Два писателя, или Ключи от чердака - Марина Голубицкая

— Дай какой–нибудь бутылек! От киндера капсулу дай!

Было больше парней, но приходили и девушки, и парочки, и даже молодая женщина с большим животом, под ручку со спутником — беременная. Я грозилась соседям, что донесу, и не доносила, — я хотела, чтоб этим занялся Леня. Я устроила сцену при свекрови и свекре, и они испуганно шикали, решив, что я обрекаю их сына на борьбу с наркомафией: «Тчш–ш–ш-ш! Ты что, не знаешь, как это страшно?! Не видела в фильмах?!» Меня как–то пригласили в понятые: у соседей изымали товар, я радостно расписалась во всех бумагах, но ничего не изменилось, им принесли новый, а полгода спустя ко мне зашел милиционер. Попросил записывать номера машин и звонить, если приедет иномарка. Я удивилась: неужто он не знает, что у меня нет телефона, что на иномарке в нашем дворе ездит только кандидат в губернаторы, а из дома напротив регулярно приходит человек со спортивными сумками, просто пешком пересекает двор, — единственный человек приличного вида, систематически навещающий многодетных.

Проблема решилась по–страусиному: мы переехали. Мне сказали, что старшая мать той семьи умерла, детей взяли в интернат, наркоманы из двора исчезли. Я вернулась на работу, где изредка встречала студентов со странным взглядом, с переменчивым настроением. Гурам вернулся в Свердловск. Он выкарабкался, завязал, соскочил, получил в Тбилиси диплом инженера. Какое–то время он работал на Лениной фирме, пристраивал в магазины тушенку, косметику. Иногда заходил в гости. Он не сразу понял, что теперь я мало им интересуюсь, что он научил меня ездить по дороге с переставленными знаками. Я попала в аварию и отныне не могла себя заставить свернуть к обрыву.

82

Я все–таки сломала передний зуб. Сорок два года — это и есть бальзаковский возраст. Как выглядела мадам де Берни? Что умели в то время дантисты? Хорошо, что сейчас каникулы. Мне не придется крепить зуб на жвачку и в лекционной аудитории чувствовать дыханье двойного страха: потерять зуб и ошибиться в интеграле.

— Прикус неправильный, эмаль хрупкая… Кошмар, какой неудобный прикус! Зря я взялась за реставрацию, шире рот! Бог мой, еще и трещина на губе! — врач сердится, я чувствую себя двоечницей, но не могу отшутиться: они с медсестрой орудуют надо мной в четыре руки.

Только вчера парикмахер хвалила: «Какие волосы — послушные, объемные! У вас должен быть хороший характер.» Я гляжу в потолок и думаю, что важнее: волосы или зубы. У Галочки Ганиной чудные зубки, а волосы…

— Можете сплюнуть.

Вот черт! До каких пор я буду сравнивать себя с Галочкой Ганиной?! Уже пятнадцать лет я в Свердловске, и десять лет Ганины в Германии. Галочка щедро писала обо всем, а о том, что они не вернутся, написал мой шеф, навестивший их в неметчине. Письмо шефа я распечатала в трамвае, тут же вспомнила, как за поездом, увозящим Гошу с Милой в Николаев, бежал Слава: «Как же так?! Ну как же так?! Ну как же так…» Я потеряла счет остановкам, вышла, долго не понимала, где нахожусь, оказалось, проехала три лишних. Дожидаясь обратного трамвая, я глотала слезы, перебирая в мыслях все, что было отложено до встречи, что не вмещалось в письма: расспросить, рассказать, показать… Галка не видела даже Зою, а у меня скоро новый ребенок…

Вчера в Доме кино незнакомая женщина, явно подвыпившая, спросила меня:

— Вы ведь с Горинским женаты с восемнадцати лет? Ирина, можно узнать, как вы боролись с любовницами? Быть не может, чтоб Леонид…

Я тоже думаю: быть не может. Но Леня всегда убеждал: «Ты придумываешь, тебе это кажется…» У Славки Ганина был другой стиль. Он подкарауливал меня на лыжне:

— Как ты думаешь, Горинская, кто красивее: ты или Галочка?

Галка — первая красавица нашего курса, я — просто живенькая и бойкая, на лыжне красноносая, но я решила не сдаваться.

— Конечно, я. У меня же и ноги, и талия!

— А лицо у кого красивее?

— И лицо у меня.

Он заподозрил, что я блефую. Решил сравнить с эталоном:

— А ты или Елена Коренева? На лицо?

Наших юных мужей влекла с экрана юная Коренева. Я попыталась объехать Славу и обдернулась:

— Конечно же, я!

Он догадался:

— Ваньку валяешь? — и уронил меня в сугроб.

Не так давно, уже в Германии, он решил исповедаться жене во всех грехах, и среди ночи по телефону я услышала ожесточенный Галочкин голос:

— Теперь я знаю все про всех. Если не веришь, расскажу подробности…

С тех пор мы с Галочкой понемногу фехтуем — в письмах, по телефону, и по e-mail’у, — порой кто–то колет всерьез, но, спохватившись, бросает оружие, бежит утешать и оправдываться, нарочно делает себе больно и шутит, отвлекая внимание. Каждый эпизод затягивается не на один месяц, ведь dr. G. Ganina и доцент И. Горинская уже взрослые женщины, им не до игр: у каждой по трое детей, у каждой карьера и занятый муж… У меня бабушка, у Галки свекровь …

— Можете сплюнуть.

Да что ж такое! Я опять запинаюсь о те же мысли — как о Диггера. Вечно он путается под ногами. Я привезла его восьмимесячным, а сейчас он глухой, седой и беззубый… Но по–прежнему приставучий — весь в Ганина.

83

Кстати, это тоже история, можно завтра рассказать ее Чмутову: как я везла из Москвы своего полуризена–полумиттеля. У Ганиных был хороший приятель с машиной и пропуском на летное поле — хороший приятель, хороший физик, с ним можно было ни о чем не беспокоиться. Он отвез нас в Домодедово, зарегистрировал мой билет, сдал багаж, предъявил собачью справку, взвесил Диггера и принес нам квитанцию об оплате. Каждый собачий килограмм шел за два кило дополнительного багажа. Галочка заплатила, потом сказала:

— Ириночка, ты должна мне что–нибудь дать за собаку, хотя бы рубль. Так полагается.

Я возразила:

— Вернетесь в Союз, и я верну вам Диггера, — я думала, через год все закончится, наш капремонт и их стажировка. Мы вернемся в квартиру, они в Союз. Нам на первом этаже нужна собака, им в Германии не нужна. Все сходилось.

Хороший физик зашел в самолет, поменял мое место на хвостовое, замотал поводок вокруг ручки, поцеловал меня и ушел. Диггер продолжал скулить. Он начал это делать еще в машине и ненадолго прерывался в аэропорту. Два часа в самолетном гуле Диггер дрожал от страха, пускал слюну и скулил — щенок — подросток, потерявший хозяев. Я чесала его за ухом, прижимая коленями к полу. А когда наконец заглохли моторы и настала блаженная тишина, когда все встали и я отвязала поводок от ручки кресла, Диггер промчался через салон черной молнией, разметав в стороны пассажиров. Он слегка притормозил на трапе, зато на летном поле я едва не выбежала из пальто. Мое пальто развевалось за спиной, как крылья, ноги мелькали — предельный случай, когда двуногий шагающий аппарат близок к колесному транспорту.

Мы с Диггером добежали до барьера, Леня протянул руки, чтоб взять поводок, обнять меня — Диггер тут же зарычал. Диггер залаял. Диггер стал моей собакой. Дома, когда Леня накормил его вкусным мясом, Диггер наконец успокоился, лег у моих ног и счастливо оскалился. Я не знаю, когда он забыл Ганиных и забыл ли он их насовсем — он еще долго убегал на верхние этажи и искал московскую квартиру. Маша давала ему нюхать Галкины письма, но когда через шесть лет, после капремонта, мы переехали, нашу собаку пришлось тащить по лестнице силой.

84

Я упрекала Чмутова, выгуливая собаку:

— Игорь, зачем ты это делаешь? Не щадишь жену… У нас в общежитии один философ…

— Матушка! Да кто такой этот твой философ? Он что, гений?! А я — писатель. Писателю можно все.

Диггер таскал нас от дерева к дереву. Я пыталась его урезонить.

— Игорь, давай договоримся. Ты — писатель, но твоя жена — просто женщина.

С Ларисой Чмутовой у меня были лицемерные отношения. Я откровенно проявляла интерес к ее мужу, не забывая, что он устроит нам галерею зеркал и кунсткамеру каламбуров. Он перескажет ей мои слова, он передаст мне ее реакцию, и мы забудем, где отражение, где явь, мы будем множить и множить кривые образы. Я недолюбливала Ларису, как недолюбливают подслушивающее устройство, жучка в квартире. Невозможно быть всегда политкорректной. Накануне Чмутов заявил, что за женщинами не ухаживает, — сразу делает прыжок. Я съязвила:

— А мухоморы нужны, чтобы не промахнуться? Говорят, ты Ларисе особую травку давал.

На следующий день она в отчаянии кричала в трубку:

— Я не знаю, за что Эльвира так меня ненавидит! Зачем она сочиняет эти гнусные сплетни! То про детей на балконе, то про травку…

Эльвира была здесь ни при чем, да кто ж поверит? Диггер сел, начал тужиться. Чмутов обиделся за жену.

— Просто женщина, говоришь? Да что ты знаешь?!!

— Тише–тише. Вот угадай, зачем я гороскоп ей заказывала.

— Заняться тебе нечем?