Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При имени Мохота у меня ёкнуло в груди, но я понадеялся, что при беглом взгляде моё волнение никак нельзя было заметить.
– Сам бы не отважился, но князю бы доложил, чтобы послал наёмников.
Дербник скривил губы, недовольный, что старший сокол указал на его промах. Кобчик хмыкнул и укорил Сапсана:
– Ты старший да мудрый, мы рядом с тобой птенцы ещё, не зазорно растеряться.
– Не зазорно, говоришь? – пророкотал рослый седоволосый Сапсан. – Забыл, почему Кречет нас сюда позвал? Потому что Пустельга, как ты говоришь, уже растерялась. И что с ней? Нет её! Нет одной из нас!
– Так что делать будем? – прохрипел я. И без того я был не слишком красноречив для княжьего гонца, а теперь, в этом гнезде, после поминального обряда, после небольшой сокольей склоки и вовсе вылетело всё умное из головы, если там было что, а горло высохло.
Четверо соколов обернулись на меня, и я поднялся с пола, заходил по гнезду кругами, как зверь на привязи. Так и думалось лучше, и не так остро впивались взгляды моих товарищей, для которых я стал дурным вестником.
Честно, я уже сомневался, что в этом совете была необходимость. Думал, зря с мест сорвал, зря позвал, зря гнездо занял. Ну что я сказал им такого, что не вместили письма? Пару фраз добавил разве что. Неужели не справились бы без этого? Неужели и так не поняли бы, что я прошу всех моих братьев быть ещё осторожнее, чем прежде? Что дорожу и боюсь за каждого, как за самого себя?
Первым встал Сапсан. Рослый, широкоплечий, в ладном сером кафтане, он сам выглядел как князь. Подошёл ко мне и обнял крепко, аж кости захрустели. Я опешил, выдохнул рвано, а Сапсан прогудел над ухом:
– Ты всё правильно сделал, Кречет. Ты дивный сокол, каких мало было. Я благодарен тебе и за письмо, и за то, что кинул соколий клич. Мы все должны быть вместе, когда по землям катится лихо. Ты мудр, и я горжусь тобой.
Сапсан выпустил меня из объятий, сделал шаг назад и положил руку мне на плечо – жест, означающий соколью силу и поддержку. На другое плечо легла ладонь Дербника, до груди дотронулся Кобчик, до спины – Чеглок, и так мы замерли, как четырёхлепестковый цветок со мной вместо сердцевины. И каждый, я знал, каждый из нас в тот момент чувствовал себя больше соколом, чем когда скакал с княжьими посылками-приказами через вьюги и ливни, по бескрайним полям и лесам.
Да, нам необходимо было встретиться, заглянуть друг другу в глаза и сказать, что и впредь остальные будут являться по зову одного, а коли кого из нас не станет – оплакивать и поминать, чтя все обычаи.
Чуть позже мы развеяли прах Пустельги вокруг гнезда, на том и разлетелись.
* * *
В день сокольего совета мне думалось, что ничто не в силах нас разлучить. Нет во всём мире такого лиха и такой хвори, что разрушили бы соколье братство. Да, Пустельгу убили зверски, и нам трудно будет понять, кто за этим стоял, но мы пятеро казались тогда друг другу чем-то неприкасаемым, незыблемым, как пять священных дубов в саду Золотого Отца.
Я ошибался. Мы все ошибались.
Дурные вести знают короткие пути. Их доносят ветра, гонцы, быстроногие мальчишки… Они отращивают крылья и сами летают от селения к селению, и время их не убивает, а делает только страшнее.
Мы с Игнедой, Огарьком и медвежонком (Огарёк всё перебирал для него имена и так докучал мне, что я тихо рычал, слушая самые бредовые предположения, вроде Сухаря, Пьяницы или Лешака, а потом всё-таки не выдержал и рявкнул, чтобы он замолчал и думал не вслух) едва-едва пересекли границу Чудненского, искусно пробравшись по тропам в обход болот и мелких озёр. Пару раз встречали мавок и водяниц, но они, к моему расстройству, не спешили меня соблазнить, стеснялись, наверное, княгини. Игнеда воспряла духом, почуяв воздух родных краёв, и я тоже стал спокойнее: никто за нами не гнался, никто ничего не выпытывал. На людях Игнеда держалась стойко, лишнего не болтала и не привлекала к себе внимания, разве что красотой своей, но одного моего сурового вида и рыка Рудо оказывалось достаточно, чтобы всех похотливых мужиков как ветром сдувало.
В Чудненском мы ненадолго вернулись на Тракт: я знал недалеко от границ княжества приветливую деревушку с постоялым двором, куда простым торговцам и путникам было нелегко попасть. Мне нравилась медовуха, которая выходила у пышной хозяйки, нравились её пироги и, конечно, девушки, готовые согреть соколиную постель. Стоит ли говорить, что рисунки-крылья и красноватый камень открывают любые двери? И даже если лучшие покои заняты, для сокола всё равно отыщется угол.
Не знаю, ошибался ли я, но на Тракте мне почудилось, будто за нами по пятам скачут двое всадников. Всё бы ничего, да смутили меня их хорошие одежды и поблёскивающие ножны на поясах – не купцы, вряд ли простые странники. Я прибавлял ход, и они прибавляли тоже. Я замедлялся – они тоже пускали коней рысью, не сокращая расстояние между нами, но и не отставая. Я побоялся, что это могли быть Страстогоровы посланники, и, попрощавшись с мечтами о мягкой постели с красавицами, направил Рудо прочь с Тракта, в пролесок, выбрав место, где резвый Игнедин конь тоже проскочил бы, зато мощные лошади наших преследователей могли бы не продраться.
– Из-за неё все беды, – шипел Огарёк мне на ухо. Медвежонок спал, уткнувшись мордой ему в грудь, за несколько дней зверь успел чуть откормиться и не выглядел так, будто вот-вот испустит дух. – Не брали бы её, давно бы справились. Когда ты последний раз думал о князе скоморошьем? Небось забыл о задании-то своём?
– Молчи.
Мне невыносимо было слушать Огарька, потому что я знал, что в его словах правды и здравомыслия больше, чем в моих действиях.
Убедившись, что Игнеда справилась с конём и благополучно скачет за нами, я пустил Рудо лесом в сторону деревушки. Очевидно, нам нельзя было направляться туда: каждый знал про постоялый двор и хозяйку, благоволящую соколам. Я злился, что мои планы расстроили самым подлым образом, а ещё больше злился на себя: за то, что взял Игнеду, за то, что не выполняю поручение Страстогора, за то, что, может быть, зря осторожничаю и всадники на Тракте просто мчатся по делам и у них нет никакого интереса к соколу, псу, медведю, княгине и хромому мальчишке.
Нам пришлось прятаться. Не обращая внимания на ворчание Огарька, я направил Рудо дальше, сквозь чащу, а Игнеде посоветовал спешиться и вести коня на поводу, чтобы ветки не исхлестали её белое лицо. Пришлось делать крюк и потратить немало времени, зато я вывел своих разношёрстных подопечных к деревеньке, сокрытой от глаз глухими ельниками. Местные промышляли грибами, брусникой и пушниной, и лесовые благоволили им, уж не знаю чего прося взамен. Я бывал здесь, нечасто, но бывал, и в одном дворе меня помнили и даже имели за собой кое-какой должок. Кто бы не воспользовался?
В этом-то чудесном местечке меня и настигли дурные вести.
Письмо принёс шустрый мальчишка и не отцеплялся от моего рукава, пока я не дал ему монетку. Не знаю, что за связи и паучьи сети у этих оборванцев, каких всегда встретишь в любом городке и селе, но работали они безукоризненно: не нашлось бы того письма, которое они бы не передали из тощих грязных рук в другие, и дальше до тех пор, пока оно не нашло бы своего адресата. На месте князей я бы созвал воробьиные стаи в подмогу соколам.
Судя по ошибкам и кривому почерку, письмо несколько раз переписывали, пока оно добиралось до меня, но имя Сапсана в конце сразу бросилось мне в глаза. Пока я читал, буквы мельтешили перед глазами, как навозные мухи, и страшный смысл слов доходил до меня медленно, словно пробивался через заслон, выстроенный моим разумом, не готовым к таким новостям.
Сапсан писал,
