Три часа без войны - Максим Бутченко

Прохожие пытались укрыться от сквозняков, которые преломили линии улиц, но все тщетно — пурга набрасывалась на них, пыталась проглотить, покрыть снегом, переварить в своем ледяном желудке. Погода ухудшалась, Илья торопился в кафе, где его должна была ожидать Таня. Он зашел в помещение, отряхнулся. Девушка сидела за столиком у окна. Все такие же светлые волосы, прямой нос, светло-розовые губы. Одета стильно: синий деловой костюм. Илья с улыбкой приблизился, Таня заметила его еще у входа.

— О, привет, Карлсон! — поздоровалась она, усмехаясь.

— Кто? — засмущался Илья и присел за столик. — А! Да, привет.

— Как ты поживаешь?

— Э, да как сказать… Можно я подумаю? — ответил Кизименко.

В ответ она засмеялась и показала ряд белых зубов и ямочку на левой щеке.

— Конечно, дурачок! Совсем не изменился, — проговорила она ласково.

— Я. Понимаешь. Поживаю вроде как нормально, ну, ты, наверное, знаешь, был в Дагестане и Владивостоке. Понял, что человек — существо подлое и примитивное. Но я постиг еще одну важную вещь, — поделился он.

— Какую? — моментально отреагировала Таня.

— Человек всегда видит решетки своей тюрьмы, но не мир через решетки. Люди буквально на ощупь находят пределы в своей жизни. И не готовы признать, что их существование просто разделено железными прутьями, — пространно ответил он.

— Да, интересно, но людям, как котам, свойственно обитать там, где они знают, что они знают. Дальнее страшит их, — сказала она.

— Дальнее? Ты назвала это «дальнее»? Это занятно. То, что вдали, всегда маячит, словно линия разлома земли и моря. Люди всегда боятся всматриваться в удаленные просторы жизни. Но как же мне? Как мне быть? — вдруг задал вопрос Илья.

— Похоже, ты за этим приехал, — мрачно проговорила девушка.

— Я. Нет. Не подумай. Мне хотелось посмотреть на тебя. Понимаешь, у меня так и нет никого. Вот случайно встретил тебя тогда в библиотеке, подумал, что таких случаев будет еще много. А на деле случайность иногда бывает законом, тогда мы позже узнаем об этом. Это принцип потерянной реальности: ты живешь, но не замечаешь, думаешь, что настоящая жизнь впереди, а потом оказывается: она уже позади, — медленно проговорил парень.

— Ты все так же глубок, хоть и воевал. Война тебя не упростила, не сделала плоским, — неторопливо произнесла Таня.

— Я думал о тебе. Иногда. Особенно в горах. Для меня ты — нечто высокое, — немного нервно отозвался Кизименко.

— Приятно слышать, — ответила собеседница.

— Знаешь, мне кажется, что мы что-то не дожили, какую-то часть своего бытия оставили нетронутой. Как будто где-то есть «мы», там, далеко, в полярных снегах времени, где не ступала нога человека. И я не дошел к этому месту. Когда-то развернулся, пошел прочь. А теперь, как жена Лота, смотрю на прошлое и ищу там тебя, — размышлял вслух парень.

— А ты не думаешь, что все, что могло произойти с нами, произошло? — спросила Таня.

Он запнулся. В один момент в его сердце хлынули теплые и нежные чувства. Ему показалось, что вот он любит ее сейчас так же сильно, как и раньше. Или нет — теперь он любит Таню, ведь раньше не мог определить это чувство.

— Я подумал, что тебя люблю, — признался он.

Таня молчала. Смотрела ему в глаза. Пристально, словно хотела заглянуть как можно глубже.

— Не стоит о любви, прошу, — попросила. — Уже не нужно.

— Но почему?

— Просто уже незачем, — грустно ответила Таня.

— Незачем? Как? Что? Ты говоришь… А-а, — запнулся он, а потом дрожащим голосом продолжил: — я понимаю.

— Что именно? — последовал вопрос.

— А то, что это конец «нас». Но не могу отделаться от странного чувства, — задумчиво пробормотал собеседник.

— Какого? О чем ты говоришь?

— Не знаю. Как будто нет границ, — проговорил Илья.

— Границ? Ты о чем? — спросила Таня.

— Понимаешь, нет чувства завершенности. Будто я плыву по морю, на карте должна быть суша, а ее нет — вот в чем трагедия, — продолжил Кизименко.

— Я понимаю, почему ты так рассуждаешь, — девушка поправила волосы.

— И почему? — немедленно решил узнать Илья.

— Так бывает, когда человек не находит себя. Ты приехал ко мне потому, что думал вернуться не ко мне, а к себе. Хоть на один день, — произнесла Таня.

— Может быть. Наверное, я болен? — забеспокоился он.

— Дурачок, — улыбнулась она, — конечно, нет.

— А что тогда? — спросил Илья.

— Дело в людях в целом. Драматизм современности — это драма в самоопределении. В хаотичном мире человеку тяжело найти свое место, занять нишу, в которой он осознает себя, обретет свое «я», поймет, кто он, зачем живет. Постсоветское общество сплошь заражено эпидемией слабого самоопределения. Обычные люди составляют фоновую массу в государстве — народ, не знающий до конца, чего он желает. Этот народ не в силах рассмотреть себя в социальной структуре, мечется из стороны в сторону. Отсутствие видения государства начинается с отсутствия видения и понимания собственной жизни. Людям нужно чаще задумываться о себе, а потом винить власть и политиков, которые лицемерно пользуются этой пустотой в самоопределении для корыстных целей, — резонно заметила Татьяна.

— Мне не хватает твоих слов. Будто бы у меня иногда дефицит букв. Я могу притронуться к твоей руке? — проговорил он с нежностью.

— Можешь, но это уже ничего не решит, — ответила она.

— Почему?

— Через две недели у меня свадьба, — тихо произнесла Таня.

— Как? Как же так? Почему мне никто не сообщил? — забеспокоился Илья.

— Когда ты уехал учиться, я думала, ты меня бросил, — с обидой продолжила девушка.

— Бросил? Ну, как бы и да, и нет. Я не понимал, кто ты есть для меня, — разоткровенничался он.

— И кто я для тебя? — серьезно спросила Таня.

Илья замолчал, обдумывая ответ.

— Ты та, дыхание которой всегда слышно, — наконец просто сказал он.

Она смотрела на его лицо. Как он повзрослел. Возмужал. Появились усы и короткая профессорская бородка. Воин-профессор.

— Это я всегда чувствовала. Тогда, помнишь, мы говорили о книгах, а ты так смотрел на меня, — улыбнулась девушка.

— Я и сейчас смотрю, — подтвердил лейтенант.

— За просмотр плату не беру, но уже не нужно, — попыталась отшутиться Татьяна.

Подошел официант, принес салат с печенкой в кисло-сладком соусе. Приборы звякнули о стол.

— Я часто думала о тебе. Просто вспоминала. А потом поняла, что так и не узнала тебя. Как можно узнать родного человека, — поделилась девушка.

Илья посмотрел на нее. И вдруг почувствовал тупую боль. Где-то там, за пределами кожи, вен, мышц, крови — там, куда не доберется ни один хирург, — в душе.

— Я скучал по тебе, — проговорил он.

— Я тоже, — автоматически ответила девушка.

И вдруг у ее глаз заблестела слеза. Таня отвернулась и смахнула ее рукой.

— Знаешь, я ведь уезжаю из страны. Наверное, навсегда, — произнес Кизименко.

— Навсегда? Как это? Такое бывает? Зачем? — спросила она его.

— Наверное, потому, что многое о жизни мы понимаем после того, как узнаем смерть. Я еще не понял, что такое бытие, — ответил он.

— Бытие? Ты опять усложняешь, наше место здесь, в кафе, в этом городе. Наше предназначение — счастливо жить у этой серой вечной реки, — отреагировала Таня.

— Я не знаю. Как будто живу не я, а мой двойник. А я только наблюдаю за его поступками. У тебя такое бывает? — проговорил Илья.

Девушка улыбнулась.

— Всякая жизнь двойственна. Я думаю, что как бы человек ни прожил, его существование истинно. В один момент он захочет признать, что поступал правильно, но иногда не может этого сделать. Потому что где-то в сознании всегда остаются пути, по которым он не пошел, не достиг другой точки бытия. Но не всем это дано, мне, например, нет, — подытожила Татьяна.

Они еще долго разговаривали, а за окном билась в судорогах и приступах эпилепсии метель, бросалась на стекло кафе и рассыпалась белым снегом.

— Мне пора, — решил Илья и протянул руку.

— Береги себя, — пожелала Таня. А потом легонько провела по грубой мужской коже нежной ладошкой.

На следующий день Илья уехал. Поезд уносил его на юг, в страну, которую раздирало противоречие между востоком и западом. Между народом и властью. Между деньгами и совестью. Он стоял в тамбуре вагона. Колеса поезда выстукивали чечетку, били по рельсам. Изморозь покрыла окна словно белым клеем, застывшим в самых невообразимых формах.

Кизименко стоял в узком холодном пространстве, сдавленный стенами, прижатый со всех сторон преградами, а внутри у него колотилось нечто неостановимое. Если бы сейчас кто-то спросил его, что он чувствует, то он сказал бы, что вулкан начинает просыпаться. Душа содрогается от приступов землетрясения. Он едет не в незнакомую страну, нет. Вовсе нет. Не так он думал. Он возвращается к себе. Илья подошел к стеклу и ногтем начал писать по замороженной поверхности. Острый кончик пальца разрушал ледяные узоры, оставляя тоненькие полоски, которые сливались в черточки, а те — в буквы и дальше в слова. Спустя минуту все было готово. Он внимательно осмотрел, погладил руками свое творение, усмехнулся и ушел в купе, захлопнув дверь.