Геракл - Антонио Дионис

Не стали боги спорить со вспыльчивым Аресом, выполнили его просьбу. И среди пустыни, невидимая для простых глаз, выросла неприступная громада скалистых гор.

Мертво и неподвижно Стимфальское озеро, тая в своих водах страшную тайну, и горе тому, кто отпробует мертвой воды. Слабеет его воля, причудливые видения сменяют явь — и лежит, грезит человек, пока подбираются к нему на железных лапах крылатые хищники.

Бог Арес сам ревниво опекал своих любимцев, всякий раз к ночи доставляя свежую пищу: в набегах на селения и деревни Арес думал не о насилии, а лишь о бедных птенцах, ожидающих в темном гнезде дымящийся кусок человеческой плоти. Кто б назвал бога войны сентиментальным и добродушным?

Но кто из людей укорит себя за жестокость, проявленную к чужим, если возникла потребность в заботе о близких? Гибни миры, пропадай человечество, ухни земля в бездонную черноту вселенной, человечек тащит на ужин семье кусок мяса, вырванного из горла другого.

Стимфальское озеро, соединяясь подземными водами и течениями с озером мертвых, стало б людским кошмаром, если б уцелел хоть один, видавший его мрачную тайну. Озеро, неподвижное и почти черное посередине, к краям светлело, пряча в яркой зелени прибрежного камыша свою суть. Вот и пленники, даже видя кружащие над головой привидения, не могли уверовать, что погибнуть им не от грозных хищников или безжалостных воинов, а от налетевшей внезапно птичьей стаи.

На фоне розовато-сиреневого неба зрелище было даже красивым: парят над землею сильные, гордые птицы, словно огромные красно-огненные листья просыпались листопадом.

Внезапно упала на землю тишина. Вздрогнули женщины. Плотнее сжали губы мужчины. Инара прижалась к груди Азана — он слышал, как трепыхается сердце девушки.

— Ну, что ты, любимая! Это только птицы! — успокаивал Азан плачущую девушку, с беспокойством следя, как кружат над головой, чуть не касаясь лица, гигантские крылья.

Хищники не торопились — им нравилось наблюдать, как удивление при их приближении сменяется страхом. Потом — выбирается первая жертва. И люди бегут, охваченные ужасом. Но нет пути из безумного мира, которого- то и не существует, даже если редкий караван и пройдет вдалеке по пустыне: не увидеть кровавой расправы и жадного пиршества птиц среди невидимого ущелья и несуществующего озера. Лишь для тех, кто подпал под колдовство строго очерченного круга, лишь для тех висит тишина и все ближе и ближе коварные птицы.

Но вот воды озера зашевелились, задышали белым туманом — словно сигнал получили Стимфальские птицы. Тенью спикировала на Азана ближайшая, но промахнулась, лишь крылом махнув по щеке — на коже проступили кровавые шрамы. Другие птицы мучали и терзали рядом свои жертвы. Их алчные крики сливались с воплями раненых людей, пытающихся голыми руками заслониться от огненных молний — птицы, взмыв, вдруг камнем бросались вниз. Но еще скорее летели их выпущенные, точно стрелы, медные перья, пронзая людские тела. Только упал человек — на грудь падает хищник, впиваясь в тело когтями, а железный клюв долбит, выбирая, глаза. Кровавой росой сочатся пустые глазницы, а птица уж ищет другую жертву, взмывая. Ослепленный стонет, умываясь алою кровью. И слышит, как рядом падает на землю жена или дочь, или друг, или сын. Тянется слепыми руками на помощь, но натыкается на удары когтистой лапы. И все побережье страшного озера усеяно слепыми, беспомощными телами с изувеченными руками, пробитыми легкими и страшными черными дырами на животе. А сытые птицы, оторвав от живого еще человека кусок окровавленной плоти, вздымались и мчались к центру озера, где в гнездах жадно раскрывали клюв их птенцы, ждущие пищи.

А люди на ощупь бродили по побережью, пока не натыкались на оханье и стоны знакомого голоса — и тут же скатывались в бездонный ров, откуда не было выхода. И там умирали, истекшие кровью.

Азан, защищая собой Инару, мало что помнил после страшного удара, обрушившегося сзади. Тело словно пронзили тысячи молний — ив спасительном забытье пришло везенье — птица, приняв беспамятство за мертвечину, обратила взор желтых глаз на девушку.

Птицы не трогали мертвых, пока хватало живых. Тело Азана от толчка покатилось и рухнуло в ров на трупы других

Кто знает, не принял бы юноша смерть за награду, если б знал, что увидит, очнувшись?

Не было озера. Не слышно и птиц. Лишь искалеченные тела односельчан. И Инара, сердце, — Инара. Азан чуть не умер от горя, видя лютые муки, выпавшие любимой.

И теперь он должен, обязан доползти чрез пустыню — и пусть посмеют не верить его рассказам!

Слаб человек, непрочно и хрупко его тело. Но воля, заключенная в нелепую оболочку, способна творить чудеса: дополз Азан, добрался до тех, кому мог рассказать свою страшную повесть.

Были удивлены караванщики, наткнувшись в самом сердце пустыни, где на многие дни пути не было ни селения, ни родника, странному человеку, черному и обгоревшему. Кровавое месиво было его телом. Вздувшиеся волдыри ожогов, лопаясь, издавали зловоние. Смутны и бессвязны были его речи и почти неразличимы звуки, вырывавшиеся из опухшего горла. Но умер Азан, лишь окончив рассказ. И из уважения к смерти незнакомца, много дней проведшего в пустыне, из ужаса перед обезображенным трупом седого старца без возраста, подхватили караванщики рассказ Азана, донесли до людей и селений скорбную повесть.

Не поверили все. Но нашлись отчаянные, что по ночам бродили у кромки пустыни, факелами разгоняя ночь и звеня крепким оружием. И много раз они видели всадников, но ни разу не приблизились черные кони к людям в засаде.

Не хотел бог войны сам участвовать в битвах: он-то знал, как изменчива и прихотлива судьба, и, бессмертный, не хотел рисковать своими людьми, ибо были то обычные люди, в жилах которых текла смертная кровь. Лишь безнаказанность за плату звонкой монетой принудила их участвовать в диких набегах.

Разворачивались конники — и исчезали в ночи, чтобы искать тех, беззаботных, что готовы, как овцы, для бойни.

Но негоже герою лишь видеть удирающий хвост противника- слава требует большего. Мало Гераклу, что черных конников никогда не видали в окрестностях Микен — ему надо своими глазами ухватить за перо хищную птицу бога Ареса.

В пятый раз вступил Геракл во дворец царя Эврисфея, требуя внимания и ответа.

О царь! — молвил Геракл. — Где твои глаза, что слышат твои уши, если народ боится шарканья старой кобылы, слепой и хромоногой, принимая каждую клячу за черных конников ночи? Какой ты властитель, если дети боятся поставить силок на пичугу, боясь грозных птиц бога Ареса?

Разозлился царь на дерзкие речи, но прав ведь Геракл; уж бормочут в народе, что Эврисфей не всесилен, если не может поставить всадникам ночи заслоны.

Ну, так пойди и сам разгони крикливую стаю старых ворон, если веришь в бабские сказки! Можешь взять и коня в моей конюшне, если придет охота погоняться за привидениями! — сварливо ответствовал царь Эврисфей.

Плюнул Геракл на мраморные плиты дворца — не видеть народу защиту у Эврисфея. Позвал своего друга Иолая, и долгие ночи герои бодрствовали на кромке пустыни, но ни разу не видели даже тени черных коней и их диких наездников.

Геракл и Иолай двинулись в глубь пустыни, в многодневном походе охотясь за сумрачной тенью. Но даже конского помета не углядели, не то чтобы острова на страшном озере.

Ну, и что дальше? — вопросил Иолай, переворачивая вверх дном пустую баклагу из-под пресной воды.

Да кто его знает! — сумрачно ответствовал Геракл, утирая с лица жаркий пот.

Уж не выдумка ль — птицы Ареса? — запальчиво пробурчал Иолай; ему уже надоело бесцельное шастанье по песку без всякого результата.

— Перед смертью — не шутят! — возразил Геракл.

Тут новая мысль осенила героя. Быстро скинув одежду, состоявшую из львиной шкуры и потертых сандалий, Геракл раскинулся на спине, вытянув руки вдоль тела.

Закрыл глаза, поражая Иолая, который решил, уж не сошел ли приятель с ума от жары и долгих блужданий.

Ну, что ж ты ждешь? — приоткрыл глаз Геракл. — Давай рыдай и кричи, словно я умираю!

Иолай глядел глупым бараном:

Да это-то зачем?

Геракл, рассердившись, сел, упираясь ладонями в песок:

Как ты не понимаешь?! Черные всадники не по являлись в округе, опасаясь засады. Так?

Так, — согласился Иолай, все еще недоумевая.

А птицы кормятся лишь плотью живого человека. Но в длительном переходе конникам никак не сохранить пленников: не жара, так жажда убьют добычу Стимфальских птиц!

А, — додумался Иолай. — Ты надеешься, что всадники услышат нас и клюнут на приманку? Птички-то сколько голодные!

Не знаю, но попробовать стоит, — Геракл обрадовался, что друг его наконец-то уразумел.

Оставалось надеяться, что черные конники будут такие же сообразительные. Геракл вновь разлегся голышом, а Иолай, встав на колени, запричитал, оплакивая умирающего. Его стоны и жалобные рыдания далеко разносились по окрестностям, пока у Иолая не запершило в горле — всадники либо были далеко и не слышали, либо не придали значения двум одиноким фигурам посреди желтых барханов.