Три часа без войны - Максим Бутченко

— Пусти. Я тебя не убью, но потом достану тебя из-под земли. Пусти, — попросил он.

— И ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? После этих слов? Ты смеешься! — заявил Илья.

— Не сейчас. Не сейчас. Отпусти меня, я тебя не трону. Обещаю, — уговаривал житель Донбасса.

— Да как мне тебе поверить? Что я, ветреная баба, чтобы верить глупым обещаниям? — попытался шутить Дальний.

В это время противник попытался выскользнуть, но бывший лейтенант еще крепче и больнее вывернул ему руку.

— А-а-а, сука, — Лёха застонал. — Пусти, обещаю, что не трону. Не сегодня. Клянусь.

Илья задумался. Держать так своего врага бесконечно он не мог, да и у самого руки уже затекли.

— Клянешься? Чем? — попытался найти хоть какую-то подстраховку россиянин.

— Клянусь памятью своей семьи, — ответил Лёха и притих.

Несколько секунд Кизименко молчал, а потом ослабил руки, встал, отошел на пару шагов от противника. Тот, кряхтя, медленно поднялся, растер руку, а потом, сильно хромая, попрыгал к нарам. Видя скачущего Лёху, как в одной знаменитой майдановской припевке, россиянин улыбнулся.

— Ну, вот теперь и ты не москаль, — пошутил он.

— Шо? — не понял Лёха, держась за коленку.

— Да ниче, не обращай внимания, — ответил Дальний.

Тут в разговор встрял молчащий доселе Никитич.

— Я всегда думал о том, что нет судьбы человека, все крутится, как русская рулетка, — с умным видом проговорил он.

— Да что ты знаешь о судьбе? — зло прорычал Илья, чувствуя, что старик возвращается к теме трагедии в поселке Пески. — Всю жизнь провел в своей деревне, как затворник, носа никуда не показывал, мыслитель хренов.

— Засем ругаешься, насальника? — сымитировал дед известный ТВ-мем.

— Да, вижу, старик ты современный, порождение телевизора, — пробормотал Илья.

Два часа двадцать две минуты. Лёха зло смотрел на русского, думал, как бы его достать. Его противник отдышался и размышлял, как ему теперь выжить в камере. Дед мурлыкал себе под нос известный мотивчик, так что до остальных доносились вырванные фразы: «Я встретил ва-а-с» (дальше пару секунд перерыв) «и усе былое» (вздох, чмоканье губами) «в отжившем сердце ожило-о-о» (потянул последнюю ноту).

Молчание. Казалось, говорить было не о чем.

— Ты хоть понимаешь, что ты наделал? — вернулся Лёха к своей теме.

— Понимаю, — ответил Илья, — не зря мы сидим в одном месте.

— Нет, зря, ты просто не понимаешь, к чему ты меня привел, — продолжил собеседник.

— Ну, и к чему? — поинтересовался Кизименко.

— К тому, что из-за тебя я убил стольких людей, — гневно прорычал Лёха.

— Все мы убили. Вот даже старикан, невинный с виду, запятнал себя кровью. Разве ты не понял еще, что провидение так пошутило, что собрало нас в одном месте — убийц и жертв одновременно, — спокойно произнес Дальний.

— Мне плевать, кто там пошутил, — отозвался житель Донбасса.

— Вот и зря, — парировал россиянин.

— О каких жертвах ты говоришь? — вдруг задал вопрос Лёха.

— Ну, смотри, — ответил Кизименко. — Дед — жертва Новороссии, он пострадал из-за нее, сидел «на подвале». Я — жертва правления Путина, жертва России. Ты — жертва войны.

— И что? Какое это имеет значение? — спросил Никитич, решивший наконец-то прервать свое томное и отрывочное пение.

— Я не знаю. Мне только сейчас эта мысль пришла в голову.

— Жертвы, убийцы… блин, какая разница? Разве есть какой-то смысл в этом? — расстроенно проговорил Лёха и в сердцах сплюнул на пол.

— Ну, не скажи, — протянул Илья. — Человек понимает логику своего существования: ходи на работу, ешь, пей. И все у него хорошо, пока однажды он не заболеет и через шесть месяцев не умрет. О чем это говорит? Что нет закона жизни — есть только закон смерти. Все смертное, только вот христиане верят в спасение души, потому что иначе конец бытия лишает смысла всё бытие. Мы здесь, потому что подобное правило есть у войны — закон жизни. Только живые помнят о жертвах, только живые способны оценить войну, оказаться ее частью, чтобы потом отделиться от нее. Мы все еще не попрощались с войной. Она до сих пор звучит выстрелами в нас.

— Правильно, потому что потерять родных — это горе. Как можно переступить через горе? — не унимался Лёха.

— Потому мы здесь и жертвы, и убийцы. Человеческая природа такова, что нами чаще движет боль, нежели любовь. Мы — олицетворение боли, — продолжил россиянин.

— Разница в том, что ты строишь из себя умника, а я страдаю, — произнес Лёха.

— Не ты один. А сколько погибло со стороны Украины? Потерять родных — это потерять часть себя. Блин, я ведь тоже все понимаю, но тебе когда-то нужно встретиться с болью один на один, — учил Илья.

— Встретиться? Я до сих пор не сплю по ночам. Ленка приходит во сне и таким плаксивым голосом спрашивает, где Андрюшка, она его потеряла. И плачет на моем плече, а я от бессилия, от невозможности что-то изменить сжимаю кулаки. Как мне сломать то, что не могу сломать. Я пытался залезть себе в душу, уговаривал, что нужно жить дальше. Но как будто стою перед высокой стеной. Маленький перед большим, — с горечью сказал Лёха.

— Это война. Она всегда кровавая. Это просто нужно принять, — холодно ответил Кизименко.

— Да какая… Мне… Ты… — не договорил Лёха.

Он посмотрел на своего противника, сжал кулаки, поджидая удобного случая, чтобы размозжить ему голову о стену. Говорить больше никому не хотелось. Шахтер почесывал коленку, что-то злобно бурчал себе под нос. Дед прикрыл глаза и погрузился в легкую дрему, а перед Кизименко всплывали образы и туманные очертания прошлого. В одну секунду он расслабился, и буквально мгновенно в его голову ворвались дикие полчища воспоминаний, сметающие на своем пути настоящее, стирая грани между состояниями времени…

Октябрь 2014 года. В Донецком аэропорту не смолкали перестрелка, взрывы и артудары. Дом на окраине поселка Пески почти превратился в крепость. Два товарища Ильи спали, мертвецки пьяные. Алкоголь заполнял пустоты дня, убыстряя бег секундной стрелки, сокращая нудное время ожидания следующих атак. Среди бойцов было распространено пьянство, особо рьяных приверженцев заложить за воротник называли «аватарами», видно, из-за ассоциации со знаменитым фильмом, в котором герои — синие. Кизименко с презрением смотрел, как бойцы напивались в хлам.

«Водка продается на каждом углу, украинцы употребляют спиртное каждый день, каждый вечер. Это слабости — люди сами превращают себя в биомусор», — думал он и уходил на позицию.

Глядя на это повальное пьянство, Дальний иногда ловил себя на мысли: зачем он здесь, среди этих людей? Нельзя сказать, что он сам никогда не употреблял алкоголь, но на этой войне пить вообще перестал.

На следующий день к ним приехал Дмитрий Ярош, глава «Правого сектора». Он выстроил весь ДУК — человек пятьдесят.

— Хлопці, потрібні добровольці в аеропорт. П’ятнадцать чоловік. Хто хоче, зробіть крок уперед! — сказал Ярош.

Бойцы переглянулись, из строя вышли четыре человека. Когда Илья услышал, что сейчас можно попасть в самую горячую точку Европы, то опешил от радости. Он заулыбался и, как в школе, потянул руку вверх.

— Дубина, из строя выйди, — прошептал ему Гора.

— А, точно, — замялся Илья и шагнул вперед.

Перед Ярошем оказались всего пять человек.

– І це все? Це не дуже добре. Будемо назначати… добровольців, — решил Ярош.

Но последние его слова Кизименко уже не слышал. В тот момент, когда начали отсчитывать бойцов для военной операции, он уже мысленно переносился в другую степень времени и пространства, где непрерывно идут сражения и бои…

В терминал они мчались в БТР, который должен был проскочить по взлетной полосе к диспетчерской вышке. Она размещалась напротив Новоигнатьевского кладбища, у северной части села Веселое, ограждая проход к новому терминалу с запада. Вышка представляла собой столбообразное здание, наверху которого когда-то сидели диспетчеры, управляя взлетом и посадкой самолетов. По левую и правую стороны находились полукруглые помещения, соединенные коридорами. В одном из них расположились бойцы ДУК, а в другом — военнослужащие регулярной армии. Задача перед ними стояла простая: корректировать огонь артбатарей и прикрывать новый терминал. БТР тормознул у вышки со стороны взлетной полосы, люк раскрылся, и командир боевой машины заорал как резаный:

— Давайте, хлопці, бігом, жопами трусіть, вилазьте.

Илья и потряс, пулей выскочил и побежал в сторону вышки.

— Бігом хлопці, бігом, — торопил бэтээрщик.

Как только последний боец выскочил из машины, водитель ударил по газам и устремился в сторону Песок. Спустя полминуты на место высадки прилетел снаряд, взрыв сотрясал землю, словно происходил сдвиг пластов. Эти дни навсегда врезались в память Ильи, все, что происходило ранее, не стоило и пары часов в вышке.