Муза - Эмма Скотт

на что, что я когда-либо чувствовал. Она сгущается у основания моего позвоночника, и весь мой мир рушится до рта Коула, его языка и звуков желания, которые он издает, когда берет меня, как будто хочет проглотить меня целиком.

Я вздрагиваю и весь напрягаюсь, когда волна обрушивается на меня. Коул не ослабевает. Он сосет безжалостно, а затем берет мой член в горло, захватывая мои бедра, когда я сильно кончаю. Так сильно, что мои колени подгибаются, и мне приходится опереться на стул. Он берет все, не замедляясь и не останавливаясь, пока я не кончу. Пока он не проглотит все до последней капли экстаза, который он создал.

Затем идеальное влажное тепло его рта покидает меня, и я снова заправляю штаны и открываю глаза. Коул улыбается и тяжело дышит, его глаза все еще влажные.

"Надеюсь, все было в порядке", - говорит он со своей кривой, очаровательной ухмылкой, которая грозит уничтожить меня.

Прежде чем я успеваю обрести голос, он встает и придвигается, чтобы поцеловать меня, и я отступаю назад.

"Все в порядке", - мягко говорит он. "Я не буду".

Он затягивает поцелуй на моей шее, мягкий и теплый. Я чувствую этот поцелуй везде. Даже в тех частях меня, которые я считала выжженными. Он просачивается в трещины, проникает в меня. Заставляя меня слабеть от желания обладать им. Для большего...

"Убирайся", - шиплю я.

Коул отступает назад, в его жидких темных глазах плещется боль.

"Ты слышал меня? Убирайся!"

Он делает шаг в сторону, на мгновение задерживая взгляд на мне, и я чувствую, что он читает меня. В нем нет ни гнева, ни упрека, только небольшой кивок в знак понимания, когда он собирает свое пальто.

У двери он останавливается. "А как же наша работа?"

"Она может подождать".

"До каких пор?"

Я не отвечаю, и он уходит, мягко закрыв за собой дверь. Я все еще хватаюсь за спинку стула. С грохотом я отправляю его в огонь. Оно антикварное и разбивается как хворост, обивка викторианской эпохи мгновенно сгорает.

Я смотрю, как пламя лижет и извивается, пожирая кусочек истории, но какое это имеет значение, когда я все еще чувствую руки Коула вокруг себя? Я чувствую, как его сердце бьется о мое, как причастие. Близость, которой я не знал уже много лет. Я пытаюсь обратить свои мысли против него. Он лжец и мошенник, сосет мой член, как шлюха, но его глаза выдают все. Они смягчаются, когда он смотрит на меня. Этот поцелуй в шею...

Я прижимаю руку к своему больному сердцу.

Я не переживу этого.

Но я должен. Мне приказано подчиниться, иначе следующее тысячелетие я проведу в непостижимой боли. Агония хуже, чем та, что была со мной в 1786 году. Но даже это воспоминание кажется далеким, когда Коул Мэтисон стоит передо мной и смотрит на меня этими темными глазами. Как будто смотрит на отпущение грехов.

На надежду.

"Для меня нет надежды", - говорю я вслух.

Когда наступает поздний час, я выхожу на улицу. Я не был в Лондоне много лет, но я знаю, куда идти; я чувствую их потребность, их желание сдаться. Поддаться. Коул думает, что я делаю это каждую ночь, но после него я не прикасался к другому человеку. Я провожу долгие часы ночи, дергая себя за волосы от досады, что позволил ему вторгнуться в меня так основательно и так быстро.

Сегодня это закончится.

Вход в клуб находится в темном переулке и спускается по лестнице. Крупный мужчина охраняет дверь и спрашивает пароль. Мои глаза вспыхивают черным светом, давая представление о вечном аде внутри меня.

Он отходит в сторону.

Я спускаюсь вниз, прохожу через тускло освещенные комнаты, где тела переплетаются и копошатся в углах, а другие наблюдают за происходящим. Из-за закрытых дверей доносятся крики - наполовину боль, наполовину экстаз.

Я вхожу в одну из таких комнат, пропахшую ароматическими маслами. К стене подвешен человек, руки и ноги раскинуты - икс в черной коже и цепях. Другой мужчина держит плеть, один из многих инструментов, выставленных на деревянном столе в центре. Полдюжины мужчин и женщин наблюдают за происходящим, потягивая коктейли и покуривая сигареты. Все они замирают при виде меня.

Не говоря ни слова, я снимаю с себя пиджак и рубашку и поворачиваюсь обнаженной спиной к мужчине с кнутом. Я хватаюсь за края стола.

"Сделай это".

Он колеблется. "Стоп-слово?"

"Я сказал, сделай это", - рычу я, излучая достаточно своей потусторонней силы, чтобы командовать комнатой - ослушаться меня невозможно. Мои глаза закрываются, когда кожаная плеть бьет меня по спине.

"Сильнее".

Он снова приближается, кусая глубже, но недостаточно.

"Сильнее".

Снова и снова плеть пересекает мою спину, но для этих людей причинение боли - это только одна часть уравнения. Даже самое суровое обращение - это соблазн, доверие между наказывающим и наказываемым. Мой сдерживается. Он не хочет причинить мне боль так, как мне нужно.

Я поворачиваюсь, хватаю плеть, когда она опускается, вырываю ее из рук мужчины и бросаю на пол.

"Бесполезный дурак..." И тут я чувствую ее запах. Эйшет. Мой пульс учащается, и я поворачиваюсь. "Теперь ты моя тень?"

Но, конечно, она есть, следит за мной, преследует меня на улице. Они ждут, когда я провалюсь.

Эйшет хмурится, смущаясь, затем пожимает хрупкими плечами. В своем человеческом облике она - остроконечная красавица, от которой веет опасностью: Коул изобразил бы ее в рубинах, кинжалах и яде. Идеальная эбеновая кожа и волосы, ниспадающие по спине. Мне всегда было жаль, что ее демоническая форма вымыла ее цвет, потому что она действительно одна из величайших красавиц мира... и одна из самых злобных.

Эйшет, кажется, прочитала Коула в моих мыслях, и ее бровь изогнулась.

"Я знаю, зачем ты здесь, Амбри, и я приветствую это намерение. Но этого недостаточно, не так ли? Нет, тебе нужно что-то более... горячее". Она двигается, чтобы встать передо мной. "Повернись. Разденься."

Я делаю, как она говорит, и облокачиваюсь на стол. Ужас душит мое горло, но мне это нужно. Чтобы очиститься. Чтобы избавиться от нежных чувств к Коулу Мэтисону, которым нет места в моем сердце. Чувства, которые будут стоить мне пожизненной агонии, если я не