Золотая кровь - Евгения Черноусова

горошек. В мой-то её можно три раза обернуть». Прошаркал по коридору Петя. Оля прошептала: «Лежит, плачет, как приехал из больницы. Думает, я не вижу. Римма, не обижайся, но у Алика ведь свои дети». «И чего не хватает этим детям? Карина отца заездила. Он говорил тебе, какую квартиру она купила? Как Светка говорит, сбылась мамашина мечта всей жизни. В том самом доме, на котором мемориальная доска: "Здесь с тысяча девятьсот сорок такого-то по тысяча девятьсот семьдесят лохматый жил Герой Советского Союза, контр-адмирал Асоян". Представляешь? Правда, в соседнем подъезде и всего лишь двухкомнатная. Зато с сохранившейся лепниной. Вдоль стен виноградная лоза, а по углам ангелочки в трубы трубят. Алик две недели реставрировал эти пылесборники». «Ангелочки? А может, купидоны?» «Да чёрт их знает, какие-то пухлые младенцы с крылышками. Ты у нас гуманитарий по последней работе, тебе видней». Переглянулись и фыркнули.

Загремели ключи в замке. Зашли на кухню Алдона и старший Асоян. Девочка выдвинула табурет из-под стола, села и уткнулась Оле в плечо. «Алдона, ты и у мамы плакала? Я же тебя просила…» «Нет, баба Оля, я вела себя хорошо». «А папа где?» «За билетом поехал». «Ну, сейчас отец придёт и будем ужинать. Если хочешь, поплачь вместе с дедом Петей. А лучше объясни ему, что у мамы будет операция, а потом долгое лечение. И не слёзы надо лить, а маму кормить, чтобы у неё гемоглобин поднялся. Завтра с утра будешь маффины печь».

Пришла племянница Пети Галя. Оля сказала: «Хорошо, что зашла. Иди, посиди с дядей, подними ему настроение. Минут через двадцать ужинать будем».

За столом все сидели мрачные, почти не общались. Оля с тревогой посматривала на Петю. Он из-за Танечки сильно расстроился, но, кажется, ему ещё Галя подбавила. Денег, что ли, опять просила? «Вы с врачом разговаривали?» — решила она прервать молчание. Пранас поднял глаза: «Римма Ивановна разговаривала». «Нет, это когда положили, а сейчас?» Алик сказал: «Я разговаривал. Повезло, дежурила её палатная. Сказала, что операцию пока делать нельзя, надо гемоглобин поднять хотя бы до сотни. Они капельницы ставят и препараты железа дают, а от нас надо усиленное питание. Ну, мы через это проходили, знаем: печень, говядина, мясо птицы, капуста, свёкла, яблоки, зелень, красная рыба, икра…» Римма вздохнула: «Я икру ела только когда болела. И никогда не понимала, что в ней хорошего. Оль, ты разбираешься в икре? Кто у нас знаток красивой жизни? Надо Светку попросить или Инку, икру пусть они выбирают». Когда уже начали убирать со стола, Алик сказал: «А когда Танюшка маленькой была, она вермишелевый суп звала почему-то "мука". Помнишь, Оль?»

Галя не выдержала: «Что вы вокруг Танечки опять крутитесь? Кому из вас она хоть доброе слово сказала? Дядя Петя нюни распустил: расходы предстоят! Она тебе хоть раз чего-нибудь предложила? Не икру, а хоть селёдочку? Собачилась с тобой или молчала». «Ага, зато ты ему икру большими банками носишь», — первой среагировала Римма. «Не надо, — положила ей на плечо руку Оля. — Галя, Танечка — дочь Тани, с которой Петя двадцать лет прожил. Так или иначе, они — его семья. Другой нет. Тебе сын тоже розы не дарит, но он сын. В Таниных девочках — всё то хорошее, что в его прошлом осталось. А случись тебе в онкологию попасть, разве дядя тебе икру не принесёт?».

Когда за Галей дверь захлопнулась, Оля сказала: «Петя, не бери в голову. У каждого из нас проблем выше крыши. У Гали — невестка, у Танечки — Пранас. На ком разряжаться? Только на нас, стариках. Вот выздоровеет Танечка — и снова будет на тебя рычать». «Баба Оля, ну что ты говоришь!» «Это жизнь, Алдона. Все мы друг друга раздражаем». Пранас надменно так спросил: «Это какая же я проблема для Тани?» «Не при дочери будет сказано, она же не жила. Постоянная экономия. Скромное питание, бедная одежда, никогда не отдыхала. Ради чего? В шестьдесят, что ли, она наденет модельную обувь, нанесёт макияж и полетит на Кипр? Ты наплевал на неё. Даже сейчас не поинтересовался, что да как, Алик пошёл с врачом разговаривать». «Я для семьи! Я вкалывал!» «Таня, я имею в виду Алдонину бабушку, тоже для семьи вкалывала. В девяностые за шмотками моталась. Чтобы семью кормить, чтобы свекровь лечить, чтобы дочь-подросток была одета не хуже других. Она сама ездила, она ни на ком не ездила! Кстати, там она с Петей познакомилась. У него первая жена болела, вот он и крутился».

После отъезда Пранаса всё-таки пришлось Пете «скорую» вызывать. Давление скакануло. Алик сказал: «Давай заночуем здесь, Римма. Я буду за Петей поглядывать. Оле выспаться надо». «Чур, я буду с бабой Олей спать!», — обрадовалась девочка. «Да ты и в прошлую ночь меня футболила. Разревелась и на диван ко мне полезла», — пояснила Оля друзьям.

Поздно вечером, когда Петя и Алдона уснули, Алик спросил: «Оля, а что с родственниками?» «Мы почти надежду потеряли. Была Ульяна Кожевникова, которая ушла от мужа к другому мужику, а имя его история не сохранила. Уж рукой махнули. А за несколько дней до отъезда наша глазастенькая на кладбище на памятник наткнулась. Вот, глядите». Оля показала фотографию на телефоне. «Значит, не ушла к другому?» «Вот именно что ушла. К однофамильцу. В Утятине каждый седьмой — Кожевников. Показала это Таисии Андреевне, местной, очень хорошо мы с ней подружились. Она за голову схватилась: "Старая я маразматичка!" Оказывается, это её соседка была, мать самых близких её друзей. Она её знала как тётю Ляну. В общем, познакомилась я с двоюродным братом Валерой и его семьёй, ещё с двумя сёстрами по скайпу пообщалась. С сёстрами мы внешне очень похожи, особенно со второй, с Галей. А старшая, Люда, кое-что из семейной истории вспомнила. У неё, собственно, у одной какие-то воспоминания сохранились. Оказывается, мой брат стал причиной развода тётки. Она в сорок шестом поехала на родину, узнала от соседки, что один из племянников жив, разыскала его в детдоме и забрала. Это был младший, Федя. Путаница с именами — из-за контузии. Мальчику три года, оглохший, испуганный, фамилию свою произносил «Динов», а в детдоме решили, что это имя Дима. В Утятин его тётка привезла, скандалы с мужем участились. Она Федю забрала и на квартиру встала. К матери той самой Таисии Андреевны. А за забором сосед Андрей. С войны одноногим вернулся, но мужик работящий и малопьющий. Он пару дней на неё через забор глядел, а потом сказал: