Опаленные войной - Богдан Сушинский

Развернувшись в жиденькую цепь, пригибаясь и часто останавливаясь, немцы приближались к доту.

— Петрунь, скажи в пулеметный, пусть кладут немцев винтовками, — не оглядываясь, проговорил Громов. — Пулеметы не трогать.

Очевидно, разведчики действительно поверили, что дот пуст, потому что один из них подошел почти метров на десять, остальные, те, что до сих пор лежали, выжидая, тоже друг за другом поднимались. И вот тогда загремели выстрелы. Того, первого, Громов застрелил почти в упор. Второго настиг уже убегающим. Упал еще один. Двое оставшихся залегли и начали отстреливаться.

— Прекратить стрельбу! — крикнул Громов в амбразуру. — Абдулаев, снять этих двоих! Остальным беречь патроны.

Как только утихли автоматные очереди немцев, прогремел одинокий выстрел, и один из разведчиков подхватился, но сразу же осел на колени и повалился навзничь. Другой попытался отползти, но прогремел еще один выстрел, и он тоже застыл на пригорке.

31

Все-таки немцев, видно, сбило с толку то, что пулеметы и орудия дота молчали. Они решили, что в нем остался лишь небольшой заслон, потому что сразу же после гибели разведчиков со стороны завода на дот пошло до роты фашистов, которые двумя цепями все шире и шире охватывали берег, обеспечивая подход лодок и плотов, достигавших уже середины реки. Одновременно началась переправа и в районе острова.

— Напомни Степанюку, пусть спрячутся и огня не открывают, — сказал Громов Петруню. — Подпустим поближе. Я — в наблюдательном пункте артиллерийской точки. Постоянно буду на связи. Всем приготовить стрелковое оружие, — приказал он, войдя к артиллеристам. — Когда фашисты подойдут поближе — все к амбразурам. Абдулаев — с винтовкой — на наблюдательный пункт. В первую очередь снимай офицеров.

— Ты тоже хорошо стреляешь, камандыр.

— Посредственно. До тебя мне далеко.

— Я — плохо. Мне охотничий ружий надо. Военный ружий плохо стрелял.

— Смотри, комендант, еще гостей подвалило! — крикнул Крамарчук. — Все оттуда же, от завода.

— Вот по ним и огонь. Пока не развернулись в цепь. Из обоих орудий.

— Пулеметная! — крикнул в трубку, зная, что Петрунь передаст команду. — Особое внимание левому флангу.

Громов увидел, как почти одновременно упавшие снаряды разметали довольно густую группу второго эшелона. И, схватив автомат, стал к амбразуре. Немцы уже были настолько близко, что он четко различал их фигуры, а будь чуть-чуть посветлее, видел бы и лица.

«…И лавины врагов вновь нахлынут на нас… — въелись в сознание строчки из песенки Крамарчука. — И лавины врагов… вновь нахлынут…»

— Лодка уже у берега, комендант! — отрезвил его голос самого Крамарчука.

— Вижу. Перенеси огонь.

Такого плотного огня немцы не ожидали. Все еще не веря, что дот не доступен им, они шли и шли, падали, залегали, поднимались… и снова упорно пытались атаковать «Беркут».

Вся первая цепь уже была почти уничтожена. Но оставалась вторая. Кроме того, группы немцев и румын появлялись теперь не только со стороны завода, но и оттуда, где удалось пристать первым лодкам и плотам, и даже со стороны города. Сейчас «Беркут» был для них словно кость в горле, и приказ, который офицеры получили из своих штабов, очевидно, звучал категорично: заставить замолчать, уничтожить!

— Петрунь, что там наверху, у Степанюка?

— Только что звонил. Наседают с флангов. Жестко наседают, не продержаться им. Что ж это за дот, если с тыла нет ни одного пулемета, ни одной амбразуры? Кто его строил?

— Согласен: сейчас бы сюда этого инженера!..

— Нет, не продержаться Степанюковым хлопцам и часа.

Громов хотел успокоить бойца, но, словно подтверждая слова Петруня, несколько вражеских гранат взорвалось возле самых амбразур.

«Гранатный удар, — хладнокровно констатировал Андрей. — Даже для обычного полевого дота он был бы не губителен».

— Петрунь, бери лимонки — и за мной! — Сам Громов быстро рассовал по карманам лимонки, взял в руки три немецкие гранаты с длинными деревянными ручками и побежал к выходу. — Каравайный, Зоренчук — к амбразурам! — скомандовал уже в коридоре, вызывая повара и механика.

У выхода Громов с силой рванул на себя массивную бетонированную дверь и, пригнувшись, выскочил в окоп. Петрунь сделал то же самое. Осторожно выглянув, Андрей осмотрелся. Несколько фашистов залегли в ложбинке, и пулеметчики просто не могли достать их. Слева, за каменистым выступом, тоже мелькнула фигура немца. Громов метнул одну за другой две гранаты в ложбину, присел, а потом, подпрыгнув, изгибаясь всем телом, бросил лимонку за выступ. По воплям, которые донеслись оттуда, он понял, что и эта граната истрачена не зря.

— Уходите, лейтенант! Дальше я сам! — крикнул Петрунь, приседая возле него. — Это делается вот так! — и, ухватившись левой рукой за край окопа, он боком, через себя, метнул правой лимонку метров на тридцать.

«Вот это да! — поразился Громов. Такой способности от своего связиста он не ожидал. — Божественно!»

— Что ж ты молчал, что у тебя такие гренадерские[3]способности?

— Это потому, что у меня «по-человечески», ну, как положено бросать, не получалось. Фэзэушный военрук замучил меня. Даже когда я вот так изловчился, он орал: «Ты мне это брось! По-уставному давай, сукин кот!»

Когда этот невыносимо долгий бой в конце концов угас и немцы откатились назад, на фланги, Громов с удивлением увидел, что уже взошло солнце, что сама река тоже стала похожей на огромную струю солнечного света, а в наступившей тишине над дотом даже появилась стая птиц. Хотя никогда раньше видеть здесь такую большую стаю ему не приходилось. Впрочем, вскоре, присмотревшись, лейтенант понял, что это… воронье!

Привалившись спиной к влажноватой стенке командного пункта, Громов блаженно задремал и, возможно, ему и удалось бы с часок — до следующей атаки — поспать, если бы не взволнованный голос телефониста:

— Товарищ лейтенант, я к двери. Я быстро. Там Мария.

— Что?! Мария?! Где?!

— У них там, наверху, — тыкал ему трубку Петрунь. — Сержант говорит.

— О, Господи! — прокричал он уже в трубку. — Санинструктор у вас?

— Так точно.

— Что «так точно»?! Откуда она там взялась?! Вы слышите меня, черт возьми?!

— Дык она уже давно здесь, — приглушенно ворковал сержант. — Еще до боя пришла. Только не хотела тревожить вас.

— Что значит: «не хотела тревожить»?! Какого черта она вообще?.. Почему не доложили?

— Просила, чтобы…

— Ну и сволочь же ты, сержант, — вдруг пригасил свой гнев лейтенант. — Мы ведь ее отсюда, из дота, еле сплавили.

— Но я же этого не знал.

— Ладно, что уж теперь… Переправляй ее в дот! Быстро! Хотя нет, погоди, не рискуй. Петрунь, за мной!

Открыли дверь, осмотрелись, прислушались… Забросив автомат за спину, Громов подтянулся на руках, перебрался на террасу и пополз к едва заметной, пробитой ливнями, каменистой ложбинке. В то же время Петрунь метнулся к концу окопа, чтобы прикрыть Марию оттуда. Каково же было удивление Громова, когда он увидел, что Кристич выбралась из пещеры и, не пригибаясь, не спеша, спокойно направилась по этой ложбине к доту. Расстегнутая гимнастерка, распущенные волосы, мотающаяся на руке санитарная сумка.

Это было безумие. Фашисты совсем близко. В каких-нибудь трехстах метрах. На какое-то время лейтенант оцепенел. Он не понимал… он попросту отказывался понимать, что происходило на его глазах.

— Ло-о-жи-сь! — Громову казалось, что он яростно прокричал это слово, а на самом деле из груди его вырвалось лишь нечто нечленораздельное, похожее на рычание раненого зверя. — Ма-рр-ри-я, ложись!

Он с ужасом наблюдал, как, совсем забыв об опасности, приподнимались немцы. Повысовывались, напряженно следя за этим шествием, и бойцы прикрытия.

Словно во сне, Громов слышал, как кто-то издали кричал: «Рус фройлен! Рус фройлен!» И как где-то там, за его спиной, кто-то другой вторил по-румынски нечто похожее на «Фетицие! Фетицие!».

Сжимаясь в маленький комок уже не тела, а сплошных нервов, он еле сдержался, чтобы не открыть огонь по фашистам, и в то же время с адским напряжением ждал выстрела оттуда, со стороны врагов. Все это длилось невыносимо долго. Время остановилось. Его вечное течение вдруг застыло в глазах Громова парализующим страхом. Никогда в жизни он не ощущал такого глубинного, от самого естества исходящего ужаса.

Но лишь когда, ступив на галерею дота, Мария наконец не выдержала, метнулась к окопу и спрыгнула в него, только тогда один за другим прогремело несколько выстрелов. Стреляли немцы и румыны. Однако окончательно Громова привело в чувство именно то обстоятельство, что палили они все-таки в воздух. Не убивая, а приветствуя, восхищаясь.

В это трудно было поверить, но ни одна пуля не легла рядом с ним и Марией. А вслед за выстрелами все вокруг закричали, заулюлюкали: «Рус! Фетицие! Карашо! Браво!», будто это был не эпизод смертельного боя, а коронный номер гастрольного представления.