Апокалипсис 1920 - Вика Вокс

— Боюсь, что сегодня не твой день. Рыпнешься и я вышибу тебе мозги несмотря на то, что это поставит на уши всё здание. А теперь вставай и развернись!

Я подчинился приказу и тут же почувствовал, как ствол пистолета упёрся в мой крестец. Опоссум продолжил:

— Иди. И пока идёшь, расскажи мне, кто тебя послал? Неужели контрразведка Эвиденцбюро что-то разнюхала?

Зашагав туда, куда он меня направлял, я ответил:

— Я никак не отношусь к австриякам. Я не знаю, как вообще тут оказался.

— Вот оно как. — он мне явно не поверил, — И кто же ты тогда? Шпион Антанты? По твоему немецкому и не скажешь.

— Мы говорим на немецком?

— Только вот идиотом не притворяйся. Слушай, здесь замешано кое-что большее, чем Центральные державы или Антанта. Большее, чем Британия или Германия. И, разумеется, многим большее, чем ты. Однако, раз уж ты всё равно не хочешь мне ничего рассказывать, я уделю тебе время. Мы сделаем кое-что очень весёлое.

Спустившись в подвал министерства, мы оказались перед огромной железной дверью. Зефир вскрыл её недавно позаимствованным у кригсминистра ключом. За ней скрывалось множество больших баллонов, на каждом из которых была метка черепа с надписью "ZAKKUM-KAMPFGAS". Мой пленитель пихнул меня в спину, заставив зайти внутрь. Затем он выстрелил семь раз прямо над моей головой. От неожиданности я согнулся, хоть и понимал, что целился он не в меня. Шипение баллонов говорило о том, что он попал куда хотел.

— Передавай привет Францу Фердинанду. От Зефира. — сказал он и захлопнул дверь, провернув ключ.

Я остался один, в тёмном замкнутом помещении, медленно заполняемом фиолетовым газом. Какое-то время я старался не дышать, однако долго у меня это не получилось. Вскоре пахнущая жжёным маслом воздушная масса забралась в мои лёгкие. В тот же момент меня охватило какое-то странное безумие. Захотелось броситься на кого-нибудь и разодрать его. Хоть на кого-то!

Я, больше не контролируя своё тело, стал царапать стальную дверь. Руки сами двигались, не останавливаясь даже от сильной боли, когда когти сломались и с подушечек начали отслаиваться кожа и мясо. Остановило меня только то, что я вдруг начал харкать кровью, смешанной с чем-то чёрным. В этот момент всё окончательно поплыло, я стал резко задыхаться от количества жидкости в лёгких и тут же упал на пол, попутно выплёвывая внутренности.

Глаза закрылись и вдруг… всё резко закончилось. Голос откуда-то из-за границ сознания сказал:

— Вставай, ты свободен. — это явно был Зефир. Теперь бы я его голос точно ни с чем не спутаю.

— Что…? — я приподнялся, держась за голову, и вновь обнаружил себя на едущем поезде.

— Ты свободен. Если бы я заранее знал, что Котов мёртв и мне не заплатят, я бы и не стал нападать. Интерес уже совсем не тот. Всё равно что играть в покер, не ставя деньги. Так что вы свободны. Можете делать то, что там хотели.

Я кое-как поднялся на ноги:

— И что? Ты просто так уйдёшь?

— Да. Спасибо, что раскрыл мне всё о ваших злоключениях. Ну и о том, что мой наниматель мёртв. Это всё было крайне полезной информацией. Наверное.

Он действительно развернулся и пошёл прочь. Обнаружив, что моя рука всё ещё лежит на дробовике, я в тот же момент трижды выстрелил ему в спину. Мне было всё равно на то, что это подло. Мне просто хотелось, чтобы никто не обладал подобной устрашающей силой.

Зефир от такого залпа тут же отлетел, рухнул на крышу, с которой вскоре скатился и вылетел куда-то овраг у рельсов. Я не был уверен в том, что одержал победу. Можно ли вообще считать такую подлость — победой? Ответ был мне очевиден, но я старался больше об этом не думать.

Вместо этого, я помог наконец подняться Феликсу, чьи пальцы уже успели посинеть от напряжения. Он весь дрожал и смотрел на меня диким взглядом:

— Зачем?

— Больше неважно. Пошли… Пошли… Остановим этот чёртов поезд, в общем.

Печать третья — Мария — Всё точно так, как в старые-добрые

Главная сцена Большого театра ныне пустовала. И не потому, что на улице накрапывал дождь. И даже не потому, что само здание давно обветшало, лишённое заботы и внимания от царских властей. Просто его судьба сейчас висела на волоске. Элемент былого, буржуазного мира. Наследие мёртвой империи. Помпезность, прикрывающая своей вычурностью человеческие кости, на которых была воздвигнута.

Конечно, в отличии от Петербурга, театр не был буквально возведён на телах простых людей. Но в таких случаях ведь важен посыл, верно? Сгоревший в пожаре Наполеоновских войн старый европейский город перестраивали, как город-храм, город-памятник и город-символ. Всё во имя чествования победы. Слома Великой армии, которая шагала по просторам Европы, неся знамя нового мира. Мира, свободного от царей. Мира, в котором для свободной Польши было оставлено местечко.

Это поражение можно назвать трагедией для оскорблённой разделами вольнолюбивой Польши. Оно стало причиной последующих восстаний, которые жестоко подавлялись царскими войсками. Они, в свою очередь, привели к тому, что бунтовщиков отправили в Сибирь. Там, ссыльные поляки составили особую общность, мечтавшую о возвращении домой больше всего прочего. В этой общности появилась я. В ней же родился Йозеф.

Так что, в конечном итоге, Большой театр — памятник нашего с Йозефом изгнания. Памятник скитания наших семей по чужой и холодной тайге. Памятник нашей боли и наших утрат. Это следует из простой исторической закономерности. Но мой старый друг, составивший мне компанию в посиделках на краю пустой сцены, почему-то её не видит.

Он потерял связь со своим прошлым. Он забыл об этой трагедии. Я поняла это ещё пятнадцать лет назад и решила оставить его позади, посвятив своё время родной стране и борьбе за её свободу. Но судьба иронична. Теперь, ради спасения Польши, мне приходится помогать ему вытаскивать из лап Общества бывшую империю…

— Всё точно так, как в старые-добрые, да? — спросил он внезапно, будто бы продолжая мою мысль.

Я посмотрела на него так, чтобы он понял сколь глупый вопрос задал:

— Нет, всё вовсе не так. Многое поменялось с той поры. И мне это не очень нравится. Вот скажи, Йозеф, почему ты начал водить дружбу сначала с большевиками, а потом ещё и с чёртовым пацифистом? Он же пошёл с Мартином, потому что обиделся из-за этого твоего убийства?

— Да, он считает, что неправильно было стрелять в спину противнику, который сложил лапки и сдался. И я не могу его