Опаленные войной - Богдан Сушинский

— Вчера вечером у него насчитывался двадцать один боец.

— Это еще по-божески. Передай Рашковскому, что он обязан держаться, прикрывая тебя с тыла и флангов, сутки. Его подразделение придается гарнизону дота. Следующей ночью, то есть через сутки, нам разрешено оставить доты и прорываться к своим. Нужно ли объяснять, насколько сложно будет воспользоваться этим разрешением?

— Никак нет, товарищ майор.

— Значит, сообщи всем, кому можешь, а те — пусть передадут своим соседям… До трех ночи в долине реки не должно остаться ни одного лишнего бойца. Сегодня они еще сумеют проскочить. Сегодня еще сумеют. Но максимальная скрытость отхода… А ты в это время, наоборот, шуми. С пользой, конечно. Боеприпасы у тебя есть, так что…

— С боеприпасами пока неплохо. С продуктами — тоже. Пошлю нескольких бойцов за дровами для кухни — и можно воевать.

— За дровами? Слушай, Громов, ты что, завтра ночью не намерен прорываться?

— А стоит ли? Зачем идти на верную смерть, когда можно сражаться? Тем более что возможность для этого есть.

От этих его рассуждений Шелуденко буквально опешил. Он ожидал жалоб на судьбу, стенаний, зависти по отношению к тем, кто уже этой ночью окажется километров за десять от линии фронта.

— Ну что ж, приказ ты получил… — тяжело задышал в трубку комбат. — Но, кроме того, я хотел бы, чтобы ты остался жив, Громов. Ты — хороший офицер. А война, помяни мое слово, будет долгой. И ты бы еще ох как послужил-пригодился этой армии. Вот так, петрушка — мак зеленый.

— Спасибо за высокую оценку, товарищ майор.

— Да разве это оценка?.. Чуть не забыл: раненых сдай. В двадцать три ноль-ноль их будут ждать машина и повозки. Там, где обычно. И еще… Ты о медсестре своей говорил… Думаю, что сутки вы продержитесь и без нее.

— Она будет сопровождать раненых, товарищ майор. Уже решено.

— Это противоречит приказу о том, что ни один боец гарнизона не имеет права покидать дот раньше указанного срока, зато по-мужски. Поддерживай связь, подбадривай соседей. Веселее будет. Все, держись, Беркут.

После разговора с Шелуденко Андрей сразу же связался с КП батальона. Но трубку взял Рашковский. Единственный офицер, он уже командовал там по праву старшего по званию. Сообщение об отходе встретил возгласом «Ну, наконец-то!», и лейтенант вынужден был напомнить ему, что приказ касается только бойцов батальона и роты Горелова. А он, старший лейтенант Рашковский, со своими бойцами еще сутки обязан держать оборону.

— Кстати, сколько у вас в строю, товарищ старший лейтенант?

— Это не важно.

— И все же? — потребовал Громов. — Повторяю, что согласно приказу командования ваша рота придается гарнизону моего дота.

— Роту придают гарнизону дота! Цирк!

— Так сколько у вас бойцов? Я так и не понял.

— Раненых отправим, убитых похороним, значит, остается человек пятнадцать. Кажется.

— Прошу занять позиции за дотом, где располагались бойцы Горелова. Окопы там готовы, связь наладим. Ваша задача — прикрытие с тыла.

— Да ясно, лейтенант, ясно!.. Что ты все пытаешься поучать меня?!

— Не поучать, а согласовывать действия, исходя из боевой обстановки и приказа комбата.

— Скоро твой комбат сам окажется, как кот в мешке, — огрызнулся Рашковский. — Так что все ваши приказы…

«Уж лучше бы с этой ротой остался батальонный старшина, — с тоской подумал Громов. — Неужели даже сейчас, когда придется стоять насмерть, этот человек не в состоянии будет подавить в себе все мелочное, что способно помешать нам?»

Он вызвал Дзюбача и Крамарчука и спросил, сколько осталось снарядов и есть ли в арсенале дота гранаты.

— Несколько ящиков гранат найдется, это точно, — ответил старшина.

— Поначалу у нас было по тысяче[2]снарядов на орудие, — доложил Крамарчук. — Кое-что, если помните, нам еще подбросили. Бухгалтерию не разводил, но снарядов по семьсот на орудие еще наберется.

— Нужно сделать так, чтобы они здесь не залежались, сержант. А вы, старшина, снарядите четырех бойцов в батальон. Пусть соберут трофейное оружие. Тем, кто отходит с армией, оно ни к чему. Особенно нужны патроны и гранаты. И пусть пройдутся по берегу. Автоматов нам нужно не более десятка. Но рожки с патронами подобрать все, сколько их там обнаружится.

— Да что ж мы здесь на год собираемся оставаться, что ли? — удивленно спросил старшина, обращаясь почему-то не к Громову, а к сержанту. — Ведь приказано же: сутки!

— Просто я большой любитель оружия. Коллекционирую, — ответил лейтенант. И уже более резко добавил: — И не хочу, чтобы, когда орудия и пулеметы «Беркута» выйдут из строя, моим бойцам пришлось отбиваться камнями и проклятиями. Вы поняли меня, старшина?

— Они ж нас намертво зажмут в этом склепе. — Еще более доходчиво объяснил Дзюбачу Крамарчук. — Носа высунуть из него не дадут. И тогда кукуй над своим приказом.

— Из дота Томенко, товарищ лейтенант! — очень кстати вмешался в их разговор Петрунь. — Фашисты налаживают понтонную переправу в районе моста. Говорит, очень стараются.

— Разве что «очень»… Крамарчук, «помоги» им. Только на совесть.

— Эй, дот, — взял трубку сержант. — Говорит артиллерия «Беркута». Сейчас я вставлю им два фитиля, а ты подкорректируй меня. Петрунь, — оторвался от телефона, — соединишь напрямую. Слушай, сержант, а ты чего такой невеселый? — снова заговорил он в трубку. — Что, немцы наседают? А ты на них наседай. Как — как?! Всей мощью огня и пролетарской ненавистью. У коменданта «Беркута» учись, понял? Вот так-то… Все, сражайся. — И уже обращаясь к своим артиллеристам: — Чего расселись, гайдуки? Слушай приказ: «К бою!»

Как только ожили орудия «Беркута», тотчас же начался и обстрел дота. Было ясно, что немецкие артиллеристы пытаются отвлечь огонь на себя, чтобы помочь понтонерам, но «гайдуки» Крамарчука не обращали на них внимания. Уловив интервал в выстрелах немецкого орудия, они успевали сделать по выстрелу и прикрыться заслонками, а затем, переждав за их толщей град осколков, вновь принимались за переправу и ведущую к ней дорогу.

— Какого черта ты их дразнишь?! — заорал в трубку Рашковский, когда один из вражеских снарядов упал на его позиции. — Ты же зря губишь моих людей! Кому нужна эта твоя пальба?! Хочешь показать, что воюешь?!

— Я действительно воюю, Рашковский, — спокойно ответил Громов. — Это очевидная вещь. По пустякам прошу не отвлекать.

— На таких идиотов-служак эти их укрепрайоны и рассчитаны. Но кто похитрее, тот уже спасает свои шкуры.

«А ведь это у него не от страха исходит, — впервые серьезно задумался Андрей над поведением старшего лейтенанта. — От шкурности его». «Да хранит Господь твой окоп от труса» — тост отца. Полковник Ростислав Громов произнес его на небольшой офицерской вечеринке в честь присвоения сыну звания лейтенанта. Только сейчас Андрей понял, что это, собственно, и не тост вовсе, а отцовское благословение. Заклинание.

Когда минут через двадцать Андрей связался с дотом Томенко, сержант радостно сообщил, что фашисты отступили к берегу.

— В четыре орудия — оно, ясное дело, легче. Да и пулеметы помогли.

— В четыре? Третье — твое, откуда взялось еще одно? — не понял Андрей.

— Так ведь помог сосед слева, 118‑й дот.

— Как, он все еще жив?!

— Уже сутки в полном окружении.

— Вот именно!

— И вроде молчал. А тут вдруг… Трое их там осталось. Всего трое из двадцати девяти. Все раненые.

— Что ж, — вздохнул Громов, — нам с тобой еще только предстоит испытать все это на себе. Передай им привет из 120‑го. Пусть держатся. Они геройские парни, так и скажи им.

28

К одиннадцати вечера немцы перенесли огонь на территорию, прилегающую к консервному заводу и доту «Сокол»; город тоже обстреливали почти непрерывно. А здесь, возле «Беркута», почему-то все затихло. Но именно это затишье сразу же насторожило Громова: а если фрицы всего лишь усыпляют бдительность?

Тем временем, воспользовавшись затишьем, начали — по два-три человека, засыпая свои окопы, — отходить бойцы батальона. Узнав об этом, весь гарнизон дота вышел на поверхность, и почти каждый пехотинец подходил к беркутовцам, стараясь хоть чем-нибудь поделиться: кто-то отсыпал махорки, кто-то оставил пару патронов, а какой-то пехотинец в тельняшке даже расщедрился на гранату. Точно так же прощались они и с бойцами Рашковского, готовящими позиции в небольших, углубленных ротой Горелова окопах-пещерах на террасе за дотом. Место это было удобно тем, что сверху пещеры прикрывались каменными сводами-козырьками, и каждый из таких окопов тоже напоминал своеобразный дот. Однако сейчас никто из «батальонных» им не завидовал. По существу, люди готовили собственные могилы.

Последним в батальоне отходил старшина. Он отыскал Громова, сунул ему в руки фонарик, сказал: «Трофейный, офицерский, во время форсирования взял. Такой всегда пригодится», — и, неуклюже отдав честь, побежал догонять своих.