Гадюка в сиропе - Дарья Донцова

– Кто прописан у вас? – поинтересовалась я, вытаскивая купленный у метро блокнот.

– Лидия Разина и Вячеслав Разин, – ответила хозяйка.

– А второй сын?

Лида замялась:

– Тут такое дело, прямо не знаю…

– Говорите, я ко всему привыкла, – приободрила я ее.

– Женька, старший мой, сидит, – пояснила Разина. – Машину угнал с пацанами, подельников всех родители выкупили, а у меня денег нет, вот и вломили на полную катушку – четыре года. Думала, помощник вырос, хоть работать пойдет. Ан нет. Тащи теперь на горбу уголовничка, на одни передачи в месяц триста рублей уходит! Надо бы бросить его, он-то со мной не советовался, когда безобразничал, да жаль, вот и мучаюсь. Да еще Славка от рук отбился. Уж стращаю, стращаю его, а толку! Разинская кровь гнилая, у них все с изъяном. Эх, не знала я, в какую семью попала, бежать бы тогда надо было…

– А Татьяне Разиной вы кем приходитесь? – поинтересовалась я.

– Снохой, – пояснила Лида. – Замуж в недобрый час за ее старшенького, Володьку, вышла, дура безмозглая.

– Можно поговорить с ней?

– Так она умерла!

– А Николай?

– Э, вспомнили. Он еще когда перекинулся, выпил дрянь какую-то, и все. Тетя Таня нарадоваться не могла.

– Нарадоваться? – изумилась я.

– Пил он по-черному, – вздохнула Лида, – дрался, за ножи хватался, жуть. Я, слава богу, пряталась, а тете Тане по первое число доставалось.

– Что же она не развелась? – глупо спросила я.

– А дети? Четверо их по лавкам сидело, отец был нужен.

Я только вздохнула. По-моему, лучше совсем без отца, чем с таким.

– Сын у них был, Степан, не знаете, что с ним?

Лида пожала плечами:

– То, что был, помню, только дома он не жил.

– А где?

– Вроде тетка его к себе взяла, жена брата свекра. Она богатая, а своих детей господь не дал. Степка последним был, сначала Володька, следом Сашка, потом Ритка, четвертая Галька, и только затем Степан.

– А ваш муж не знает, где можно найти Степана?

Лида печально улыбнулась:

– Володьку убили в драке, шесть лет тому назад.

– Простите.

– Ничего. Слава богу, что избавилась. Я так на суде и сказала: «Сашку не надо сильно наказывать, он мне доброе дело сделал, от ирода избавил».

– Так его…

– Брат убил, – спокойно объяснила Лида. – Выпимши оба были.

– За что?

– Говорю же, выпимши были, на бутылку им не хватало, стали драться, ну и вышло случайно, не хотел никто, а получилось!

– Значит, с Сашей тоже не переговорить, – безнадежно вздохнула я. – Как найти Степана?

– С Сашкой точно не побеседовать, – ухмыльнулась Лида, – тоже покойник. Помер на зоне. Только девки и остались – Галка и Ритка, вот они небось знают точно про тетку и брата.

– Где же их найти?

Лида призадумалась:

– Если только у тети Тани в старой книжке посмотреть…

Она повернулась к допотопному трехстворчатому гардеробу, раскрыла скрипучую дверку и тут только поинтересовалась:

– Вам они зачем?

– Да в избирательных листах путаница, – отмахнулась я. – Люди давно съехали, а у нас до сих пор указаны. Представляете, какое поле для махинаций? Вот хожу, ищу мертвые души. Все ноги стоптала!

– Во всей стране бардак, – философски заметила Лида, листая старенький, распадающийся на части блокнотик с изображением монумента «Рабочий и колхозница» на обложке. – Чего уж тут удивляться…

Минут пять мы помолчали, потом она устало сказала:

– Вот. Ритка на Ленинградском проспекте живет в доме шестьдесят четыре, а Галки нет. Ну, да она с матерью отношений не поддерживала. Тетя Таня говорила, вроде она за генерала замуж вышла и все связи с семьей порвала, а уж правда или нет, не знаю!

Оказавшись у лифта, я посмотрела еще раз на листок. Устала я ужасно, хорошо бы поехать домой, принять ванну, потом лечь в кровать с шоколадкой и новым детективом… Но придется ехать к Рите Разиной. Ленинградский проспект тут рядом, и вечер воскресенья самое лучшее время для того, чтобы застать всех дома.

Опять пришлось добираться до «Динамо», потом садиться в троллейбус и трястись по проспекту. Я давно хотела в туалет и с удовольствием бы перекусила.

Шестьдесят четвертый дом походил на гигантский корабль – серый, монументальный и какой-то подавляющий. Внутри тоже все впечатляло – широкая лестница, большие двери, небось потолки четыре метра, если не выше. Дверь квартиры Риты была приоткрыта. Слегка удивившись, я вошла и крикнула:

– Маргарита Николаевна, вы дома?

В ответ – тишина. Прихожая жутко загажена, на полу обрывки некогда светло-коричневой ковровой дорожки, обои свисают клоками, верхняя одежда красуется просто на огромных гвоздях, вбитых в стену, а под грязными, вонючими пальто и курткой валяются вперемешку ботинки, сапоги и засаленные тапки…

– Маргарита Николаевна! – позвала я и пошла по небольшому коридорчику. Комната была одна, просторная и почти пустая. В углу стояла полуразвалившаяся тахта, вместо двух ножек – стопки растрепанных книг. Белье на ней отсутствовало, растрепанная подушка и драное ватное одеяло валялись на полу, посередине высился обеденный стол без скатерти и клеенки, и на нем было полно самых разнообразных предметов: вспоротая банка рыбных консервов, несколько пустых водочных бутылок, расческа с клоками длинных черных волос, нечто сморщенное, оказавшееся при ближайшем рассмотрении сырой картофелиной, и куча хлебных корок.

Больше в комнате не было ничего, даже занавесок, а с потолка свисала голая электрическая лампочка.

Кухня выглядела не лучше. Газовая плита в жутких потеках, скорей всего, ее не мыли со дня покупки. Холодильник тоже в каких-то пятнах, линолеум по цвету сравнялся с асфальтом, но хозяйку это не смущало. Она сидела на диване «Малютка», покрытом чем-то, что я не решилась бы использовать в качестве половой тряпки.

– Ты ко мне? – с легким удивлением произнесла Маргарита, а это была она, и громко икнула.

Густой запах алкоголя повис в кухне.

– К вам.

– И чего хочешь? – благодушно поинтересовалась Рита. – Соли дать? Нету у меня. Сахару тоже, уж извини. Помогла бы по-соседски, но откуда деньги взять инвалиду, ой, тошно…

И внезапно она громко зарыдала.

Я слегка растерялась. В своей жизни мне никогда не приходилось иметь дело с алкоголиками. Отец, правда, выпивал по праздникам рюмку-другую хорошего коньяка. Мама иногда наливала в чай пару ложек «Рижского бальзама» или ликера, но, как вы понимаете, пьяными я их никогда не видела. Нет, вру, был один раз случай.

Память услужливо подсунула картину. Вот открывается входная дверь, и отец тяжело садится на стул у входа.

– Папочка пришел! – с радостным криком кидаюсь я ему на шею и сразу понимаю, что с ним произошла беда.

Пальто отчего-то грязное, шляпа висит на одном ухе, глаза бессмысленно бегают из стороны в сторону, на пороге с виноватым видом молчит его шофер Иосиф Петрович.

– Папа заболел, – сообщает он мне. – Позови маму.

Но она уже бежит по коридору. Меня моментально уводят в детскую и велят не выходить. Я очень послушная девочка, поэтому покорно сижу за закрытой дверью и внимательно слушаю, что происходит в квартире. А там царит суматоха: льется вода в ванной, доносятся непонятные и от этого жуткие звуки, затем приезжает «Скорая».

Где-то около одиннадцати мама наконец вспоминает про меня и входит в детскую. Ее лицо заплакано, а всегда причесанные волосы стоят дыбом.

– Папу увезли в больницу, у него инфаркт, – поясняет она и добавляет: – Ложись спать, детка. Завтра поедем к нему.

Но назавтра смущенно улыбающийся папа появляется дома. Радостная мама затевает праздничные пироги. Вечером мы получаем подарки. Я нахожу на кровати громадного, слегка косорылого розового зайца, а мать маленькую коробочку с золотым кольцом. И только спустя много лет, уже после папиной смерти, она рассказала мне, что произошло в тот день.

Отец был на похоронах своего товарища, тоже крупного ученого, работавшего на военно-промышленный комплекс. Замерз, устал и проголодался. На поминках его посадили возле миски с незнакомым салатом – белый овощ, наструганный на терке, был заправлен подсолнечным маслом. Папа попробовал и пришел в полный восторг – острое, необыкновенно вкусное блюдо.

– Что это? – поинтересовался он у хозяйки.

– Черная редька, – ответила та и удивилась: – Разве ваша супруга такую не делает? Лучшая закуска под водку.

Но мама никогда не готовила ничего подобного. Отец увлекся и съел всю миску. Впрочем, хозяйка оказалась права – выпитой водки он не ощущал и смело опрокидывал стопку за стопкой, надеясь побыстрей согреться.

Плохо ему стало в машине. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, сердце билось так, что, казалось, оно сейчас выскочит из груди… Приехавшая «Скорая» моментально заподозрила инфаркт. Но в больнице опытный кардиолог велел промыть больному желудок и, мрачно посмотрев в таз, поинтересовался: