломал, гад! Язык хотел отрезать, мол, не по делу про мужчин сказала, про джигитов. А она и не помнит, что сказала, мало ли кто что скажет пьяный-то? И за это всем язык отрезать?

– Еду. Пить! – Незнакомец говорил тяжело, хрипло, будто слова ему давались с трудом. – Поможешь?

– Еду и пить! – обрадовалась Анька и сглотнула слюни, едва ими не захлебнувшись. – Конечно! Давай деньги, я куплю на нас обоих, а потом мы пойдем ко мне, пожрем, выпьем, все как полагается! У меня квартира, не здесь, дальше, но скоро дойдем! Ну что, будешь покупать?

– Буду, – голубоглазый сунул руку в карман, достал тысячерублевки и протянул их женщине. – Еды. Много. Мне нужно много еды. И пить. Много пить! Купи.

– Отлично! – Анька быстро выхватила из рук мужчины деньги, торопливо сунула их в карман своей старой куртки, сохранившей еще вполне приличный вид. – Ты тут жди, я щас все накуплю и к тебе приду! Только ты это… в тени схоронись, а то мало ли что! Пацанов ты наповал завалил, утром их найдут – проблемы будут. Не светись!

– Не буду светиться, – легко согласился мужчина и, скользнув куда-то в сторону, сообщил из темноты под деревом: – Здесь тебя жду. Много еды неси. Быстро.

– Быстро, несу, уже бегу! – Душа Аньки пела. Хороший вечер! Вернее, ночь. Скоро будет сыта и пьяна! И даже с мужчиной!

Аньки не было минут сорок, и когда она появилась возле того места, где спрятался незнакомец, руки ее оттягивали здоровенные пакеты с едой и спиртным. Нет, не только спиртным, была и газировка, сладкая, вонючая, химическая – дюшес. И пиво – куда ж без него? Чем похмеляться наутро?

То, что надо будет похмеляться, тут уж безо всякого сомнения! Иначе помрешь. Как Высоцкий, дали бы ему похмелиться, он и не помер бы! А еще говорят, что похмеляться нельзя! Идиоты! Загубили певца! Теперь, небось, поняли, как ошибались, а уже поздно!

Анька очень любила песни Высоцкого, сама не знала – почему. Может, потому, что их любил отец? Хороший был человек… нет, не Высоцкий – его она не знала лично – отец, конечно. Добрый был. Водила хороший. В такси работал, потом ушел «хозяина» возить, а потом… мать начала торговать на рынке, он ей стал помогать. А каждый раз после торговли – пузырь, а потом и не один. Так и спились – оба ушли, как свечки сгорели. Девяностые – они многих сожгли. Иногда реально сожгли, по-настоящему. В своей квартире.

– Эй, ты где? Ты тут?

Два светляка, как глаза лесного зверя, замерцали в темноте, Анька едва не вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, а чего ей бояться, в самом-то деле? Убьет ее? Кровь выпьет, как вампир какой-нибудь? Так она сама уже мечтала поскорее сдохнуть, только самой вот в петлю лезть нельзя – грех это! Хоть и не ходит в церковь, но в Бога все равно верит. Самоубийцы на том свете в отдельном котле варятся, в дерьме. Чтобы неповадно было. Слышала она где-то такое про самоубийц. Так к чему рисковать? Скоро сама проверит, как оно там, в аду-то…

Мужчина легко поднял тяжелые сумки, которые Анька едва дотащила до места, и скоро они шагали по известной Аньке тропинке к пятиэтажкам, скучившимся на самой окраине микрорайона. Там, на пятом этаже неприметной хрущевки, светилось одиноким огоньком незанавешенное окно Анькиной квартиры – пыльное, залитое брызгами, но такое родное. Все, что осталось у Аньки от этой жизни – кроме нее самой, жизни.

Она специально не гасила свет на кухне – идешь так ночью, и кажется, что тебя кто-то ждет. Нет, не алкаши, бревнами валяющиеся на грязном полу – отец и мать, здоровые, веселые… трезвые. Ждут, волнуются – где же наша дочка? Куда она пропала, ведь уже поздно?! Может, случилось что-то? Может, выйти на балкон, покричать, позвать ее?

Подумаешь так, и на душе легче. Пока не переступишь порог квартиры и не вдохнешь застарелую вонь притона, видевшего такое, что не приведи Господь! Даже и вспоминать не хочется, что тут бывало. Хорошо еще, что память дырявая, многое из нее стерлось, выцвело, вымылось, как из старой линялой тряпки, бывшей когда-то бальным платьем.

Голубоглазый шел легко, быстро, будто и не тащил килограмм двадцать жратвы и выпивона – спортсмен, точно! Вон как ловко всех уложил! И Механика, и его подельников, а они ведь не совсем так уж дохляки были, крепкие парни!

Может, бывший спецназовец? Вояка, прошедший горячие точки? Шрам-то вона какой! По «ящику» говорили, что у всех, кто проходит горячие точки – крыша едет. Спиваются, опускаются, звереют – смерти много видали, убивали, а голова человека не любит убийства, с катушек слетает. Ерунда, наверное. Видела Анька таких отморозков, для которых человека убить – как травинку вырвать. И что? Нормальные, не спились, не бомжуют, даже наоборот – в цене по этой жизни! Потому что совести у них нет? Или Сатана их поддерживает?

Снова подумалось, а может, следовало свалить по-тихому? С деньгами! Уйти подальше, накупить жратвы и бухла, а этот тип пусть себе сидит под кустом и ждет у моря погоды! А что такого? Такая жизнь, лохов учат! Зачем отдал ей все деньги, не зная, кому дает? А может, она кидала, фуфлыжница?

Только Анька не такая. Стремно – забрать последние деньги у голодного, кинуть человека. Она никогда не была кидалой, это знали все. Поживиться на чужой счет – поесть там или выпить – это всегда пожалуйста, а чтобы кинуть, забрать последнее – это никогда! Механик? Мертвецы не считаются – они как бы уже и не люди. Им ни к чему барахлишко!

Когда подошли к подъезду, привычно осмотрелась – нет ли кого-нибудь из знакомых? Не ждет ли кто-нибудь из клиентов, чтобы переночевать в ее квартире? Никого не обнаружила, облегченно вздохнула – на фиг ей сейчас еще кто-нибудь? Больше народа – меньше кислорода! А если точнее, бухла и жратвы!

Поднялись на последний этаж, и Анька почти торжественно достала из кармана два ключа – один для сложного замка железной двери, второй – блокирующий этот замок.

Железная дверь была гордостью Аньки, а еще – средством обороны. Без позволения хозяйки войти в квартиру можно было только вызвав слесарей из спецфирмы, открывающей двери, или с помощью МЧС – никто из собутыльников не мог выйти, даже если она уснула беспробудным сном – двери открывались только ключом, а ключи она заранее прятала в тайное место, неизвестное никому. При всей своей мозговой пропитости, Анька не потеряла толику практичности, и потому у нее до сих пор стоял телевизор и даже старенький холодильник «Саратов» – вынести их без ее ведома было невозможно.

Дверь тихо захлопнулась за спиной Аньки (она старалась, чтобы ее ночные и дневные похождения не слишком беспокоили соседей – чревато, «стучат» участковому – только в путь!), и хозяйка квартиры облегченно вздохнула – единственное место, где она чувствует себя в безопасности – это здесь. Решетки на окнах, железная дверь – и жестокий мир остался за порогом. Здесь – покой.

Старый диван-раскладушка, старые деревянные кресла – все, как при родителях, только засаленное, грязное, в пятнах, нюхать которые совсем не обязательно – аппетиту не помогает. Выцветшие и тоже в пятнах обои, брызги вина, брызги засохшей крови, брызги всего, чего угодно. Зачем клеить новые обои? Все равно подыхать! Для участкового, что ли? Еще и подвесные потолки для него устроить, вместо этих, в паутине и саже.

Анька уже и забыла, когда по-настоящему убиралась в квартире, и сейчас ей вдруг стало как-то… стыдно. Стыдно за вонь, стыдно за выщербленный, прожженный линолеум, за обои, свисающие со стен, как осенние листья после октябрьского ливня – все плохо, все гадко… Почему ей стало стыдно – и сама не знала. Вдруг представилось, что привела к себе в квартиру жениха, любимого парня, с которым хочет устроить романтическое свидание – и стало горько, больно из-за бесцельно сожженной жизни.

Не будет у нее ни любимого парня, ни свиданий, только водка, шмурдяк да закусь, не очень-то вкусная и как можно более дешевая и сытная, чтобы на дольше хватило.

– Располагайся… – безжизненным голосом предложила она. – Вон там туалет… только унитаз разбитый, бачок не смывает – там ведро. Вода в кране есть, горячей только нет, колонка не работает. Щас я чаю поставлю, закуску нарежу – поедим, выпьем. Если хочешь, прополощи свою одежду – перепачканный весь. Там порошка немного было, может, еще и остался…