Обыкновенная история в необыкновенной стране - Евгенией Сомов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вот я сейчас научу. Делайте только все то, о чем я вас буду просить, и посмотрите, ракета взлетит в этом зале.
— Итак, все вместе! — закричал он, поднес пальцы к губами, двигая ими, стал издавать звук «Рррррррр…». И весь зал последовал за ним.
— Рррррр… Рррррр… Рррррр… Рррррр… — понеслось по залу.
— А теперь Уууууу… Ууууу… Ууууу… Ууууу…
— А теперь Аааа… Аааа… Ааааа…
— А теперь топайте по паркету ногами, как я! — И он стал, прыгая, стучать ногами. И зал содрогнулся от топота сотен детских ног.
И вдруг у него в руках появились таблички с крупными словами.
— Все читают и говорят громко за мной!
«Спасибо… товарищу… Сталину… за наше… счастливое… детство!»
И сразу же откуда-то из-за сцены влетела в зал ракета с фейерверком и рассыпалась с шипением около люстры на тысячу красных искр. Бурные овации восторга.
В стране появились герои. Много героев. То три девушки летчицы — Гризодубова, Осипенко и Раскова — совершают беспосадочный перелет через всю страну на Дальний Восток. То летчики Чкалов, а затем Громов летят через Северный полюс в Америку. А затем и Папанин, Кренкель и Ширшов высаживаются на льдине прямо на Северном полюсе, плывут на ней в Атлантику, пока советские ледоколы и самолеты не примут на борт героев. В классе повешена большая карта, и на ней ежедневно отмечают флажками, куда сносит льдину с Папаниным, и где находятся наши ледоколы. Все дети тоже хотят стать героями. Ведь даже в песне поется: «У нас героем становится любой…». Но вот как им стать? Многие мальчики переходят в военное летное училище. Но и там уже огромный конкурс. Преимущество имеют дети участников Гражданской войны и отличники-комсомольцы. Я, конечно, об этом и не мечтаю. Тем более что со мной произошла скандальная история.
А дело было вот как. В четвертом классе мы проходили уже русскую историю, так сказать, от Рюрика до Сталина. Был уже издан новый учебник с многочисленными иллюстрациями. Вот эти-то иллюстрации, особенно портреты, меня и привлекли. Скучая на уроках, я стал разрисовывать эти портреты и начал с Ленина и Сталина. Ленину я подрисовал рога, а у Сталина появились страшные клыки. Все получилось бы очень смешно, если бы опять же не моя соседка по парте, которая тут же на перемене донесла об этом учительнице. Учебник был тут же торжественно изъят у меня и передан на «проверку» в дирекцию. Шли дни, я уже и забыл думать об этом. Как вдруг на уроке физкультуры учительница, секретарь партийной ячейки школы, со строгим, серьезным лицом обратилась к стоящим в строю ребятам:
— А знаете, ребята, среди вас есть враг!
Полная тишина.
— Не догадываетесь, кто он?
Опять тишина.
И тут вдруг она называет мое имя и фамилию. Я так и оторопел, комок подкатил к горлу: я уже знал, что делают с врагами народа.
— Он, наверное, ненавидит нашу советскую Родину, наш народ: он изуродовал в учебнике портреты наших любимых вождей!
Я был тут же выгнан с занятий и должен был назавтра явиться в дирекцию с мамой.
Мама была занятым человеком, пришлось ей отпрашиваться с работы. Мы вместе явились в указанное время в дирекцию. Там за столом уже восседал «партийный суд» в полном составе: директор, учительница физкультуры и военрук. На столе — мой учебник как вещественное доказательство. Мы, как обвиняемые, были посажены на специальные стулья перед столом.
Но мама была настроена по-боевому. Она парировала все обвинения, объясняя мою вольную графику, как детские несознательные шалости, политически не адресованные к вождям народа.
— Посмотрите, — говорила она, — портрет Петра Великого тоже разрисован, у него такие же клыки!
Все стали рассматривать случайно обнаруженный мамой портрет царя. А она тем временем бросила свой последний защитительный аргумент:
— Вы руководили политическим воспитанием моего сына! И если в вашей школе могут вырастать враги народа, то нужно разобраться сначала, кто и чему учит детей в этой школе. И это должна сделать инспекция обкома партии!
Наступила гробовая тишина. Аргумент сработал. Если нагрянет комиссия из обкома, то врагов быстро найдут не среди детей, а среди руководителей школы!
Дело было тут же закрыто. Маму любезно проводили до дверей школы, а мой учебник на следующий день был заменен новым, а старый исчез.
Так закончился мой первый политический процесс, адвокатом на котором удачно выступила моя мама.
Следствие ведут знатоки
Утром, открыв глаза, я не сразу смог сообразить, где я. Ах, да! Это следственная тюрьма Управления КГБ Кокчетавской области.
Советская власть почти не строила новых тюрем, она строила лагеря: это выгодно и дешево. Использовались старые царские тюрьмы, которые стали известными на весь мир: Бутырская и Лефортовская в Москве, тюрьма предварительного заключения на 190 камер на Литейном проспекте, знаменитые «Кресты» в Ленинграде, Екатерининские централы в Екатеринбурге, Иркутске и Красноярске. Как ни набивали в них сверх всякой нормы заключенных, все-таки камеры, коридоры, туалетные комнаты и прогулочные дворы оставались с царских времен относительно просторными.
Страшны были тюрьмы в провинциях, приспособленные на скорую руку из каких-либо других зданий: монастырей, конюшен, заводских цехов или даже церквей, тут уж никаких санитарных норм и в помине не было: «буржуазный гуманизм» отвергался советами. Такой-то вот тюрьмой и оказался Внутренний областной следственный изолятор КГБ, расположившийся в бывшей каменной конюшне казачьей сотни при Доме атамана. Это было кирпичное одноэтажное здание в самом центре города, примыкавшее к Областному Управлению КГБ. Внутри там бетонные полы, положенные прямо на грунт; камеры для заключенных, штук этак пятьдесят, расположены вдоль коридоров, по которым, видимо, в свое время водили лошадей. В этих коридорах были на скорую руку сложены небольшие печи, примыкающие к стенам камер, но главное тепло от них шло, конечно, в коридор, где дежурила охрана, так что в камерах в морозные дни температура падала до 8 — градусов и изо рта шел пар. Камеры с высокими потолками в виде арок: атаман, видимо, заботился о своих лошадях. Окна в камерах были под потолком и столь малы, что пролезть через них было бы невозможно. Кирпичные стены наспех оштукатурены и побелены. Около них поставлены деревянные топчаны, застланные матами из камыша, на них двойной половик из ватной ткани: понимай, «простыня и одеяло», и подушка, набитая сеном. У стены один единственный, который можно двигать по камере, — табурет. С особым старанием и предусмотрительностью была сделана дверь камеры: из толстого стального листа с огромным внутренним замком и «кормушкой»: как видно, на свою безопасность начальство не скупилось. Вначале эта камера мне показалась даже приветливой и просторной, и лишь позднее я понял, что она медленно убивает сыростью и темнотой. Теперь это моя квартира надолго. Здесь будет развертываться спектакль, название которому — следствие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});