Виткевич. Бунтарь. Солдат империи - Артем Юрьевич Рудницкий

Н. А. Халфин. – К1837 г. отошла в прошлое враждебность в русско-иранских отношениях, характерная для первой трети XIX в. и всячески провоцировавшаяся Британской империей. Царское правительство содействовало восшествию на престол Мохаммад-шаха и поддерживало некоторые его замыслы. Одним из наиболее сокровенных среди них было стремление вернуть под свой контроль некогда принадлежавший Ирану Герат…»[267].

Итак, наступило время затронуть вопрос о Герате, занявший свое место в истории дипломата и разведчика Виткевича. Это княжество или ханство, относительно небольшое по размерам территории, имело важное стратегическое значение вследствие своего географического положения на путях, проходивших к западу от Гиндукуша из Индии в прикаспийские области Персии, а также в среднеазиатские ханства. Англичане, муссировавшие тезис о том, что русские вот-вот ворвутся в индийские пределы, рассматривали маршрут через Герат как наиболее удобный для похода русской армии. Его называли «воротами» или ключом к Индии. В равной мере это был ключ к Афганистану.

В середине XVIII века персы захватили Герат, но на очень короткое время. В дальнейшем он вошел в состав Дурранийского государства пуштунов (включало себя территории современных Афганистана и Пакистана, районы северо-восточной Персии и северо-западной Индии), а с его распадом в начале XIX столетия обрел независимость. Тем не менее недолгое пребывание Герата под персидским владычеством шах считал достаточным основанием для того, чтобы претендовать на это ханство. Поскольку же его правители не желали возвращаться в лоно персидской монархии, в представлении тегеранских властителей они автоматически начинали считаться мятежниками.

В Петербурге считали для себя выгодным поддерживать подобные замыслы в надежде, что это ослабит англичан, которые готовились к завоеванию Афганистана и рассматривали Гератское ханство как один из плацдармов для своей агрессии. Вместе с тем руководство российского МИД не хотело давать Лондону повод для обвинений в подстрекательстве Тегерана: поэтому свою позицию не афишировало, но до поры до времени не одергивало Симонича, выступавшего сторонником «предприятия» по захвату Герата. По определению Дюгамеля, он «потакал воинственным наклонностям шаха»[268] и якобы самочинно возвращал персам часть контрибуционных выплат по Туркманчайскому договору на нужды похода против Герата.

Британская миссия в Персии всерьез заподозрила российского посланника в поощрении захватнических поползновений шаха после его неудачной попытки захватить Герат осенью 1836 года. Тогда в Тегеране началась эпидемия холеры, возникли трудности в снабжении экспедиционного корпуса, который ослабляли нападения туркмен, организованные гератцами. Войска, выступившие в поход, пришлось вернуть, но Мохаммад-шах намеревался в скором времени повторить попытку, и Симонич его в этом поддерживал. Так, во всяком случае, докладывали Макнилу его агенты и осведомители, и глава британской миссии слал тревожные депеши в Лондон и Калькутту. По имевшимся у англичан сведениям, российский посланник обещал шаху в случае захвата Герата простить Персии всю или большую часть ее задолженности России[269].

В Петербурге наотрез отрицали свою причастность к «гератскому проекту» Мохаммад-шаха, и в январе 1837 года Пальмерстон поручил британскому послу в Петербурге графу Дарему направить запрос непосредственно Нессельроде. В официальной ноте, составленной по английскому обыкновению корректно, но чрезвычайно жестко, со ссылкой на информацию Макнила спрашивалось: действует ли Симонич с ведома и по указанию правительства? В ответе русского министра указывалось, что «если граф Симонич действовал так, как это изложил г. Макнил, то это делалось в прямом противоречии с данными ему инструкциями. Графу было ясно приказано удерживать шаха от войны при любых обстоятельствах»[270].

Вместе с тем отношение российского правительства к намерениям Персии подчинить себе Герат было достаточно сложным и противоречивым. Главным для Петербурга являлось взаимодействие с Тегераном и огорчать шаха осуждением его планов совсем не хотелось. Тем более что на кону стоял вопрос о коалиции с афганскими ханствами, и приобретение Герата персами доказывало бы в их глазах могущество шахской державы, ее солидность и надежность как союзника и покровителя. Так что по большому счету русские не возражали против намечавшейся военной экспедиции, остерегаясь, тем не менее, открыто заявлять о своей поддержке Персии, и избегая тем самым упреков со стороны Англии.

Вот как сформулировал позицию Петербурга Николай I, наставляя Дюгамеля: «Экспедиция против Герата была предпринята вовсе не по нашему желанию; но когда нам сказали, что дело идет о наказании мятежников, мы отвечали, что их следует наказать. Англичане воображают совершенно противное; они полагают, что наше влияние сказывается во всем, что происходит на Востоке, и Вы должны доказать Вашим откровенным образом действий неосновательность этих нелепых поклепов»[271].

Итак, следовало исходить из того, что русские никакого отношения к попыткам захвата Герата не имели. Но они не оспаривали права шаха «наказать» мятежное княжество…

Предполагалось, что удовлетворение претензий Тегерана на Герат станет шагом на пути создания союза афганских ханств под эгидой Персии и России. В одном из писем Перовскому Родофиникин пояснял: Симонич за то, чтобы афганских владельцев всех передать Персии, «составив из них конфедерацию под покровительством сей державы и ручательством (гарантией) России, но что наперед нужно персиянам привести в повиновение трухменцев[272] и усмирить Герат»[273].

Участие России должно было гарантировать сцепку восточных игроков в противовес Великобритании. В справке Азиатского департамента «Персия и Афганистан с 1834 по 1847 год» говорилось: «Мысль России о Востоке не должна состоять в том, чтобы утвердиться там непосредственно, ибо это не вполне полезно, но чтобы противостоять могуществу Англии, стараясь обессиливать защиту бесчисленных средств, у ней находящихся, и защиту бесчисленных племен, которые ей служат, или ее боятся. Россия должна искусно беспокоить Англию неопределенными страхами, окружать беспокойствами, которые навсегда останутся неприкосновенными, словом, употреблять постоянную предусмотрительность со всех сторон»[274].

Таким образом, на авансцену выпускалась Персия, а Россия руководила процессом из-за кулис, дергала за ниточки. Симонич приводил содержание полученного им предписания, где говорилось, что «отдаленность границ Афганистана и России помешает обеим сторонам быть полезными друг другу», и что «более естественным для Афганистана будет покровительство персидского шаха, под эгиду которого и должны встать Баракзаи». Таким образом, «С.-Петербургский кабинет советовал создать союз афганских принцев, куда, признав себя вассалами Персии, войдут, прежде всего, принцы кабульский и кандагарский»[275]. В справке Азиатского департамента уточнялось, что сверхзадача заключалась в том, чтобы воспрепятствовать англичанам заградить русским «путь в небольшие афганские государства»[276].

Если Россия ставила на консолидацию афганских земель, то Великобритания желала обратного, и в российском Министерстве иностранных дел это хорошо понимали: «не смея идти прямо против нас по внушаемому нами к себе уважению, Англия стремится поразить наших союзников на Востоке, чтобы отвлечь и разъединить всех, которые надеются выиграть при этих обстоятельствах». Так что приходилось давать отпор