Два писателя, или Ключи от чердака - Марина Голубицкая

— Заняться тебе нечем?

— Вовсе нет. Хотела с твоей женой познакомиться.

— А-а, цель достойная… — он сказал это сухо, не принимая игры, Диггер радостно затрусил, мы — вслед за Диггером. — Лариса не просто женщина, она красавица! Лариса женщин не жалеет, и ты учти: холод лучше сохраняет, вся свежесть от холода. Может, поэтому моей жене дают не больше двадцати пяти лет.

Я тихо фыркнула, Диггер залаял. Сколько же тогда дать Марине Майоровой? А моей Маше? И у Ларисы такие несчастливые глаза…

85

На свой счет он тоже заблуждался, полагая, что выглядит, как пацан. У него был идеал — поэт Еременко.

— Пятьдесят лет мужику, а как смотрится! Да ты увидишь, если захочешь. Ерема скоро приедет…

С первых дней лета он ждал, что приедет Ерема. Я видела Еременко лишь однажды, давным–давно, все у той же философини, может, память подводила, но мне помнился щуплый испитой мужичонка наподобие Родионова. Щуплые пьющие мужичонки не кажутся мне молодыми.

— А это у тебя, Иринушка, инстинкт самки. Сколько в тебе женского–то заложено, трех девчонок родила, и все еще борода не выросла. А меня мои мальчишки пробили, — не знаю, может, я уж и не мужик теперь, а? Как думашь? — Мы сидим у окна. Светит солнце. Он ладонью прикрывает глаза и подмигивает: — Иринушка, налей–ка мне водочки!

За окном висит люлька с малярами. Вторую неделю в наших окнах экспонируются маляры. С бригадой нам повезло: молодые, веселые, они не пьют, не матерятся и развлекают Машу в перерывах. Они покрасили наши решетки в белый цвет — «так красивше», а когда мы попросили вернуть черный, разрисовали их в крапинку. Вчера один парнишка пытался съесть килограмм сахара, больше полкило не осилил, проспорил ящик пива, сегодня болеет. Другой спускался по веревке без рукавиц, обжег руки, упал, но обошлось: нога, нестрашный перелом, бригада зовет его симулянтом.

Машина голова появляется в проеме лестницы, бросает Чмутову хмурое: «Hi» и исчезает. Маше не нравится, что перед Чмутовым стоит бутылка, что заняты мама и обеденный стол. Я объясняю, почему не хотела мальчика вместо Лельки:

— И с одной–то старшей сестрой что за мужчина? … — я спохватываюсь: он младше сестры на десять лет. Сейчас опять зашипит и станцует фламенко? — Ой, Игорь, извини!

Он смотрит хитро.

— Ничего, Иринушка, ничего. Как думашь, в таких случаях лучше извиняться иль нет?

На такой случай у меня есть история:

— У моей сестры был эпизод с коллегой в Лондоне, китайцем. Он в бухгалтерии рассказывал про француженку: «И она отвечает мне на своем птичьем языке… — В этом месте он повернулся к моей Ларисе и добавил: — Sorry, Лариса». Извинился, как истинный джентльмен! — Чмутов смеется. За окном над чем–то своим смеются маляры. Я поясняю: — Этот китаец хочет стать англичанином.

— А сестра не хочет?

— У нее сословное чутье не работает. Она как–то похвастала, что идет в оперу, так начальница, шотландка Мэри, процедила: «Эта женщина из другого класса». И Лариска теперь бутерброд для ланча покупает в дорогом магазине и перекладывает в пакет из дешевого. А темперамент?! Во что его завернешь? Там же слово emotional несет отрицательную нагрузку! Англичане предпочитают demonstrative. Эмоции предпочтительнее демонстрировать, а не проявлять.

Мой англичанин осушает рюмку, не закусывая, и впадает в задумчивость.

— Демонстрировать эмоцию… Здесь надо быть гением… Англичане… Да это талант покруче писательского! Это мое!! Я б им такое продемонстрировал!!!

Я задвигаю бутылку за штору:

— Let speak English? У нас еще час. Я расскажу тебе три коротких истории. Об этом китайце. Моя сестра работает в головном офисе комплекса шикарных отелей. Дэвид — владелец комплекса, главный босс и персонаж светской хроники. Китаец Ли подражает боссу. У китайца жена — белобрысая англичанка и дети в закрытых школах. Однажды в течение всего дня Ли организовывал свой уикенд, а когда Дэвид зашел, Ли сказал между прочим: «Я еду на уикэнд во Францию». Дэвид поинтересовался: «Зачем?» — «Поиграть в гольф». Дэвид удивился: «Но сейчас прекрасная погода. Почему ты хочешь играть в гольф во Франции? В сентябре!» Ли растерялся: «А когда ты ездишь туда?» — «В марте. Разумеется, в марте».

Чмутов отставляет пустую рюмку:

— Конечно, в марте, моя дорогая, когда погода не позволяет нам наслаждаться нашей игрой на нашем острове. Я прощаю вам ваше негостеприимство. Вы уловили это слово? А я уловил, что вы спрятали вашу водку. И я жду вторую историю.

— Ли купил билеты на скачки и удивлялся, почему их считают дорогим удовольствием. Он спросил об этом Дэвида. Тот объяснил: «Билеты не дороги, костюм дорогой». Ли опять растерялся: «Дэвид, что ты имеешь в виду?» — «Костюм для скачек. Не пойдешь же ты на скачки в пиджаке».

— А вы, мэм, безусловно вы знаете, что надевают на скачки? — он откидывает голову, оценивая мое льняное платье.

— Вы ошибаетесь. Но моя сестра рассказала мне, что как–то одна принцесса появилась на скачках в той же шляпке, что и десять лет назад. И на следующий день две фотографии бережливой леди были опубликованы в газетах. И шляпка обведена в кружок.

— Иринушка! Ты посмотри, как ты прекрасно говоришь по–английски! За это надо выпить! — он решительно отодвигает штору.

Слава богу, осталось немного. Начатую бутылку он приметил в шкафчике три дня назад. Я уже знаю, что мой герой слишком быстро перестанет быть собеседником. Сначала он неуклюже пытается ущипнуть меня за льняной бок, потом заводит опостылевшую пластинку.

— Нет, мать, ты жизни не знаешь! Тебе нужны эти понты: английская шляпа, сестра в Лондоне. А жизнь — это землю взасос! Лежать на земле, целовать ее… Или женщину из нутра, из самого… Как мы с Ларисой живем, как живем! У нас же нет ни шиша, ни хрена у нас нет! — он горделиво смеется. — А нам это по фигу, представляешь? По фигу! Земля такую траву родит… Сваришь — и время вязкое, как смола. Как камень в гору… И десять оргазмов подряд! — Он мрачнеет. — Вот скажи, ты детей в огонь можешь бросить? Отвечай! Можешь, нет?!

Я пугаюсь:

— Ты что говоришь? Мы закончили?.. Заниматься сегодня не будем?!

Он приходит в себя.

— Мне же надо за телефон заплатить. Иринушка… — он роется в карманах. — Я квитанцию потерял. Без этих твоих денег мне никак. Телефон отключат — куда я без телефона? Я тут с Америкой наговорил… Ларисе трубку в ванную принес, говорю, Димка, бери мою жену, пока голая… Let speak English! Рассказывай третью историю.

— Ты уверен? Эта история литературная. Ли решил сделать подарок своей жене, купить книгу для беременных женщин, книгу, которую рекламировали по телевизору. Ли отправился в магазин во время ланча, вернулся очень удивленный и рассказывал: «Я попросил книгу, а продавец сказала, что это классика, девятнадцатый век. Но ведь название то же!» Это был Диккенс, роман «Большие ожидания».

Он соскакивает:

— Значит, китаец не знает Диккенса, но любит исключительно все английское?

— Не совсем. На самом деле ему нравится желтый цвет кожи. Он показывал Ларе свою руку и спрашивал: «Разве не очевидно, что эта кожа самая красивая?»

— Я тебе тоже кое–что расскажу, погоди, — он подходит к телефону. Каждый раз, когда он приходит, звонит Ларисе и каждый раз говорит очень громко. — Ларча, ну ты там как? Мне не спешить? Я еще у Ирины Горинской. В «Урал» заходил, все в порядке, возьмут, как закончу! За телефон заплачу! Мне тут Иринушка такие истории рассказывает! — Он хочет, чтобы я была в курсе. Лера предупреждала, что дома они включают динамик на всю квартиру. Когда звонишь кому–то из Чмутовых, надо помнить, что тебя слушают сразу двое.

Напоследок он рассказывает, как обнаружил, что его отец еврей. Ему было двенадцать, когда тренер по легкой атлетике попросил принести свидетельство о рождении. Игорь впервые взял в руки свое свидетельство и был в шоке. О евреях мальчик мало что знал, но не мог принести такое тренеру. Он зачеркнул неприятное слово и сверху вывел: «русский». Был скандал. Потом отец долго и методично рассказывал сыну, какие евреи хорошие люди. Все лето. Долго и методично.

— Мы проводили отпуск в Прибалтике, а в двенадцать лет я уже интересовался женщинами, и особенно женщинами на пляже. Но мой отец все время говорил про евреев, про то, какие они замечательные. Я думал, что в них хорошего, в этих евреях, женщины — вот что действительно замечательно.

— Трогательный рассказ.

— А он давно опубликован, Иринушка. Я только что перевел его для тебя. И смотри, неплохо получилось! Скажи, ты ощущаешь в себе что–то общее с евреями?

— Конечно. У меня есть что–то общее с евреями и с теми, кто родился со мной в одном году, и со всеми женщинами, которых зовут Ирина… Кстати, женщины, которых зовут Лариса, обычно кажутся мне младшими сестрами.

На эту реплику он не реагирует, смотрит в окно, как зачарованный, и осторожно манит меня, будто боится спугнуть птицу: