Полетим… и мы – полетели… - Кирилл Борисович Килунин

– А зачем ты сажаешь другие елки, надеешься, что одна из них может стать ей…?

– Когда я срубил Великую священную Ель, я перестал видеть лицо своего отца. Я молил Христа, но так и не получил ответа….Пойдем, – говорит Трифон, и я иду за ним.

Выбравшись на проселочную дорогу, мы взбираемся на самую вершину, и перед нашими глазами раскрывается вся низинная округа от окоема до окоема, разноцветные поля: черные, серые, желтые, дороги – змеи и стрелы, домики, перелески в пурпуре и блеклом туманном золоте, поблескивающая в пяти километрах маковка церкви Иоанна-Предтечи в Култаево. А за всей этой пестротой как бы неспешно вспучивается новой хвойной темью Иван-гора – водораздел рек Мулянки и Юга. И вся округа между двумя этими живыми барьерами – сплошные волны, начало которым дают Субботинские горы на самой окраине Перми.

– Это моя неприступная крепость, ощетинившаяся еловыми остриями, – говорит Трифон. – Я вижу, как тает в людях истинная вера, заменяясь сладкой патокой глупых желаний, взять от этого мира все, вот все что вы хотите. Глупцы, не понимаете, что все у вас уже есть, его не нужно брать, это нужно просто понять…

– И ты это понял… давно?

– Нет, только после того как почил и решил, что не пойду на небеса, а останусь здесь. Я тешусь сохранить идеал той истинной веры и может быть, когда в том будет нужда и прок, хочу отдать его людям.

– Ты мне поможешь?

– Нет…, отвечает Трифон. – То, что ты творишь, язычество….

– Я всего лишь подчиняюсь законам мироздания, для них все живое свято.

Неужели жития врут…. Умение прощать и любить, было главной чертой многогранного, сложного характера преподобного Трифона Вятского.

– Я не знаю….

– А я всего лишь хочу спасти друга, и вернутся, стать тем, кем я был.

– Хорошо, пойдем.

Трифон Вятский поднимает правую руку ладонью вверх и перед нами открывается прямой полукруглый туннель, в конце которого его монашеская келья – деревянный топчан, устланный мешком набитым благоухающими луговыми травами, над ним полка с четырнадцатью ветхими фолиантами, грубо сколоченный стол и печка, сложенная из сланца, на полу сухая хвоя.

– А где источник живой воды…?

Старик в одеждах монаха, откидывает овечью шкуру, прикрывающую одну из стен его кельи, за шкурой небольшая каменная пещера в форме сферы, посреди нее из земли бьет ключ с дном из золотистого песка.

– Можно?

Да, – отвечает Трифон.

Я опускаю обе руки в ключ и чувствую, как по ним начинает бежать тепло, потом жар, и вот все мое тело словно охватывает огонь, мне кажется я горю и тогда я хочу закричать, но знаю, что это нельзя делать, терплю, молча, сцепив зубы. Трифон кладет мне свою правую руку на плечо: Терпи, сейчас все пройдет…. сыне…

И действительно, на место огня приходит холод, я дрожу, такое чувство, что раньше я был льдом, а теперь таю….

– А теперь окропим твоего друга…– Трифон разворачивает ковер, я хочу отвернуться, чтобы не видеть, то, что там внутри, но не отворачиваю свой взгляд. Вовка как живой, только как будто спит, на его теле нет ран, видимо это постаралась Ведающая мать….

Старик в монашеских одеждах набирает полные горсти воды из ключа с живой водой и плещет Вовке в лицо. А тот открывает глаза, смотрит удивленно и растерянно на старика, а потом на меня и тут его глаза начинают теплеть: Здравствуй Кирюша, – произносит он и пробует встать. Я протягиваю ему руку, поднимаю и пытаюсь усадить на хозяйский топчан. А Вовка закрывает глаза.

– Что с ним? – я дергаю Трифона за правую руку.

– Успокойся мальчик, отвечает Трифон, теперь он спит, просто спит как человек и когда проснется, будет им снова.

– Можно попросить еще об одном….

– О чем же…?

– Разве ты не читаешь мои мысли?…

– Я не могу дать живой воды для твоего пса. Собаки не чисты…

– Я не тащу его в храм… И не тебе ли не знать, что все живое в этом мире свято….

– Но он же мертв….

– Так сделай его живым!

Старик хмурится, а затем кивает в согласии.

Он снова набирает живую воду из ключа и плещет в морду Беляка.

Беляк подпрыгивает, как будто его пнули ногой, а затем бросается ко мне, виляя своим нелепым хвостом, и лижет ладони горячим розовым языком.

– Спасибо тебе Трифон, прости меня, если сможешь, я склоняюсь в истинном поклоне, а Трифон Вятский положив свою правую ладонь на мое чело, благословляет заплутавшую христианскую душу.

– Ты замерз отрок, нужно выпить горячего чая.

Я сажусь рядом со спящим Вовкой.

А Трифон кипятит в котелке на печке из сланца воду и бросает в нее травы из мешочков, висящих под потолком.

Только вода закипает, старик разливает ее по двум серебряным чашам, покрытым черной патиной:

– Выпей и влей в губы своего друга.

Я делаю глоток огненно горячего варева, пахнущего ветром, степью и почему-то сладкими маками, вливая второй глоток спящему Вовке….прямо в полураскрытые в улыбке спящие губы…. И вижу, как с противоположной стороны кельи Трифона появляется Ро Дана.

– Не пей! – кричит она. – Зачем ты сделал это старик!?.

– Эта вода из Долины забвения…. Там, в Верхнем мире им не нужно помнить, все, что с ними случилось здесь…

Я не успеваю понять, что происходит, просто засыпаю, улыбаясь, а потом иду по улицам своего города… осень… но небо девственно чистое, солнечно и тепло как будто вернулось летом…

Конец и начало пути 25

Иногда, когда я больше не хочу жаться в переполненном общественном транспорте по пути со службы домой, я иду пешком, мимо старых купеческих особняков и полуразвалившихся деревянных домов Разгуляя, разглядывая этот культурный слой, выхожу к Северной дамбе, где мчатся в гору красные звери – трамваи, грохоча и скрипя как живые лавины, тонкая покрытая асфальтом полоса под ногами убегает вверх в сторону небосвода, а внизу в забвении полузаброшенного кладбища и жалких лачуг течет Стикс, охраняя покой мертвых…. Мимо меня проходит древняя старуха с парой собак… огромным, но чрезмерно худым белым псом и пухлым рыжим колобком, покрытым короткой шерстью. Незнакомые собаки рвутся ко мне, но я не боюсь, смеюсь и протягиваю к ним свои открытые ладони, которые они лижут своими горячими розовыми языками… я помню, так было в детстве, только не помню когда и где…. Бабка цыкает на своих питомцев и они с неохотой отходят, я жалею до горечи во рту, что нет с собой чего то, чем бы их можно было угостить и просто отдаю им нехитрую человеческую ласку, чешу за ушами, перед тем как отправиться дальше, не видя как задумчиво смотрит на мою спину древняя старуха… и жалобно скулят оба пса…

Иногда, мне снятся странные сны… я, мо друг детства – Вовка и незнакомый бравый усатый