Апокалипсис 1920 - Вика Вокс

Вика Вокс, Артем Рудик

Апокалипсис 1920

Йозеф — Койот, образца зимы 1920 года

«Кто был ничем, Тот будет всем». Кто победит в военном споре? Недаром тот грозил угломМосковской брови всем довольным, А этот рвался напроломК московским колокольням. Не два копья в руке морей, Протянутых из Севера и Юга, Они боролись: раб царейИ он, в ком труд увидел друга. Он начертал в саду невест, На стенах Красного Страстного: «Ленивый да не ест». Труд свят и зверолова. Велимир Хлебников, "Ночь в окопе"

Первая печать — Чума

Мы с Феликсом стояли перед Страстным монастырём. От него до Малого Спасского Переулка было всего десять минут неспешным шагом. Однако почему-то мы оба, не сговариваясь, смотрели на угловатый шпиль его башенной колокольни. Меня особенно цеплял висевший чуть ниже открытой площадки с колоколами, транспарант. На довольно внушительном по площади квадрате из красной ткани, белыми буквами, было выведено: "Отречёмся от старого мира!"

В лунном свете (так как фонари в этом районе не жгли) эта надпись выглядела ещё более помпезно и апокалиптично. Каждое слово сочилось народным гневом и каждое слово давало надежду на то, что вот уже завтра будет совсем ни как вчера. Только подумать! Тысячи лет мы жили по давно изжившим себя законам и вот сейчас, своими руками, а не руками царей и тиранов, мы строим новый порядок. Можно ли было такое представить, ну, двадцать лет назад?

В самом монастыре нынче располагался пункт призыва и склад военного снаряжения. Здесь народ вербовался на борьбу против интервентов, которые ныне были зажаты под Архангельском и уже практически бежали к себе домой, поджав хвосты. И, пусть я уже и устал от бесконечной всепоглощающей войны против всех, отчего и ушёл из Красной Гвардии, мне всё же больше прельщал именно такой вид этого здания.

Церковь была не просто символом того самого "старого мира", от которого мы должны были отречься. Для меня она была куда более личным неприятелем. Всё же, во времена царя, именно церковники выступили авангардом борьбы с проклятыми, вроде меня. Именно с их подачи, мы стали изгоями в обществе, которых следовало изгонять и притеснять. Так, Феликс лишился своего скромного дворянского титула. Так, я в своё время был вынужден уйти к радикалам-подпольщикам.

Конечно, мы, изгои чьи тела были изувечены Великим проклятьем, могли бы открыто бороться за своё право на существование. Нас было немало, да и сил у нас хватало. Но проблема в том, что у нас не было общей идеи, да и у церковников, и у царистов, были свои проклятые, только назывались они "святые" и силы их укладывались в доктрины о чудесах. Так продолжалось до самой Революции, когда мы наконец смогли поднять голову и поставить свои способности на служение новому миру.

Вспомнив о том, что я, собственно, всё затягиваю и затягиваю с этим самым "служением", мне вдруг захотелось побыстрее приступить к работе, что столь долго ждала меня. Поэтому я пошёл в направлении места преступления, а мой напарник поплёлся следом. Пока мы шли, я спросил у него:

— Тебе что-нибудь рассказали о деле?

— Ничего конкретного, ты же знаешь, они меня в детали не очень любят посвящать.

— Тебя они хотя бы во что-то посвящают.

— Ну, я сейчас знаю только базис. Убитый был профессором, из царской институтской интеллигенции. Звали Шариков. Жил в своей квартире, которая недавно была "уплотнена". Чем занимался в последние годы у нас информации нет. До Великой Войны занимался вопросами проклятий.

— Поэтому Особый отдел так в нём заинтересован?

— Думаю, да. Будь это обычное убийство, нас бы не привлекали.

— Ну посмотрим, действительно ли это может быть важно для нас.

Мы подошли к довольно новому дому, под номером четырнадцать. Он был построен пару-тройку лет назад и потому выглядел несколько более презентабельно, чем соседствующие строения. Войдя в подъезд и поднявшись на второй этаж, мы постучали в массивную деревянную дверь. Спустя пару минут копошения на той стороне нам открыла пухлая свинка в ночнушке и с керосинкой в руках:

— Кто такие?

— Особый отдел ВЧК, пришли по поводу убийства товарища Шарикова. — сказал я.

— Не сильно вы торопились. — произнесла хрюшка.

— У нас не так уж и много специалистов сейчас. Все на фронте.

— Ну хорошо хоть сейчас пришли. Пройдёмте… — она пригласила нас внутрь и тихонечко зашагала по тёмному коридору.

Остановившись у снесённой с петель двери, женщина пропустила нас вперёд. Мы вошли в маленький кабинет, где на пушистом ковре развалилось тело пожилого мужчины. Сам ковёр был слегка окрашен уже засохшей кровью.

План действий был довольно прозаичным. Пока мой коллега осматривал труп, в чём был более компетентен, чем я, мне было необходимо опросить предполагаемую свидетельницу. Поэтому я вновь заговорил со свинкой, стараясь не слишком сильно повышать голос, чтобы не разбудить остальных жильцов:

— Кем вы являетесь?

— Я? — свинка нахмурилась, — Ну вроде как я его прислуга. Хотя… теперь я вроде вполне свободная женщина и просто помогаю старику. — она почесала подбородок, — Пожалуй это зависит от того, кто победит в гражданской войне.

— Вы в этом не уверены? — я с прищуром посмотрел на неё, чтобы слегка вывести из равновесия и заставить проговориться о большем.

Но она осталась невозмутима:

— Уверена. Я думаю, это будут наши.

Кого она имела в виду под "нашими" я так и не понял, но ответ этот был достаточно бескомпромиссен, чтобы я бросил попытки подобным образом расшатать её спокойствие и перешёл к конкретным вопросам.

— Ладно, поговорим о насущном. Когда его нашли?

— Под вечер. Он заперся у себя с самого утра и совсем не отзывался. Мы забеспокоились и решили вынести дверь. Так и нашли его. Сначала вызвали милиционера. Он первично осмотрелся, а затем решил передать дело вам. Больше никто и ничего внутри не трогал.

— Совсем никаких шумов не было?

— Нет. Он как зашёл, так и затих.

— Кто и когда последний к нему заходил?

— Кажется… — она вновь почесала подбородок и задержалась с ответом, будто бы думая о чём ей стоит говорить, а о чём нет, — Вчера к нему приходил его бывший ассистент, Заречный Павел.

— В котором часу?

— Я уж и не помню… — она отвела взгляд.

— Он практиковал, как врач, верно? — спросил я, с порога комнаты приметив лежавший на ореховом столе стетоскоп.

— Да… — вновь неуверенно произнесла моя собеседница.

— Значит, наверное, у него должна была быть книга