Нечего бояться - Татьяна Зингер

"А ты разве не этого хотела?" -- резануло по вискам. Этого, но столь скорый успех, да ещё и со спасением -- далеко за гранью фантазий о первой встрече. Не я нашла Ника, а он меня.

Как теперь благодарить его? Кинуться в объятия? А приветствовать? Показать, что мы знакомы или разыграть чужого человека? В Коссе готовы уничтожить за одну дописку в значении: мед. Сыграет ли на пользу Нику дружба с "правительской тварью"? И жаждет ли он сам общаться с подругой детства? Сколько же вопросов! Голова раскалывается!

-- Спасибо вам, -- поблагодарила чуть тверже, стараясь не смотреть ни на него, ни на людей, которые хоть и вышли из коридора на улицу, но не разбрелись. Стояли возле распахнутых дверей, сверлили нас оценивающими взглядами, шушукались.

-- Ларка, -- сказал Ник нерешительно, -- ты чего? Это же я...

Его голос стал совершенно иным: мужским, грубым. Но поменялся не только голос. Друг вытянулся, осунулся, под глазами залегли тени. Стрижка короткая: ни челки, ни прядей до мочки уха. Пальцы узкие, холодные, а раньше, казалось, были горячее сковороды. Одежда по-военному строгая, без лишних пуговиц, завязок. Ох, как же не вязался с новым, серьезным Ником легкомысленный браслет на запястье -- моя резинка для волос. Кровь закипела, когда я рассмотрела её, торчащую из-под коротковатого рукава. Незачем хранить пустяковую вещичку. Она до сих пор у него, значит слишком дорога, чтобы выбросить!

-- Ник, -- сквозь всхлип улыбнулась я и опять расплакалась. Но теперь от счастья.

Он впихнул меня в квартиру, усадил на кушетку. Та безрадостно скрипнула и просела. Выступающая пружина впилась в кожу, но я стерпела.

-- Неужели я за пару лет изменился до неузнаваемости? -- хмыкнул Ник, присаживаясь на корточки и обхватывая мои ладони.

-- Да, -- соврала я.

Сердце грозило выдать. Оно рвалось из груди, барабанило в ушах, стучало в затылке. Верещало: "Она лжет, уйди от нее". Я задышала громко и часто, чтобы заглушить предателя.

За секундную паузу Ник переменился в лице. Веселость стерлась: брови сошлись на переносице, желваки проступили, напряглись.

-- Почему тебя направили в Косс?

Я ждала вопроса и боялась его, точно пламени. Как открыться в непростительной безрассудности тому, кто смотрит с тревогой и непониманием? Кто волнуется за меня? Он совсем как раньше прикусил губу, гладил мои руки, согревая их. Когда я проигрывала встречу в голове, фраза "я приехала ради тебя" звучала даже красиво; этакий жест памяти и жертвенности. Сейчас -- бесполезной дешевкой, тряпкой, брошенной в лицо.

Но, что важнее, нужна ли ему правда? На чьей он стороне? Явно не правительства, но любой нормальный человек отреагирует на рассказ о преступлениях без одобрения. Воровство карточки, усыпление служащей, обман -- не те поступки, которыми стоит хвастаться перед другом.

И все-таки рассказала. До последней строчки, ровно и гладко. Будто случившееся -- выученный наизусть текст. Не имела права обманывать, увиливать или приукрашивать факты. Пусть он поссорится со мной, покрутит пальцем у виска и навсегда уйдет -- так лучше.

-- Получается, у тебя нет идей по поводу лекарства, -- подытожил Ник по окончании.

Я понуро кивнула.

-- Не вздумай больше никому признаваться в таком, -- он насупился. -- Для всех ты получила статус врача заслуженно. Поняла?

-- Да, но я и лечить толком не умею...

-- Научишься, -- перебил он, почесал переносицу. -- Держи.

Ник достал из кармана смятую алую ленту, чем-то похожую на ту, которая украшала торт с лебедями от Катерины, и передал её мне.

-- Что это? -- я погладила скользкую шелковую ткань.

-- Символ небольшого, но важного для Косса движения, -- Ник отмахнулся. -- Объясню позже, пока не время. Ты не теряй её, а если кто-то попытается напасть или начать скандал, покажи. И напомни, что вред будет причинен не тебе, а всем нам. Люди чтят Освобождение, они не пойдут против него.

Так вот что значила та фраза во дворе. Неужели Освобождением зовутся те, кто хотят избавить Косс от колючей проволоки, безжалостных солдат и гуманитарной помощи по четвергам? Я зажала ленту, словно драгоценность.

-- А ты?..

-- Возьму себе новую.

-- Нет, -- заглянула в глаза, -- как ты узнал, что я приехала? Тоже хотел полюбоваться врачом?

-- Я увидел тебя в машине военных и пошел следом... -- он отвел взгляд.

-- Издалека шел? -- язвительным тоном.

-- Отчасти.

-- Врешь!

-- Какой мне толк обманывать? -- он повел плечами, поднялся на ноги.

Прошелся по лаборатории, стараясь не смотреть на меня. В чем-то Ник остался прежним. Повзрослел, возмужал, но так и не научился врать. Обычно его выдавала неестественная скованность или лукавая улыбка.

-- Что-то не складывается. Как ты объяснишь, что пешком добрался почти тогда же, когда и автомобиль? -- я тоже встала и ехидно прищурилась.

-- А я короткие дорожки знаю, -- парировал, заглянув в ванную. -- У-у-у, комнатки прямо из ужастиков. Не дом, а пособие "Почему мне жалко врачей".

-- Если б только поэтому, -- вспомнила о пугающем приеме, до сих пор цепляющемся когтями в череп, дышащем ледяной яростью. Смешливость испарилась.

Мы перекочевали на кухню, где Ник сосредоточенно осмотрел ящики стола и шкафчики, словно там могло что-то остаться. Увы, только сантиметровый слой пыли на полках.

-- Ты извини за прием, -- вздохнул он, -- люди немного того, -- постучал по виску указательным пальцем, -- жизнь заставила. Каждый день кто-нибудь умирает, а докторов или вывезли сразу после первой эпидемии, или они сами заболели, или умом тронулись от безнадеги. Один тут бегал и пытался ножом всех покромсать.

-- И что с ним стало? -- повысила голос, чтобы перекрыть тарахтение холодильника.

Я села прямо на стол. Ник не ответил, лишь недобро ухмыльнулся и спешно перевел тему:

-- А меня сюда послали техником. Ну, ты в курсе. Я обрадовался назначению, престижно все-таки. Уже потом понял, что работать попросту некому -- народ пачками гибнет. Вот и берут кого попало. Ходят слухи, что сюда ссылают за плохое личное дело. Ну, как видишь... -- он развел руками.

Да, Ник действительно не блистал. Особенно -- после отъезда Кристины. Выговоры, розги, дополнительный физический труд, лишение обеда -- он пережил всё. Кроме карцера. Срывал занятия, ругался с учителями, отказывался следовать расписанию. Получается, сполна поплатился за полгода своенравия.

У меня заурчал живот. Покраснела до кончиков волос, а Ник хихикнул:

-- Принести каких-нибудь консервов, пока не забрали твой недельный паек?

Но я отказалась. Кто бы с ним поделился! Судя по худобе, самому не хватает.

Мы обсуждали совершенно незначительные вещи: лагерь, распределение, мою работу в больнице и его -- на заводе, где изготавливали какие-то важные и абсолютно непонятные мне строительные механизмы. Так, словно ничего не произошло. Всё нормально. Изредка Ник дотрагивался до резинки в каком-то машинальном жесте. Едва уловимое касание согревало, заставляло улыбаться.