Три часа без войны - Максим Бутченко

— Это чье село? «Сепарское» или украинское? — спросил Илья у перепуганного продавца продуктового магазина.

— Да ничье. Вот сами гадаем, чьи мы, — ответил продавец.

В конце августа под Иловайском творилось невообразимое. В окружение попала значительная часть добровольческих батальонов, а те, кто сумел вырваться из «котла», не знали, куда податься.

— Е… твою мать, где разведка? — пробормотал боец «Донбасса» с короткой стрижкой.

— Да, хреново, тут бы не напороться на «сепарюг», — поддержал беседу Кизименко.

Они вышли из магазина, набрали продуктов, воды, естественно, ничего не заплатив. Хаос и неразбериха, никто не знал, что делать, куда идти, где наши, а где враги.

— Дальний, Дальний, ответь, — проскрипела рация.

— О, вот видишь, о нас не забыли, — сказал боец. — Дальний слушает, прием.

— Бегом на поля под Многополье собирать бойцов. Там сейчас бойня, нужно вывозить раненых, — пропищала рация. Илья переглянулся с напарником.

Через восемнадцать минут подъехал бусик — покрашенный под камуфляж автобус «mercedes» без боковой двери. Сиденья были только впереди. Внутри находились четверо. Святослав — здоровый дядька из Донецкой области (ему потом часть руки оторвало); Зоха — странный тип, побывавший на Майдане, то ли с пропитым, то ли с бомжеватым лицом; имени еще одного он не запомнил — невысокий крепыш в тельняшке, без каски, с деревенской мордой; водитель Жак — мужичок, служивший во французском легионе. Они направились под Волноваху, там присоединились к колонне, следовавшей в детский лагерь. Нагрузили матрасы и снова в путь. В поле подбирали отступавших бойцов. Жак гонял на бусе как сумасшедший, мчался на своей волне, ни на кого не обращая внимания. Им навстречу попадалась техника украинской армии: одни уезжали из Иловайска, спасаясь от окружения, а другие стремились в этот город, потому что до сих пор в силе был приказ. Неразбериха полная. В войсках не было ни координации, ни мониторинга ситуации.

Жак колесил будто угорелый, а тонкая назойливая пыль клубами залетала в салон: как раз там, где сидел Илья, не было двери. Лицо Кизименко покрылось серой пеленой, глаза постоянно слезились, а грязные руки, казалось, впитали пепельный порошок.

По дороге им встречались брошенные машины и техника, в одной из них обнаружили раненного в ногу солдата.

— Дальний, бегом сюда, — крикнул Святослав.

В салоне автомобиля лежал молодой парень, его лицо перекосила гримаса боли.

— Жак, подгони автобус поближе, — опять рявкнул дончанин.

Раненому вкололи две ампулы наркотиков, но он все стонал, так ему было больно. Видно, осколками бойцу повредило нервы на ногах, боль от этого сумасшедшая — ничем не унять. Он извивался и хрипло просил его пристрелить. Этот стон растягивался иногда до невообразимых звуков, превращаясь в животный рев, низкое рычание, а потом вдруг повышался до высокого крика.

— Пристрели… Сука, не могу… Ноги пекут… Нужно убить… Я не выдержу… Вколи еще… Нет сил, — вставлял раненый среди стонов слова.

— Нельзя тебе больше, потерпи, родной, — просил его Святослав, — пока чувствуешь боль — живешь. Иначе заснешь и подохнешь тут у нас на руках.

— Хочу… Я… Подохнуть, — взмолился раненый.

— Нужно возвращаться в Волноваху, — торопил Илья, глядя на мучения бойца.

Вдруг послышался свист, и в поле, в метрах пятистах от них, раздались взрывы: «Град» исполосовал землю, превратив около ста квадратных метров в выжженное пространство.

— Даже не знаю, сука, кто это бьет — наши или «сепары», — пробурчал Святослав.

Раненого погрузили в автобус и на всех парах помчались в лагерь. А в Волновахе уже сняли всю украинскую символику: ждали, что в город войдут сепаратисты и российская армия.

Пять дней они носились по проселочным дорогам, грохот от стрельбы стоял невообразимый. То и дело где-то хрипло запевал крупнокалиберный пулемет и, пропев полкуплета, затыкался, а через минуту арию войны продолжала артиллерия — басом, коротким и гулким, грохотала несколько минут.

— Эй, брат, иди сюда, — крикнул Дальний проходящему в «посадке» мужику в камуфляжной форме, высунувшись из окна.

Тот остановился, посмотрел по сторонам, куда бы бежать.

— Я местный, ребята, не военный, — соврал он.

— Да я понял, какой ты уже вояка, — усмехнулся Илья, — не бойся, мы свои.

Украинские солдаты шли, ползли, обходили стороной населенные пункты, вырывались из «котла». Часто даже боялись признаваться, кто они такие. Армия и батальоны оказались совершенно не готовыми к окружению.

— Какой там по счету? — спросил Дальний напарника.

— А сколько я говорил час назад? — в ответ задал он вопрос Илье.

— Сто пятьдесят один, — сказал Кизименко.

— Ну вот, плюс двенадцать, — суммировал боец.

— Да, с этими ребятами мы навоюем, — пробормотал бывший ФСБэшник.

Под вечер он вернулся на базу, изможденный и обессилевший.

— Сто семьдесят два, — прошептал он себе под нос и плюхнулся на лежак.

После Иловайска батальон «Донбасс» перебрасывали под Дебальцево, а россиянин перевелся в ДУК «Правого сектора», находящийся в поселке Пески.

Поселок обстреливали каждый день. В Донецком аэропорту начались масштабные сражения, а в Песках находилась украинская артбригада, прикрывавшая терминалы. Тридцать пять «правосеков» рассредоточились в разных местах поселка. В заброшенном здании шахты, которая давным-давно закрылась, часть добровольцев обжила железную вышку ствола — вертикальной выработки, по которой шахтеры когда-то спускались под землю. Кто-то из бойцов всегда дежурил на металлическом остове, вглядываясь в улицы, — ДРГ[6] проникали на территорию, контролируемую украинцами, и нужно было отслеживать направление их группировок для подавления.

Однажды после обеда Дальний отдыхал на бетонном полу шахтерского здания. Целую ночь он дежурил, а теперь валился с ног.

— Движняка никакого, нужно подбодриться, хоть одного сепара пристрелить, — мечтательно произнес он.

В голове волнами накатывали мысли, хотелось есть, спать и… мороженого. Илья поерзал на самодельной подстилке. Взрослый мужик мечтает о мороженом, как-то непривычно. Так захотелось сладкого, что потекли слюнки.

— Хорошо, что об этом никто не узнает, — тихо проговорил он.

— Что не узнают? — к нему подкрался мужичок с позывным Гора.

И правда, почти двухметровый, подтянутый, моложавый, он выглядел устрашающе.

— О, да уже ничего, — замялся Дальний, а в голове крутилась картинка с белоснежным мороженым на блюдце, политым шоколадом и украшенным листочками мяты.

«Да чтоб тебя», — разгневанно подумал боец и представил, как он это мороженое выкидывает с высоты ствола. От этого в сердце еще сильнее защемило. На лице Кизименко появилась маска недовольства.

— Что ты загрустил? — обратился к нему Гора. — Неужели из-за аэропорта?

— А что из-за аэропорта? — спросил Илья.

— Ну, ты же все рвался туда, где погорячее, — напомнил собеседник.

— Ах, да. Конечно, воин и Вальхалла. Ты что, забыл? — усмехнулся бывший лейтенант.

— Ну, давай тогда мы так договоримся: ты проявишь себя, а потом я лично Ярошу рекомендую тебя туда, — пообещал Гора.

Настроение Ильи чуть улучшилось, к лицу прилила кровь, а «выброшенное» мороженое было уже не так жалко.

— Будешь контролировать дорогу, ведущую к международному аэропорту, вернее, к тому, что от него осталось, — приказал Гора, а Дальний в ответ по-белогвардейски отдал ему честь.

На следующий день он уже дежурил в одном из полуразрушенных домов, из окон которого хорошо просматривалась трасса в сторону взлетной полосы. В зале хаты оставались целыми окна, поэтому двое сидели там, а еще трое рассредоточились на позиции. Из оружия — только «калаши» с гранатометами. Периодически вспыхивали бои с диверсионными группами, которые пытались проникнуть на территорию поселка. Ночью в первое дежурство Илья увидел, как возле забора крадется чья-то тень. Местные в это время уже не ходили, боялись, а значит, кто-то чужой. Дальний прицелился, но решил ради первого раза взять чуть выше головы, мало ли, может, кто из штатских.

— Бух, бух, — пробурчали выстрелы «калаша».

Буквально через секунду в ответ полилась автоматная очередь. Илья пригнулся, спрятался за бетонным основанием забора и внезапно, даже для себя, улыбнулся.

— О, тут веселее, — пробурчал он, высунулся и дал очередь.

Каждый день на этом месте случались перестрелки, и с каждым днем лицо Кизименко все светлело и светлело.

Невесть откуда взялся пулемет «максим», наверное, кто-то из музея притащил. Илья забрал антиквариат себе и поставил на постамент за бетонной частью ограждения дома. Теперь он, как настоящий исторический персонаж, иногда стрелял из раритета, жаль только, дальность боя у него небольшая. Боеприпасов было мало, приходилось побираться у стоящих на соседних позициях армейцев. Доходило до того, что выменивал гранаты на шевроны «Правого сектора». Близлежащие улицы к аэропорту опустели, местных жителей в поселке осталось мало, в основном пенсионеры и почему-то дети. К «правосекам» отношение у них, мягко сказать, было неоднозначное. Днем лица такие наигранно-приветливые, а ночью из их домов по украинским постам стреляли. Минные растяжки по территории находили каждое утро, а так как ДРГ не часто пробирались в их зону, то вывод только один: это кто-то из местных работает на «сепаров». Кизименко снова почувствовал себя чуть моложе, как тогда, когда бродил по селам Дагестана и везде видел этот лицемерный взгляд — сначала в лицо, а потом чувствовал спиной, как в него впиваются когти ненависти смотрящих на него местных.