Московский упырь - Андрей Посняков

– Словим, великий государь! – Друзья вновь поклонились. – Обязательно словим. Вот только сперва крамолу сыщем.

– Да, – Дмитрий потемнел лицом. – Крамолу, конечно, сперва сыскать надо… Но и об упыре не забывайте! А то что же получается – прямо посреди Москвы, чуть ли не у кремлевских стен упырь какой-то завелся, злодей-потрошитель. Перед Европой стыдно! С жильем как у вас? – Царь неожиданно улыбнулся и сменил тему.

– Да усадебку не отобрали пока.

– И не отберут. Я подпишу указ – Овдееву укажу, чтоб бумаги все приготовил.

Парни радостно переглянулись:

– Спаси тя Боже, великий государь!

– Да хватит вам все время кланяться, – прищурился Дмитрий. – Прямо хоть не скажи слова. Зазвал бы вас в гости – поболтать, с тобой, Митька, сыграть в шахматы… Да только, боюсь, не пропустят вас мои бояре. Да и играешь ты, Митька, уж больно хорошо – не стыдно будет самого царя обыгрывать?

Митрий не успел ответить – к царю уже с криками бежали бояре:

– Батюшка-государь, батюшка-государь…

– Во, видали? – Царь непритворно вздохнул и с досадой покачал головой. – Шагу ступить не дают. Ладно, будет время – обязательно загляну к вам в приказ.

Махнув на прощанье рукой, Дмитрий неспешно направился навстречу боярам.

В этот день приятели решили разделиться, естественно – в целях ускорения следствия. Овдеев, правда, не очень торопил, но Петр Федорович Басманов, пользуясь своим высоким положением у государя, наехал-таки, пообещав «сбросить с должностных чинов в простые пристава», коли через пару дней вина Василия Шуйского не будет полностью установлена. Пару дней… Хорошо ему говорить…

Иван все же заглянул в пыточную, вспомнил про данное обещание. В сыром полуподвальном помещении смердело нечистотами, давно немытым человеческим телом и кровью. Кто-то стонал, кто-то надсадно отхаркивался, кого-то деловито били.

– Где тут Ондрей Хват?

– Старший дьяк? – узнав Ивана, улыбнулся дюжий мускулистый мужик – пристав. Показал рукою. – А эвон, в той каморе. С Елизарием-катом допрос ведут.

Поморщившись от внезапно раздавшегося дикого крика, юноша прошел в дальний конец полутемного коридора и, сплюнув, решительно толкнул дверь.

В небольшом помещении с низким сводчатым потолком и каменным полом была устроена дыба, на которой, подвешенный за вывернутые за спину руки, висел голый по пояс парень с разбитым лицом и потухшим взором. С носа на грудь капала красная юшка, стоявший рядом кат Елизарий – здоровенный бугай с бугристыми мышцами и маленьким лбом, внезапно взмахнув кнутом, ударил парнишку по спине. Брызнула кровь, несчастный выгнулся, заорал надсадно и громко:

– Не на-а-адо!

– Ожги-ка его еще разок, Елизар, – коротко приказал сидевший за небольшим столом прямо напротив дыбы дьяк – Ондрюшка Хват.

Палач послушно исполнил указанное. Парнишка завыл…

– Могу единым ударом хребтину перешибить, – покосив глазом на вошедшего, похвастал кат. – Показать?

– Перешибешь, когда скажут. – Дьяк жестко прищурился и посмотрел на вошедшего. – Ба-а! Какие люди! Что, тоже кого пытать понадобилось? Занимай, Иване, очередь на Елизара – знатный кат, дело свое дюже знает. Мертвый заговорит.

Палач от похвалы покраснел и конфузливо поклонился:

– Мы, это… Мы завсегда рады… Кликните только, господине Иван…

– Ох, Елизар, Елизар, – усмехнулся вошедший. – Сколь тебя знаю, ты все тот же скромник. И не меняешься совсем, не стареешь даже…

– Ни одного седого волоска! – скромно потупился кат. – Хоть и работенка того, тяжелая…

– Да уж, оно конечно, – посмеялся Иван. – А лет-то тебе сколько?

– Сорок пять!

– От, надо же! – завистливо подивился дьяк. – Нам бы с тобой, Иван, в годах так вот сохраниться… У тебя, Елизар, поди, и внуки уже?

– Внучка, Меланьюшка… – Глаза палача зажглись вдруг такой любовью, такой необыкновенной нежностью, что Иван подивился на миг – уж больно нелепо выглядел в руках такого человека окровавленный кнут. Впрочем, чего тут удивляться? Внучка внучкой, а служба службой.

– Был у меня во Франции один знакомый кат, – ностальгически вздохнул юноша. – Поэт, между прочим… Ну, да я не об этом. Слушай, Ондрюша, за тобой, говорят, паренек один есть… ммм… Игнатом, кажется, кличут.

– Игнат, Михайлов сын? По делу Петра Тургенева?

– Ну да, да…

Ондрюшка расхохотался:

– Так вон он, на дыбе и висит.

Услыхав свое имя, отрок со страхом приоткрыл левый глаз, правый не открывался при всем желании – так заплыл синяком.

– Ишь, смотрит, – хохотнул дьяк. – Говоришь, нужен?

– Ну да, – Иван кивнул. – Поработать с ним вдумчиво… С Овдеевым я согласую.

– Что ж… – Ондрюшка почесал бороду. – Сегодня он мне еще нужен, ну а завтра – милости прошу, забирай. На себя только переписать не забудь.

– Не забуду. А сегодня никак нельзя его?

Дьяк задумчиво поморщил лоб:

– Если только к вечеру…

– До вечера вы его тут так уделаете, что…

– Мы? – встав из-за стола, Ондрюшка Хват потянулся. – Пойдем-ка, Иване, на улицу, воздухом хоть подышим… Ты, Елизар, за подследственным пока последи… дыбу-то ослобони… во-от…

А на улице разгорался солнечным блеском чудесный летний денек – теплый, но не жаркий, с дующим с Москвы-реки ветерком, с медленно плывущими облаками, молодыми березками под самым окном и пронзительно-голубым небом.

– Хорошо-то как, Господи! – умилился дьяк. – Вот этак, выйдешь когда из застенка – тогда только всю эту красоту и почувствуешь… Тебе парень-то этот, Игнат, зачем нужен?

– Да так… Есть она мысль…

– А я-то его хотел было лиходеем пустить. – Ондрюшка Хват вновь посмотрел в небо. – Да, чувствую, слабовато будет… Хлипкий парнишка-то, сейчас-то мы его, считай, не бьем, пугаем, а коли злодеем-крамольником его выставлять – это ж полную пытку надо…

– Само собой, – кивнул Иван.

– А он ее выдюжит?

– Сомневаюсь.

– Вот и я – сомневаюсь. Так что вечером, так и быть, забирай… Мать его тут приходила, еду принесла… я сразу-то запретил, а потом закрутился, про нее и запамятовал совсем. Боюсь, как бы теперь не нажаловалась… Батогов-то неохота отведать.

– Батогов? – изумился Иван.

– А ты что, не слыхал новое царево распоряженье? – Дьяк удивленно округлил глаза. – Так и сказано – ежели из приказных кто уличен будет в мздоимстве, мошенничестве, волоките иль посетителей забижать будет – в назиданье другим бить того батогами нещадно!

– Ну?!

– Вот те и ну! С Разрядного приказа уже, говорят, пятерых отдубасили. Прилюдно, на площади. Народишко кругом стоял, смеялся да приговаривал – так, мол, вам, крапивное семя, так! Вот теперь и смекай – как бы никого не забидеть. Ты уж, как парня на себя перепишешь, передачку-то разреши да с матерью будь поласковей.

– Буду, – пообещал Иван. – Куда уж теперь денешься?

Игнатку он освободил этим же вечером. Переписал на себя, вывел к матери, та – довольно молодая еще, простоволосая женщина – аж обмерла, запричитала радостно, потом обернулась к Ивану, на колени бухнулась:

– Храни тя Господи, боярин младой!

– Да не боярин я, – отмахнулся юноша. – Сыне боярский. Ты, мать, к синяку-то свинчатку привяжи – пройдет.

– Ужо привяжу! – Мать ласково гладила сына по голове. – Синяк-то – ништо, и дыба – невелика беда. Главное, голову не срубили. Живой!

– Голову у нас, мать, теперь рубят только по приговору суда или Боярской думы, утвержденного царем-батюшкой, – неожиданно обиделся Иван. – Понимать надо!

– Господине! – позвал кто-то.

Иван обернулся: у крыльца стоял Елизар, палач, и держал в руках кафтан, добротный такой, зеленый, с желтыми красивыми пуговицами.

– Малец-то, вишь, кафтанец в темнице забыл… А нам чужого не надо!

– Эвон, малец твой… – Иван усмехнулся, кивнул. – Отдай матери.

Елизарий с поклоном протянул кафтан:

– Возьми, матушка, да не рыдай так, не гневи зазря Господа.

Развернувшись, палач простился с Иваном и быстро зашагал прочь, – видать, были еще дела.

– Это кто ж такой? – Перестав причитать, женщина деловито набросила на сына кафтан.

– Кат, – меланхолично отозвался Иван. – Елизарием кличут. Он кафтан и принес.

– Видать, хороший человек, – перекрестилась женщина. – Совестливый.

– Наверное.

Пожав плечами, юноша поднялся в приказ. Нужно еще было уладить освобожденье с Овдеевым, да и так, доложить кое о чем – не зря ведь день прошел, удалось-таки разговорить парочку Василия Шуйского холопов.

Впрочем, о князе Василии стольник теперь не слушал, сразу же перебил, обрисовав изменившуюся ситуацию короткими рублеными фразами:

– Нет больше Василия Шуйского! Кончился. Арестовал его государь. Скоро казнь.