Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

— Ты так дешево ее ценишь?

— Нет, это просто формула жизни.

— Интересно, как ты ее вывел?

— Очень просто. Вот смотри, пачка «Опала», сейчас она стоит пятьдесят копеек и продается, где угодно. А несколько лет назад она стоила тридцать пять копеек. Но для того, чтобы ее купить, нужно было дать пять копеек сверху. Причем, не в установленном месте, а в любой торговой точке города, у первого попавшегося продавца, из-под полы, естественно. Так это сигареты, мелочь. Но в основе всех прочих человеческих взаимоотношений лежат все те же пять копеек.

— Что-то малоубедительно…

— Зачем ты притворяешься кретином? Ты купишь себе распредвал, не дав ни копейки сверху, сунешься к хорошему врачу без подарка, сделаешь номер в гостинице за свои прекрасные глаза? Даже в основе наших взаимоотношений лежат все те же пять копеек.

— Вот это точно. Ну, Бог с ней, с торговлей, там просто не воровать невозможно, это я и без тебя знаю. А во всем остальном те же пять копеек, что ли?

— А как же! Все деловые взаимоотношения строятся на этом принципе. Ты — мне, я — тебе. Даже без всяких сверху. Но я-то знаю, что в основе этого лежит все тот же пятачок. А что касается спекуляции, то она наверняка заранее планируется. Поэтому и идет борьба с так называемыми фарцовщиками, а не с причинами, позволяющими им извлекать свой навар.

— Вот это уже что-то новое. Я имею в виду не последнюю фразу, а слова насчет запланированности спекуляции.

Барановский встал, решительно подтянул на пуп резинку трусов, подошел к книжному шкафу и вытащил ежегодный сборник «Зарубежный детектив».

— Тираж двести тысяч, — прочитал Ким и хлопком закрыл книгу. — Ты же собираешь литературу, поэтому легко ответишь — сколько из них дойдет до прилавка?

— Ни одного, думаю.

— Правильно думаешь. Я не намекаю на то, что все они будут проданы из-под полы, как этот, который, кстати, куплен в магазине за червонец сверху. Но благодаря теории пяти копеек судьба проданных по номиналу или подаренных уже решена. Потому что эту книгу можно было бы выпустить большим тиражом, тогда бы никто ее не перепродавал.

— Бумаги не хватает.

— А на всякую дрянь хватает. К тому же, если у нас нет бумаги, у кого тогда она должна быть? У Аравии, наверное, там самые громадные лесные массивы…

— Ты мне курс географии не читай. Сам же говоришь, что не весь тираж книги перепродан, кое-что…

— Что это кое-что попало на прилавок? Может, и попало. В торговой точке, обслуживающей каких-то уж очень номенклатурных работников. Магазин, в котором я взял детектив, получил всего четыре экземпляра, а работает там пять продавцов, не считая заведующей и кассира. То есть даже своим не хватит. Чтобы никому не было обидно, заведующая один экземпляр оставляет себе, один по очень старой дружбе продает мне. А два других уходят на моих же глазах. Сейчас лето, жарко, но зимой в магазине холодно. Поэтому девушки включают отопительные приборы. А это не положено. Штрафовать за это их хоть каждый день можно. Поэтому пожарник получает свои книги круглый год. А оставшуюся забрал скромный человек в штатском, который может сделать неприятности или может и не сделать. Все зависит от его желания. Я уже молчу о том, что у заведующей этой масса друзей по интересам — портниха, парикмахер, гинеколог и тэ дэ.

— Ты снова говоришь о торговле. Но должен заметить, что я встречал людей, которые прошли через всю жизнь без пресловутых пяти копеек.

— Такого быть не может. Потому что даже кристально чистый человек совершает в своей жизни компромиссы, маленькие или большие. На компромиссы с совестью люди идут даже ради дела своей жизни. Парадокс? Как бы не так! Пять копеек. Председатель колхоза ради будущего урожая дает взятку за новую технику, чтобы получить причитающиеся ему станки, директор завода держит целый штат толкачей, а они не только при помощи складных речей выбивают оборудование, без которого предприятие полетит вниз. Или обмен: вы нам — полагающийся кирпич, а мы вам — места на нашей базе отдыха. Но это действия. А компромисс — это уже то, что человек просто молчит, делает вид, что ничего не замечает. Потому что пять копеек превращаются в лепту за его душевное спокойствие. Мой сын тоже кристально честный человек. Кстати, твой ровесник…

— Не нужно рассказывать. Мы с тобой ровесники, а не с ним.

— Да я почти на двадцать лет тебя старше.

— Ну и что? Огромная разница лежит между десятилетним пацаном и двадцатилетним мужчиной. А пятидесяти- и шестидесятилетние люди — уже ровесники. Так что твой сын против меня ребенок.

— Да их поколение будет в этих ребенках ходить, пока родители не поумирают. Ведь не считается зазорным помогать тридцатипятилетним детям. Кстати, которые, как ты говоришь, живут без пресловутых пяти копеек. Так вот, мой сын в жизни не наварил ни на ком, не совершил ни малейшего поступка, который бы граничил с безнравственностью в общепринятом понимании. Больше того, он иногда раздает мне советы, мол, папа, как тебе не стыдно. А ему даже не приходит в голову, что стыдиться мне нечего. Его пять копеек — это отношение к жизни, и ко мне в частности.

Год назад женился. После института он бы, конечно, не успел. Учится хорошо, что правда, то правда. И жена его, сокурсница, тоже. Имеют вдвоем восемьдесят рублей стипендии. Со мной или с моей бывшей женой жить не хотят, говорят, что желают быть самостоятельными. Я тебе сейчас подсчитаю, что мне эта самостоятельность стоит — так волосы на руках дыбом пойдут. Плачу семьдесят рублей в месяц за их квартиру, мать ее вместе с моей дорогой бывшей половиной через день туда сумки со жратвой тянут, аж ручки трещат. Если еще что им нужно — мне это сообщается прямым текстом, а нужно им очень многое.

И вот лежит на своем диване, купленном за мои деньги, мой дорогой сынок и тешит себя тем, что он очень нравственный. А что я ему помогаю, так все же так делают, ничего особенного.

— Но есть же другие чисто человеческие отношения, которые не зависят от твоих пяти копеек. Друзья, например…

— А ты заметил, что это понятие сильно изменилось? Теперь друзья, это прежде всего люди, объединенные единым интересом. Даже если не иметь в виду, что они вместе что-то крутят. Люди чаще встречаются с друзьями, чем с родственниками, потому что в основе дружбы — пять копеек. Я даже не говорю о дружбе поверхностной, когда друзья связаны взаимовыгодными интересами. Настоящая бескорыстная дружба тоже покоится на пяти копейках. Это плата за радость простого человеческого общения, за возможность открыто высказаться, поделиться своим горем и радостью. Ты заметил, что в разговорах типа нашего речь, как правило, идет о том, как плохо всем живется…

— Потому что на людях все утверждают, что живется хорошо. Если бы у нас обо всех недостатках говорилось бы открыто, то мы бы беседовали о чем-то другом. Может быть, даже не о твоих поганых копейках. Мне эта теория и в печенке уже застряла. Это только бездельники часами могут трепаться о чем угодно, а заставь их работать — руки отвалятся. Вот ты и мелешь, потому что делать больше нечего.

— А ты, кстати, все это слушаешь по той же причине. Небось, спешил бы куда, давным-давно бы убежал. Время есть, вот мы с тобой и трепемся. И это общение — тоже пять копеек.

— Тебя уже совсем зациклило. Был такой радостный час назад.

— А чего мне радоваться? Я же несчастный человек…

— Ну да, приготовься, сейчас жалеть начну. Семь-восемь! Бедный, несчастный, как мне тебя жалко. Никто тебя не ценит, не любит, не понимает, разрываешься ты на куски в трудах праведных, не высыпаешься…

— И не высыпаюсь иногда. Можно подумать ты этого по себе не знаешь? Когда я в последний раз был в театре или просто отдыхал? Даже не помню. Все время бегаешь, крутишься…

— За наличный расчет. Сейчас ты мне начнешь петь, что зарплаты не хватает. А плати тебе в три раза больше — все равно бы варил бабки. Ты ж от этого удовольствие получаешь. А за удовольствие нужно платить. Вот и оборачиваются пять копеек ценой за не купленый билет в театр или не совершившуюся прогулку за город. И жизнь, как я понимаю, для тебя — это дело, которым занят наш Ким после того, как отсидит в своем бюро. Наверное, сегодня дай тебе в месяц штуку зарплаты, так очень скоро состоится гражданская панихида по умершему от тоски гражданину Барановскому.

— Можно подумать, ты живешь иначе.

— Почти так же. Однако теорий о всеобщем поганстве не сочиняю, потому что рассматриваю жизнь как борьбу, в которой нет места твоим пятикопеечным выкладкам.

Ким отбросил свою тушу на спинку кресла и довольно заржал:

— Ага, жизнь — борьба. Сколько себя помню, она не затихает. То боролись с саксофонами, то с длинными прическами, то с джинсами, теперь вон с роком каким-то тяжелым. Хотя знаю наперед, что впоследствии рок этот станет в общем-то нормальным явлением. Потому что все, с чем прежде боролись, со временем оказывалось не столь уж плохим, а в чем-то даже прогрессивным.