Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

ходил в форменной фуражке и — со времен службы в почтово-телеграфном ведомстве — сохранил форменную куртку с петлицами. У него здесь была жена, был маленький ребенок — в те дни, когда Калиновскому пришлось сесть за ключ и принять деятельное участие в рискованной радиоигре с деникинцами в Петровске и штабом атамана Толстова в Гурьеве. Правда, о его дальнейшей судьбе Есбол мог вспомнить не много.

Подробнее он рассказывал о начальнике радиостанции — Петре Михайловиче Егорове-Шпанове, который учился на радиста в Кронштадте, строил у них в Форту радиостанцию, по тогдашним понятиям что ни на есть самую современную. Мачта у нее была высоченная — по всей России насчитывалось всего четыре таких. Станция вступила в действие в 1912 году, а на следующее лето сюда приехал Калиновский. Кажется, он тогда был еще холостой.

После вынужденного ухода Астраханско-Каспийской флотилии Форт снова перешел в руки белых. Озлобленные крупной неудачей, они посадили Егорова за содействие красным морякам. Трудно теперь установить, как избежал ареста Калиновский. А Егорова морем увезли в Красноводск, чтобы там судить. За него заступились влиятельные местные жители. Егорова вернули, но вскоре снова забрали и отправили в Порт-Петровск, и туда пошли защитные письма. В Петровске он просидел полтора месяца, но в конце концов деникинцы его отпустили.

После долгого отсутствия — он строил радиостанцию на Таймыре, работал в Баку, последние пять лет жизни Егоров провел в Баутине и умер за два года до начала войны.

А в гражданскую, когда здесь разворачивались события, связанные с захватом «Лейлы», кроме Егорова и Калиновского на станции работал еще один радист — Ибрагимов. Калиновский, по слухам, вскоре уехал к себе домой, он был из Могилевской губернии родом. А добрался ли в такую даль или осел где-нибудь по дороге — неизвестно.

Вот и все о Калиновском.

А ведь какие надежды я возлагал, встретив его фамилию среди тех, кто был высажен на восточном побережье Каспия в неспокойном марте 1920 года… Но это был случай, когда сюжетные построения и повороты не зависят от воли автора.

Мы с Есеке поговорили еще о том, как удивительно на Мангышлаке сочетается большое и сложное современное нефтяное хозяйство, объединяющее многие тысячи людей, их сегодняшняя напряженная жизнь — с отдаленным прошлым. Туда и оттуда ведут многие дороги, тропы и одинокие тропинки, надо только иметь желание и терпение разобраться в давних событиях, которые и сегодня имеют свое продолжение.

Так, возвращаешься в это прошлое — и вспоминаешь то заседание Совета Народных Комиссаров, на котором говорилось о топливных ресурсах, и несколько дней спустя — 24 апреля 1919 года — Владимир Ильич Ленин отправил телеграмму в Астрахань, Реввоенсовету XI армии: речь шла об эмбенской нефти, каждый пуд которой был остро необходим. Впоследствии он предлагал незамедлительно организовать ее вывоз гужевым транспортом.

Факт этот достаточно широко известен, но его воспринимаешь совершенно по-иному, когда в Шевченковском горкоме партии тебя знакомят с пожилым подтянутым человеком — Чанитбаем Сериковым. Это он, когда Эмбенские нефтехранилища были отбиты у белых, привел верблюдов из адаевских степей и с первым караваном пошел до Уральска. (Вспомнив о нем, мы с Есболом прервались: минута молчания, потому что не так давно Чанитбай Сериков умер.)

Я прощался с Фортом, — может быть, навсегда…

Есть, пожалуй, один-единственный способ заново пережить жизнь и повторить все сначала, наделать точно таких же глупостей, совершить те же открытия и те же ошибки, и снова не находить места в ожидании встречи, и ощутить непроходящую боль расставания, и вторично — как впервые — войти в воду одной и той же реки… Это, если удастся, — написать о том, что было с тобой и с людьми, которых ты знал.

На одном торжественном вечере в Шевченко я оказался рядом с молодым туркменом из города Байрам-Али, расположенного по соседству с древним Мервом, в Мургабском оазисе. Мы долго разговаривали с Ата Гельдыевым. Он не отпускал меня, стоило ему узнать, что я не раз бывал в его родных краях и знаю даже колхоз, в котором он появился на свет, и его тогдашнего председателя… На Мангышлаке Ата жил восемь лет, часто ездил домой в отпуск, почты каждый год. А когда я спросил, не думает ли он возвращаться к себе в Байрам-Али, Ата сказал: «Не знаю… Нет. Я теперь — мангышлакский. Семья здесь, работа тоже здесь».

Таким же — мангышлакским — стал и молодой инженер, азербайджанец, с которым я познакомился в Новом Узене и позднее встречался в самом Шевченко. Дома он работал младшим научным сотрудником в одном исследовательском институте, соблазнился новым, неизвестным краем — и вот уже не только он, а и его мать, коренная бакинка, из бакинок бакинка, тоже стала мангышлакской.

И шофер-осетин Дзуцев, который бродил тут с гидрологами, тоже. И один якут с восторгом рассказывал мне о мегино-кангаласской тайге, где он с отцом-охотником ходил белковать и на соболя — примерно в то же время, когда и я ездил туда из Якутска в газетные командировки. Рассказывал с восторгом, а оставался на Мангышлаке. По той же причине: семья, работа и ощущение того, что многое здесь сделано твоими руками.

А однажды в Гурьевском аэропорту, когда у нас уже зарегистрировали билеты, рядом со мной у стены стояли две девушки. Одна из них — уже совсем взрослая и самостоятельная, лет, должно быть, девятнадцати. Ее сестра — не старше шестнадцати. Она провожала и несколько раз спрашивала, то просительно, то капризно: «Скажи, ты когда возьмешь меня к себе в Шевченко? Ну, скажи». А та ей рассудительно отвечала: «Ты бы поменьше думала, когда — ко мне, и кончала бы школу… У нас необразованных не любят. Вот приехала бы ты сейчас — куда бы мы с Володей тебя определили?»

И был еще один, пустячный, на первый взгляд, случай. Тоже в аэропорту, только в Махачкалинском. Я ждал самолета на Шевченко. У выхода на поле стоял парень, который отметил билеты на этот же рейс.

Парень никуда не отходил — он вез с собой фикус, не старый, высотой с метр. К небольшой кадке был приделан каркас из палок, обтянутый марлей. Фикус, или китайская роза, или комнатная пальма. Такое комнатное озеленение производят там, где собираются жить долго.

Дикторша по радио объявила посадку, и парень осторожно подхватил кадку и вместе со всеми стал протискиваться к выходу на летное поле.

Мангышлак…

Как и многие другие люди, неотделимы от Мангышлака буровой мастер Газиз Абдыразаков, чья вышка по-прежнему кочует в Старом Узене. И его товарищи — тоже буровые мастера, Геннадий Шевченко из Грозного и Шамиль Шахвердиев, тридцатитрехлетний лезгин родом из Касумкентского района в Дагестане.

Дома