Неделя в Патриархии - Елевферий Богоявленский

Патриарха митрополита Кирилла. Об этом, конечно, скоро узнали власти и выслали его в отдаленный край Сибири. Старцу узнику естественно было подумать, как это митрополит Сергий допустил такую неразумную агитацию, подвергшую его суровой опале? Да вообще-то психология узников понятна: всякий день ожидать себе облегчения участи; ее нет, вот и думается, что они забыты, а может быть забываются намеренно по каким-либо чисто греховным соображениям. Враг силен навевать и такие мысли, чтобы усиливать скорбное чувство и вызывать невольное раздражение иногда против ни в чем неповинных».

Да если бы даже допустить, что митрополит Кирилл, действительно, не согласен с деятельностью митрополита Сергия, то что из этого? Его личный взгляд не голос Церкви, а только мнение одного, хотя и видного иерарха. А Церковь-то Патриаршая признает митрополита Сергия своим временным Главой и действует в созидание себя. Цепляться за всякие неверные слухи, и на них раздувать свое недовольство против митрополита Сергия, как канонического Главы Матери-Церкви не значит ли стараться расшатывать ее, когда она Божией милостью созидается? Не думают ли те, которые распространяют никем и ничем не удостоверенные слухи о принципиальных трениях между митрополитами Петром и Кириллом с одной стороны и митрополитом Сергием с другой, нанося ущерб Матери Церкви, что они службу совершают Богу? (Ин. 16, 2).

Несколько слов скажу о Соловецких узниках – иерархах, подвиг которых воспринимается верующими эмигрантами в благоговейном чувстве. С некоторыми из них, возвратившимися оттуда, я виделся и беседовал. Все они по виду и в беседах благодушны. Не знаю, благодушие это есть ли естественная человеческая радость, что они на свободе, или дар Божий за подвиг веры? Скорее всего то и другое. Конечно, тюрьма есть тюрьма, ссылка есть ссылка, да еще в Соловки, с условиями жизни в которых эмигранты достаточно знакомы по описаниям бежавших оттуда, и сомневаться в действительности которых нет оснований. Но я от них не слышал ничего об ужасах тамошней жизни. Сами они не говорили, а расспрашивать при их благодушии не являлось желания.

Некоторые из них, когда подъезжали к Соловкам, говорили в себе: «Ну, теперь конец, отсюда не выбраться». Когда сопоставишь это личное чувство безнадежности с благополучным возвращением их оттуда, то невольно вспоминаешь слова св. ап. Павла, тоже в Азии перенесшего такую скорбь, которая казалась ему «сверх силы, так что он не надеялся остаться в живых. Но сам в себе имел приговор к смерти, – говорит он, – для того, чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых, Который и избавил нас от столь близкой смерти и избавляет и на Которого надеемся, что и еще избавит» (2 Кор. 1, 8-11). Предстоящие ужасы всегда почти так угнетают душу, что оттесняют мысль о вездеприсутствии Божием. Ведь и в тюрьме, и в ссылке присутствует Бог и промышляет о всех. Иосиф за правду был брошен в тюрьму, но Бог его поставил там надзирателем за узниками, а потом возвысил его до положения второго после царя. И наши иерархи – исповедники за Истину Христову. В тюрьме ли, в ссылке ли они, конечно, то и другое тяжело, но что для силы Христовой эти узы, если бы свобода их была нужна для блага Его Церкви? Прочтите об узах св. ап. Петра (Деян. 12). Как был уверен царь Ирод, что он доставит великую радость ненавидевшим апостола за проповедь о Христе иудеям, убив его чрез некоторое время, когда заключил его в темницу, сковав его двумя цепями и приставив к дверям темницы вернейшую стражу. Но все это оказалось слабее тонкой паутины. Ангел вывел его из темницы в то время, как бодрствующие стражи стояли, казалось им, при закрытых дверях, ничего не слыша, никого не видя, и провел его в город. Или об узах св. ап. Павла (Деян. 16, 23–40). Жизнь их нужна была для Церкви и до известного времени ничего им люди не сделали. Я не собираюсь говорить о чем-либо чудесном, что было бы с нашими исповедниками в Соловках. Ничего в этом роде я от них не слышал. Но несомненно, не без воли Пастыреначальника Христа и они явились туда и пожили там исповедниками веры, и не для того ли, чтобы в верующих возбуждать чувство благоговения к подвигу твердости в вере, и самим им духовным взором усматривать вездеприсутствие любви Христовой. Жизнь их там протекает при обычных для человеческого наблюдения условиях. Не знаю, приходилось ли им исполнять простые, черные, тяжелые работы? Да в том, может быть, и не было крайней необходимости. В мирное время Соловки с точки зрения экономической представляли огромное с различными хозяйственными отраслями учреждение. Когда большевики закрывали монастырь и выселяли оттуда монахов, то оставили из них нужных по разным хозяйственным специальностям 60 человек. Потом они наполнили монастырь огромным числом ссыльных, которых распределяли на разные работы. Тут нужны были кроме рабочих и люди просвещенные, честные, способные хорошо выполнять и канцелярский труд, быть надсмотрищиками над артелями, расходчиками, выполнителями вообще работы высшего порядка, чем непосредственно тяжелый труд. Кому поручить ответственный труд, чтобы и начальнику быть спокойным за честное выполнение его, как не епископам, священникам, и им подобным, которые будут нести его не за страх, а за совесть? Они и несут его там, и, конечно, кроме естественного доверия ничего другого не могут вызывать к себе со стороны начальствующих. Не слышно, чтобы кто-либо из них пытался на побег оттуда. Все они несут подвиг, как волю Божию. А сколько морального воздействия в разнонастроенную массу идет от них! Тамошние жильцы представляются у большевистской власти самыми тяжелыми преступниками. Как бы ни были превратны эти представления о преступниках, все-таки среди них есть действительно преступники, большинство почти или совсем безрелигиозные. Но все же они люди и со сколько-нибудь открытой душой для восприятия хорошего влияния. Узники – иерархи это, конечно, ни в каком смысле – не преступники, а люди незаурядного напряжения духа, твердой веры, готовые, по силе Христовой, вменити вся в уметы быти, да Христа приобрящут (Флп. 3, 8); у таких во всем – в словах, делах, отношениях, движениях чувствуется религиозная и нравственная сила, согревающая теплотой и хладные души. Это – те духовные очаги, около которых возможно отдохнуть, погреться и озлобленной жизнью душе. Подвиг исповедничества тут уже может переходить в подвиг духовного отца, брата, миссионера. Много такого доброго там делает архиепископ Илларион, авторитет которого среди ссыльных, говорят, огромный. Хочется верить, что не одна душа, отравленная неверием в мире, хоть сколько-нибудь излечилась, оживилась там у духовных очагов. Быть