Флибустьеры - Хосе Рисаль

Сам Кирога в наряде мандарина, в шапке с синей кисточкой переходил из комнаты в комнату; держался он очень прямо и важно, но то и дело поглядывал по сторонам бдительным хозяйским оком, будто желал убедиться, что гости ничего не стянули. Эта прирожденная подозрительность не мешала ему встречать одних гостей дружеским рукопожатием, других приветствовать лукавой, смиренной улыбочкой или покровительственным кивком. Кое-кого он окидывал недовольным взором, точно говоря: «Знаю, знаю, ты пришел ко мне, только чтобы поужинать».

И китаец Кирога прав! Вот тот толстяк, который сейчас расточает ему комплименты и толкует о необходимости учредить в Маниле китайское консульство, намекая, что пост консула достоин занять только один человек — сам Кирога, — это ведь сеньор Гонсалес, подписывающийся псевдонимом «Окурок» под статьями, в которых он возмущается иммиграцией китайцев. А пожилой господин, разглядывающий с презрительными восклицаниями и гримасами обстановку, лампы, картины, — это дон Тимотео Пелаэс, отец Хуанито, крупный коммерсант, постоянно негодующий на то, что конкуренция китайца подрывает его торговлю. А там, подальше, смуглый, худощавый мужчина с живыми глазами и еле заметной усмешкой на лице — не кто иной, как знаменитый зачинщик спора о мексиканских песо, спора, который доставил столько неприятностей одному из клиентов Кироги; да, этот чиновник не зря прослыл умнейшим человеком в Маниле! А вон тот господин, с угрюмым взглядом и торчащими усами, стяжал всеобщее уважение тем, что открыто осуждает торговлю лотерейными билетами, которой занимается Кирога в компании с некой высокопоставленной манильской дамой. И в самом деле, половина, а то и две трети билетов уплывают в Китай, а те немногие, что остаются в Маниле, продаются с надбавкой в полреала! Достойный чиновник убежден, что главный выигрыш должен достаться ему, и подобные махинации приводят его в неописуемую ярость.

Ужин подходил к концу. Из столовой доносились обрывки тостов, взрывы смеха, веселые восклицания… Несколько раз было произнесено имя Кироги, слышались слова «консул», «равенство», «права»…

Сам хозяин не ел европейских блюд: он ограничивался тем, что выпивал рюмочку то с одним, то с другим гостем, любезно обещая откушать попозже с теми, кому не хватило места.

Симоун приехал к Кироге, поужинав в другом доме; он беседовал в зале с коммерсантами, сетовавшими на упадок торговли: дела идут из рук вон плохо, торговля парализована, за европейские товары приходится платить неслыханные цены. У ювелира просили разъяснений или же высказывали ему свои мысли, в надежде, что это будет передано генерал-губернатору. Средств для поправки дел предлагали много, но Симоун всякий раз с саркастической усмешкой бросал:

— Э, вздор!

Наконец кто-то отважился спросить его мнение.

— Мое мнение? — переспросил ювелир. — Я вам советую разобраться, почему процветают другие народы, и следовать их примеру.

— Но почему же они процветают, сеньор Симоун?

Симоун пожал плечами и не ответил.

— А еще это сооружение порта. Как из-за него выросли налоги! Хоть бы уж скорее его закончили! — вздохнул дон Тимотео Пелаэс. — Настоящая ткань Гвадалупы[111], как говорит мой сын; то ткут, то распускают… А налоги…

— Вы еще жалуетесь! — воскликнул кто-то. — Генерал ведь издал указ снести все ветхие строения? А у вас-то закуплена целая партия кровельного железа!

— Так-то оно так, — ответил дон Тимотео. — Да только никто не знает, во что мне обошелся этот указ! И дома сносить начнут не раньше чем через месяц, после великого поста, а там, глядишь, и другие закупят железо… Я бы немедленно снес все эти дома. А впрочем, какой толк? Что смогут купить у меня хозяева этих лачуг? Ведь они все нищие, один бедней другого.

— Тогда возьмите и скупите сейчас за гроши эти лачуги…

— А потом добейтесь отмены указа и перепродайте их за двойную цену… Недурное дельце!

Симоун улыбнулся своей ледяной улыбкой; заметив, что к ним подходит Кирога, он покинул сетующих коммерсантов и пошел навстречу будущему консулу. Самодовольное выражение вмиг исчезло с лица Кироги, он состроил умильную гримасу истого торгаша и согнулся чуть не до земли.

Китаец Кирога питал к ювелиру величайшее почтение не только из-за его богатства, но прежде всего из-за близости Симоуна к генерал-губернатору об этом шептались все кругом. Говорили также, что Симоун, поддерживая честолюбивые мечты китайца, советует властям учредить консульство; на это прозрачно намекала некая враждебная китайцам газета в нашумевшей полемике с другой газетой, ратовавшей за людей с косицами. Самые осведомленные, подмигивая, прибавляли полушепотом, что «Черное преосвященство» советовал генералу всячески поощрять китайцев, дабы сломить упорно отстаивающих свое достоинство филиппинцев.

— Чтобы держать народ в повиновении, — якобы сказал ювелир, — нет лучшего способа, как унизить его в собственных глазах.

И слова эти скоро подтвердились.

Община метисов и община тагалов ревниво следили одна за другой; весь их воинственный пыл, вся энергия растрачивались на взаимную вражду и недоверие. И вот однажды, во время мессы, старейшине тагалов, сидевшему справа от алтаря и отличавшемуся крайней худобой, вздумалось заложить ногу на ногу, чтобы в этакой светски непринужденной позе икры его казались полней и все могли любоваться его изящными ботинками. Тогда старейшина общины метисов, который сидел на противоположной скамье и из-за подагры и чрезмерной полноты не мог заложить ногу на ногу, широко раздвинул ноги и выставил вперед свое толстое брюхо, туго обтянутое жилетом и украшенное великолепной золотой цепью с бриллиантами. И та и другая сторона усмотрели вызов в действиях противника и борьба началась: на следующей мессе у всех метисов, даже у самых тощих, появилось брюшко, и сидели они расставив ноги, точно верхом на лошади: тагалы же все, как один, заложили ногу на ногу, даже толстяки. Видя это, китайцы тоже придумали себе особую позу: сели так, как сидят у себя в лавках, — подвернув под себя одну ногу, а другую свесив до полу. Посыпались протесты, жалобы, требования нарядить следствие, жандармы вооружились и приготовились к гражданской войне, священники потирали руки, испанцы веселились и брали деньги со всех подряд, пока наконец генерал не разрешил конфликта, приказав всем сидеть так, как сидят китайцы, ибо хотя китайцы и не самые ревностные христиане, зато они больше всех платят. Тяжко пришлось тут метисам и тагалам — панталоны они носили узкие и потому не могли копировать позу китайцев. А дабы намерение унизить их было вполне очевидным, исполнение указа обставили как можно торжественней — вокруг церкви, где бедняги обливались потом, выстроился целый отряд кавалерии. Дело дошло до кортесов, но кортесы одобрили указ: поскольку китайцы платят больше, они имеют право устанавливать свои порядки даже на религиозных церемониях, а что они нередко отрекаются от веры и издеваются над христианами, — это-де значения не имеет. Тагалы и метисы смирились, но зато они усвоили, что глупо растрачивать силы по такому ничтожному поводу.

Коверкая слова и приниженно улыбаясь, Кирога приветствовал Симоуна; голос его звучал слаще флейты, он то и дело приседал, но ювелир бесцеремонно прервал его:

— Браслеты понравились?

При этом вопросе оживление Кироги вмиг улетучилось, нежные, воркующие нотки в голосе сменились жалобными, он согнулся еще ниже и, сложив ладони и поднеся их к лицу — китайская манера приветствовать, — простонал:

— Уй-уй, синьо Симоун! Моя погуби, моя лазоли!

— Да что вы, Кирога! Погибли, разорены! А откуда столько шампанского, столько гостей?

Кирога зажмурил глаза и скорчил горестную гримасу. Псс! Эта история с браслетами разорила его вконец. Симоун усмехнулся: если торгаш-китаец хнычет, значит, дела его хороши, если же уверяет, что все идет как нельзя лучше, стало быть, ждет банкротства или готовится удрать в свой Китай.

— Васа не знай, моя погуби, моя лазоли? Ах, синьо Симоун, моя бу-бух!

И китаец, наглядно изображая свое бедственное положение, сделал рукой жест, показывавший, как он проваливается в бездну.

С трудом сдерживая смех, Симоун сказал, что ничего не понимает, ровным счетом ничего.

Тогда Кирога повел ювелира в отдаленную комнату и, тщательно заперев дверь, поведал причину своего разорения.

Три бриллиантовых браслета, которые он давеча попросил у Симоуна, будто бы показать своей благоверной, на самом деле предназначались вовсе не ей этой бедной индианке, вечно сидевшей взаперти, как китайские женщины. Нет, он взял их для некой очаровательной особы, приятельницы влиятельного чиновника, который мог помочь в одном деле, сулившем китайцу тысяч шесть песо чистой прибыли. В женских вкусах Кирога не очень-то разбирался и, желая блеснуть галантностью, попросил у ювелира три роскошных браслета ценой в три-четыре тысячи песо каждый. С простодушным видом и нежной улыбкой он предложил даме выбрать браслет, какой ей больше по вкусу, но дама, с еще более простодушным видом и еще более нежной улыбкой, сказала, что ей нравятся все три, и забрала их.