Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова

топором на тебя не машет, а выпьешь с ним по чарке – и чувствуешь если не родство, то хотя бы тепло, уже похожее на зарождающееся приятельство.

Избы и терема в Черени складывали из гладких и толстых еловых стволов, которые морили для крепости, вымачивали на северных берегах Русальего Озера, в болотах и реках, и стволы становились почти чёрными; слюда в частых оконных переплётах сверкала красно-рыжим, и чтобы дома не были такими мрачными, местные часто вырезали наличники и карнизы из белой берёзовой древесины, и смотрелось это так, будто старухи обрядились в кружева.

В Черени мне нравилось, но Горвень всё равно был милее.

Гранадуб вырастил вокруг столицы Чудненского непроходимые чёрные чащи, и чем ближе к городу, тем ниже спускались еловые ветки со свечками-шишками, бледно-коричневыми и чешуйчатыми. Только со стороны Тракта подъезд к Черени оставался открыт, и город встречал путников высокой стеной из тех же чёрных брёвен, за которой виднелись купола теремов и святилищ, красочные и сверкающие нестерпимо ярко по сравнению с угрюмой громадой леса позади города.

Мне всё казалось: вот-вот, ещё один ряд елей, ещё несколько лохматых побагровевших кустов – и покажутся стены, и закончится наш путь, отдам Игнеду Мохоту и поскачу, полечу дальше, за князем скоморошьим охотиться. Простимся с ней – исчезнет выросшее между нами нечто, а вместо него придёт, быть может, тоска от разлуки.

Но всё вышло по-другому.

Над моей головой просвистела стрела и воткнулась в еловый ствол. Игнедин конь всхрапнул, заржал, встал на дыбы, и вторая стрела едва не пробила ему ухо. Сперва я снова подумал на безликих, но быстро понял, что ошибся: оперение этих стрел было багряным, красивым, такие только у княжьих дружин бывают. Некогда было разбираться, добра или зла желали нам дружинники: с головой расставаться я не собирался, ещё и в одном шаге от цели.

Я направил Рудо к Игнеде, схватил за узду коня, успокоил и пустил вперёд, из чащи скорей, а Огарёк будто прочитал мои мысли, вынул у меня из-за пояса ножик и метнул наугад, нам за спины. По крику я понял, что ножик нашёл свою цель.

План мой расстроился. Навстречу нам выскочили пешие дружинники со Страстогоровыми филинами на кафтанах, и только Золотой Отец отвёл стрелы, дождём посыпавшиеся в нашу сторону.

Нас окружили; со всех сторон лес расшевелился, вспучился, выпуская из хвойной пены вооружённых дружинников, и нам ничего не оставалось, кроме как спешиться и встать спиной к спине. Я обнажил кинжал и встал в боевую стойку, напустив на себя самый грозный вид, на какой был способен. Рудо ощетинился так, что стал казаться вполовину больше, и зарычал низко, утробно, будто чудище из навьего мира, зато медвежонок Шаньга захныкал жалобно, по-детски, и Огарёк, как нянька, стал его гладить, успокаивать, а сам не забывал скалиться и сверкать глазами на врагов.

– Не знал, что так скоро встретимся, предатель, – промурлыкал Казима, выступая вперёд. Его молодчики не опускали луки, и на нас сейчас была направлена по меньшей мере дюжина стрел. Да уж, погорячился я, маху дал с кинжалом: не поможет, не убережёт.

– Я хороший сокол и дерусь хорошо, – ответил я, глядя на Казиму зло и с презрением. – Ты можешь приказать своим людям стрелять, но всё равно мой кинжал пробьёт твоё горло быстрее, чем я упаду мёртвый от стрелы. А если хочешь по-честному, то прикажи опустить луки, сразимся один на один.

– Мне нет нужды тебя убивать, Кречет, – произнёс он почти ласково. – Князь сам с тобой разберётся. Отдай мне княгиню и беги в лес, к своим друзьям-нечистецам, проси у них прибежища. Скажу, не дался, сбежал. Сберегу твою жизнь, если она тебе дорога.

Спроси он это в начале моего пути, когда я ещё был полон сомнений, то я, скорее всего, согласился б. Но не теперь, когда молодчики Казимы прицеливались в мальчишку, бабу и детёныша звериного, это не считая меня самого, пса и коня. Из нас я один с оружием, а у этих – и луки, и ножи. Неправильно так. Во мне заклокотало, запылало, и если бы не страх за моих нерадивых спутников, я бы вытащил звёзды и разметал бы во всех, в кого бы успел, не задумываясь, чем это может обернуться для меня самого. Да, страшно быть загнанным, растерзанным неведомыми тварями, как Чеглок с Кобчиком и Пустельга. Но погибнуть в бою, защищая безвинных, – это достойно сокола.

– А ты отними, – рыкнул я.

Казима тихо рассмеялся, и в его смехе было больше угрозы, чем в иной ругани.

– Я ведь отниму, соколик. Что ты сможешь сделать? Огрызнёшься только, как волк перед травлей.

– Не пойду с тобой! Стреляй сейчас, под стенами почти, и когда отец мой узнает, снимет кожу с тебя живьём, по лоскуткам, пересыпая солью! – прошипела Игнеда без страха, зато с ядом в голосе.

Я видел, как дрожали руки у молодого дружинника, чья стрела была направлена прямо Игнеде в лоб. Нехорошо дрожали: я бы с удовольствием поменялся с княгиней местами.

Казима ничего Игнеде не ответил, только продолжал буравить меня взглядом.

– Ты огрызаешься, сокол. Это похвально. Не пойму только, кому ты служишь: своему князю или жене его?

– Точно не тебе, – выплюнул я. – А сам-то как пробрался сквозь угодья лесных князей? Уж не присягнул ли лесовому Гранадубу вместо Страстогора?

Я тянул время, заговаривал Казиме зубы, как и в прошлый раз, глупо и отчаянно надеясь, что лишняя минута нас спасёт, что приключится сейчас что-то такое, что заставит дружинников опустить луки и дать нам уйти с миром.

– Нет-нет. – Казима с довольным видом опустил руки в карманы, но не просто так, а чтобы вытащить какую-то бумагу. – У меня есть тут кое-что любопытное. Позволь уж посмотреть на тебя подольше, Кречет, пока ты беспомощен и зол. Чудесное зрелище, никогда бы не подумал, что стану свидетелем такого. Скажи честно, Кречет, ты думаешь, что во всех Княжествах кругом слепцы и глухие, один ты хитрый да умный, задумавший служить сразу и тем, и другим?

Оказалось, и Казима был не прочь потянуть время. Я крутил головой, всматриваясь то в одного, то в другого, ища хоть какую-то лазейку. Шаньгино хныканье мешало, конь гарцевал и фыркал, но сильнее всего я боялся за Рудо, который мог бы не выдержать и броситься на кого-нибудь, защищая нас всех.

– Я служу своему князю, – ответил я. – А Игнеда – его жена. Если ты сейчас её убьёшь, то Страстогор тебя не похвалит.

– Уже не служишь.

Казима расплылся в самой мерзкой улыбке, какую я видел на его лице. Сначала я не придал значения его словам, но тот продолжал скалить зубы с таким самодовольством, что какое-то подозрение всё-таки закралось.

– Что ты имеешь в виду?

– Не слушай его, Кречет! – крикнула мне Игнеда.

Казима потряс в воздухе бумагой и с наслаждением произнёс:

– Страстогор отрёкся от тебя, Лерис.

– Врёшь! – рыкнул я и метнулся вперёд. Самообладание мне изменило.

Две или три стрелы пролетели мимо, чудом никого не задев. Я вырвал бумагу из рук Казимы, а он и не сопротивлялся.

В последнее время в мою жизнь пришло слишком много писем, и ни одно из них не принесло мне добра.

– Тебя видели, сокол. И княгиню узнали. Кругом больше глаз, чем ты думал, и отнюдь не каждый в Княжествах уважает и чтит тебя так, как ты на то надеялся. Много желающих подрезать соколиные крылья, и далеко не один донос получил Страстогор, когда Игнеда пропала. Князь всё знает, Кречет. Он-то меня и послал. Когда мы встречались в прошлый раз, я подозревал, но не был уверен. Но недавно получил любопытную записку… А теперь вижу всё своими глазами.

Я продолжал смотреть в бумагу. Дорогая, с печатью, с филином и размашистой княжеской подписью. Отречение. Я слышал, что бывало такое много лет назад, что князья отрекались от своих соколов, но это скорее сюжет для легенды, побывальщины, чтобы скоморошьи ватаги и баяны развлекали народ в праздники на площадях. Сокола вырастить дорогого стоит, соколы ценны, соколы неприкосновенны, и чтобы взять да отказаться от собственного сокола, которого ты сам воспитал и взрастил… Для такого нужна веская, очень веская причина, какую