Исход (Том 2) - Стивен Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Джо, — позвала Надин. Ее лицо снова было невозмутимым, снова под контролем.
Мальчик, слегка высвободившись из объятий матушки Абигайль, взглянул на нее.
— Отойди, — приказала Надин. Теперь она в упор смотрела на Абигайль, обращаясь тем самым не к мальчику, а прямо к ней. — Она старая. Ты сделаешь ей больно. Она очень старая и… слабая.
— О, я думаю, что во мне хватит сил, чтобы полюбить такого славного паренька, как он, — возразила матушка Абигайль, уловив, однако, в своем голосе странную неуверенность. — Судя по нему, он проделал нелегкий путь.
— Да, он очень устал. И вы тоже, судя по вашему виду. Идем, Джо.
— Я люблю ее, — не шелохнувшись, произнес мальчик.
Надин, казалось, это вывело из равновесия. Ее голос зазвенел:
— Идем же, Джо!
— Меня не так зовут! Лео! Лео! Вот как меня зовут!
Кучка новоявленных пилигримов снова притихла, почувствовав, что произошло нечто неожиданное, а может быть, и до сих пор происходит, но они не могли понять, что именно.
Обе женщины снова скрестили взгляды, словно шпаги.
«Я знаю, кто ты», — сказали глаза Абигайль.
«Да. А я знаю тебя», — ответили глаза Надин.
Но на этот раз Надин первой отвела взгляд.
— Ну хорошо, — сказала она. — Лео. Пусть будет так, как тебе угодно. Идем же, пока ты до смерти не утомил ее.
Он неохотно слез с колен матушки Абигайль.
— Приходи ко мне в любое время дня и ноте, — сказала ему старушка, но она не подняла глаз, не желая подключать Надин к сказанному.
— Хорошо, — сказал мальчик и послал ей воздушный поцелуй. Лицо Надин оставалось каменным. Она не проронила ни слова. Когда они спускались по ступеням крыльца, рука Надин, лежавшая у мальчика на плече, казалась скорее тянущей его цепью, а не утешением. Матушка Абигайль смотрела им вслед, чувствуя, что снова упускает какой-то жизненно важный момент. Теперь, когда лицо женщины исчезло из вида, чувство откровения становилось все менее четким. Она уже не была уверена в том, что почувствовала. Ну конечно, это просто еще одна женщина… не так ли?
У молодого человека по фамилии Андервуд, стоявшего у крыльца, лицо было мрачнее тучи.
— Почему ты так себя вела? — спросил он женщину, и, хотя он понизил голос, матушка Абигайль прекрасно расслышала его слова.
Не удостоив его ответом, она прошла мимо него. Мальчик умоляюще смотрел на Андервуда, но женщина была главнее, по крайней мере в настоящий момент, и он позволил себя тянуть и увести прочь.
На мгновение наступила тишина, и матушка Абигайль внезапно растерялась, почувствовав, что не может заполнить ее, хотя ее нужно было заполнить. И не ее ли делом было заполнить ее?
И вопросительно зазвучал тихий голос: «Неужели? Это твое дело? Для этого ли Бог привел тебя сюда, женщина? Чтобы ты была Официально Встречающим у ворот Свободной Зоны?»
«Я не могу сейчас об этом думать, — запротестовала она. — Эта женщина была права. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО устала».
«Он приходит в разных обличьях, — настаивал тихий внутренний голос. — Волка, вороны, змеи… женщины».
Что это значило? Что здесь произошло? Что, ради Бога?
«Я сидела здесь, довольная собой, и ждала знаков подобострастного почтения, — да, именно так и было, нет смысла отрицать это, — а потом пришла эта женщина, и что-то произошло, и я уже забываю, что это было. Но что-то было в этой женщине… было ли? Ты уверена? Уверена?»
В полном молчании, казалось, все обратили взоры на нее, ожидая, как она проявит себя. А она этого не делала. Женщина и мальчик скрылись из вида — ушли, словно они были истинно верующими, а она не более чем лживым, ухмыляющимся синедрионом, который они мгновенно распознали.
«О, но ведь я стара! Это несправедливо!»
А вслед за этим зазвучал другой голос, тонкий, тихий и спокойный, но это был не ее голос: «Не слишком стара для того, чтобы понять, что эта женщина…»
К ней почтительно приблизился еще один мужчина.
— Здравствуйте, матушка Абигайль, — сказал он. — Меня зовут Зеллмен. Марк Зеллмен. Из Лоувилла, штат Нью-Йорк. Вы мне снились.
И перед ней встал внезапный выбор, который лишь на мгновение четко обрисовался в ее мятущемся сознании. Она могла ответить этому человеку, добродушно поболтать с ним, чтобы он расслабился (но не слишком расслабился; это было не совсем то, чего она хотела), а затем перейти к другому, третьему, следующему, получая дань их преклонения, словно Иисус пальмовые ветви, но могла и не ответить ни ему, ни остальным.
Она могла последовать за нитью своей мысли в глубь себя в поисках того, что Бог предопределил ей узнать -
Эта женщина -
— что?
Разве это важно? Женщина ушла.
— Когда-то на севере штата Нью-Йорк жил один из моих внучатых племянников, — как ни в чем не бывало сказала матушка Абигайль Марку Зеллмену. — Городок назывался Роузиз-Пойнт. На самом севере, на берегу озера Шамплейн, рядом со штатом Вермонт. Наверняка никогда о таком не слыхивали?
Марк Зеллмен сказал, что, конечно, слышал. Почти все жители штата Нью-Йорк знают о Роузиз-Пойнт. Был ли он там когда-либо? Лицо Марка трагически исказилось. Нет, ни разу. Всегда хотел поехать.
— Судя по письмам Ронни, вы не очень-то много потеряли, — успокоила она его, и Зеллмен, сияя, отошел от нее.
Подходили и другие засвидетельствовать свое почтение, как это делали другие до них, как будут поступать другие в последующие дни и недели. Подросток по имени Тони Донахью. Парень по имени Джек Джексон, бывший автомеханик. Молодая девушка, медсестра, по имени Лори Констебл — она еще пригодится. Пожилой мужчина по имени Ричард Фаррис, которого все называли Судьей; он посмотрел на нее проницательным, умным взглядом и едва не вселил в нее смятение заново.
Дик Воллмен, Сэнди дю Чинз — хорошенькое имя, французское. Гарри Данбартон, человек, который еще три месяца назад зарабатывал на жизнь продажей очков. Андpea Терминелло, Смит Реннетт. И многие другие. Матушка Абигайль говорила со всеми, кивала головой улыбалась и приводила их в хорошее расположение духа, но того удовольствия, которое она испытывала от этого раньше, уже не было сегодня, и она чувствовала лишьболь в запястьях, пальцах и коленях да еще настойчивое подозрение, что ей необходимо воспользоваться «Портосаном», и если она не сделает это как можно быстрее, то рискует испортить себе платье.
Все это и еще чувство — уже стирающееся (и онополностью сотрется до наступления ночи), что она упустила что-то огромной важности, о чем она когда-то, может быть, будет очень сожалеть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});